***

Самое большое наслаждение – создавать что-то, его до сих пор в мире не было. Ничто не сравнится в остроте с наслаждением творчества. Это не животная черта. Животное всегда удовлетворено собой и обстоятельствами; если оно страдает, то от недостатка существующих уже вещей, но никак не таких, которых нет и которые только должны быть созданы. Высшие животные не случайно кажутся нам добродушными; у них есть определенные дарования, но нет желаний; они самодостаточны. Человек рядом с ними беспокоен и даже «зол», потому что вечно ищет себе места и никогда не находит, и всё время вводит в мир то, чего в нем не было прежде.

***

Животным известно страдание, завершающееся смертью или выздоровлением, но они не знают страдания, находящего исход в вещах, превышающих их самих (а плоды творчества всегда превосходят своих создателей).

***

Чувствующий человек обязательно задумывается об отношении, в котором он состоит к своей собственной душе. «Живу, а душа под спудом, каким-то пламенным чудом, живет помимо меня», сказано у Ходасевича. При условии достаточной тонкости чувства невозможно отождествить душу и личность. Личность есть внешняя оболочка души, но совсем не тот «внутренний человек», который удивленно смотрит наружу, не только на мир и людей, но и на свои дела и на свое тело. Здесь же тайна совести. Внутренняя жизнь души – совсем не жизнь личности; в творчестве, как бы лично оно ни было, участвует именно душа; не случайно плоды творчества могут разительно не соответствовать личности творившего. «Атеист» Ницше приносил дары своей душе; а жизнь души-то и говорит больше всего о Боге. «Жив Бог и жива душа моя!», клялись некогда евреи.

***

Дорого стоят душе минуты и дни вдохновения. Не это ли имел в виду Пушкин, когда писал: «Не дай мне Бог сойти с ума»? Все сближения дара и помешательства, конечно, наивны; но продолжающаяся напряженность душевной жизни не проходит даром и обязательно ищет разрядки; только ханжи могут презрительно говорить о Достоевском-игроке.

***

Любовь, будучи по видимости общением тел, открывает любящим тайны их душ. Пол, как и личность, – фонарное стекло, через которое изливается свет души; там, где любовь, там всегда общение душ, даже и в объятиях и восторгах; где же нет общения душ – утоление голода тела.

***

Именно преуспевающим и спокойным странам современного мира свойственна острая тоска по тревогам и опасностям. Голод тела утолен, и благополучная часть человечества как никогда прежде жаждет. Это жажда располагать собой, своей верой и своей силой, жажда принимать или отвергать ценности и жажда драться за принятые ценности… Это жажда духовно обнищавших, но еще помнящих о былом богатстве; камень преткновения для мечтающих о сытом покое как о конечной цели человечества: мучительно несчастен человек, которому не за что сражаться, нечего любить и отвергать.

***

Острое чувство пола часто является только признаком общей глубины чувства, вообще глубины дарования. Укажу хотя бы на Достоевского и Вейнингера. Это не оправдание фрейдизма (фрейдизм насквозь болезнен; он ищет истину в бледных тенях и сумерках, любовь же всегда свет; он неприложим к здоровой эротически направленной душевной жизни). Фрейд и его последователи полагают талант проявлением пола, тогда как эротическая жизнь души есть лишь проявление некоего таланта. Когда Сократ говорил: «У меня только одно умение: умение любить», он имел в виду именно то, что в этом его умении заключались и остальные, или, что то же, – что оно и было проявлением всех остальных.

***

Под словом эротика наше время подразумевает утоление телесной жажды. Эротичность стремления к истине и дружбы в расчет не принимается. Не случайно пророк этого столетия не Вейнингер, но Фрейд. Эротика существует и вне жизни пола; жизнь пола есть только одно из проявлений эротики. Это необходимо сказать, хотя бы чтобы вызвать удивление современников.

***

Время высоко воздвигнувшегося чрева судит о высоких вопросах презрительно, и судит о них снизу вверх. И однако, повсюду жажда, повсюду неуспокоенность и желание жизни и ее тревог. Там, где побеждают спокойствие и сытость, народами движет неведомая прежде тоска.

***

Нравственная смерть, как и физическая, всегда рядом, всегда близко. Обостренное чувство близости нравственной гибели называется совестью; острое чувство близости смерти – верой. И однако совесть и вера не означают вечной печали. Вера, напротив, солнечна, хотя это и солнце осеннего дня. Острое чувство опасности вообще не то же, что обездвиживающий ужас, оно только делает ощущения тоньше и слух острее; то же относится к совести и вере. – Именно без веры и совести человек и скрывается в потемках. И животные живут и умирают во мраке, нет спора; но у них нет Бога, а у человека Он есть, хотим мы того или нет. «Это не Теология, это Арифметика».

***

Что лучше: счастие без познания или познание без счастья? Бесполезный вопрос. Мудрость дается печалью и печаль приносит. Поиски же счастья всегда поиски горя. Покоя нет. Нам остается мудрость, потому что она печальна, а в печали всегда растворены счастье и красота, печаль сладка.

***

Вопросы пола те же вопросы духа, только взятые с другого конца. Человек с одной стороны существо, обладающее полом, с другой – дух, пола не имеющий. Животные не знают вопросов пола именно потому, что в них нет ничего, что противостояло бы половой стихии. Внимание нашей эпохи к полу есть подавленное скрытое внимание к духу. Пол и дух – своего рода альфа и омега, начало и конец человека.