за все неприятные эпитеты, выслушанные в течение жизни,и

даже немножко за историю пятилетней давности.

– Теплых снов, - пожелала я, аккуратно накрывая

родительницу тонким oдеялом.

– Дверь не закрывайте, – простонала она. – Не хочу

оставаться одна в темноте с этим существом возле лица.

– Не гасите огней! – отрезал Доар, с особым смаком закрыл

дверь между смежными комнатами и высказался в сердцах: –

Клянусь, Аделис Хилберт, эта ночевка тебе обойдется очень,

очень дорого. Придется сильно постараться. Постараться так,

чтобы особняк занесло снегом до крыши. Три… нет, пять раз!

Ясно?

– Да, - кивнула я, стараясь сдержать улыбку.

– Светлые боги, не могу поверить, что теща спит на моем

диване, - продолжал ворчать он, укладываясь в кровать. -

Сумасшедший дом, честное слово. Она скоро просто переедет к

нам в покои и будет блюсти нашу – проклятье! – честь и

гордость. Упраздни свою мать!

– Как? Я говорила, что зря ты согласился на праздник, - тихо

протараторила я, но тут жe прикусила язык, наткнувшись а

недовольный взгляд благоверного.

Только мы легли и потушили свет, как из гостиной

донеслось:

– Принесите мне еще одну подушку.

– Лежи! – рявкнул Доар.

– У нее утром будет болеть шея, - промямлила я, чувствуя

себя со всех сторон страшно виноватой.

– Заслужила!

– Вы меня не слышите? - крикнула мама.

– Я убью эту женщину. У тебя точно нет снотворных капель?

– проскрипел Доар.

– Для тебя? – проблеяла я.

– Для тещи!

– Только успокоительные.

–Успокоительные капли уже не помешают мне, - буркнул он.

Мы дружно встали. Матушка потребовала, чтобы подушку

подоткнули ей под спину, как будто наличие oкаменелой

горгульи в волосах обездвиживало руки. Снова улеглись. два

закрыли глаза, как тихо скрипнула открывшаяся дверь.

– Аделис-с-с, - заунывным голосом прошептала мама.

– Что, мама?

– От дивана у меня болит спина.

– Почему бы тебе не лечь в кровать? - тихо спросила я.

– Серьезно? Подвинетесь? - необычайно оживилась она.

– В своей спальне! – отрезала я. - Теплых снов!

– Неблагодарное дитя, - буркнула она и действительно

удалилась, гордо подняв голову… с горгульей окаменелостью.

Я полагала, что теперь родительница вспомнит о правилах

приличия, которые с детства сама в меня вбивала, но жестоко

ошиблась. Она снова устроилась на диване, где без зазрения

совести и проспала до самого утра.

Когда я проснулась,то обнаружила, что ожившая за ночь

горгулья распласталась у меня на груди и сладко посапывает

влажным носом. Она была практически невесомая, а потому не

потревожила. Но стоило пошевелиться, как мелкая поганка

приоткрыла один желтый глаз, нехорошо глянула и очень

выразительно вонзила когти в одеяло, словно намекая, что не

слезет с меня ни за какие коврижки. азве что за новые туфли.

– Брысь! – попыталась я смахнуть паршивку, но та обхватила

лапами мою руку. Какое счастье, что на голову не залезла.

– я говорил, что этот питомец целиком и полностью

принадлежит тебе, – промычал Доар в подушку. - Если она

начнет грызть мою обувь…

– Знаю, знаю, – вздохнула я. – Мне это будет стоить очень,

очень дорого.

Похоже, мелочь выбрала любимую хозяйку. Как бы еще в

ответ воспылать к ней нежными чувствами.

– делис, дочь моя! – громыхнул истеричный мамин вопль. Я

вообще не подозревала, что она умела повышать голос. Бить

тарелки – запросто, но опускаться до рыночного крика не

позволяла гордость чистокровной эссы.

Горгулья страшно испугалась орущей дамочки, едва ли не с

ноги открывшей дверь. Юркая зверюшка принялась тыкаться в

мою подмышку, пытаясь спрятаться, как в домике. Когда

утаиться не получилось, она просто забралась под одеяло, где

отчаянно затряслась.

Матушка была заспана, помята и растрепана. Волосы торчали

перепутанным колтуном. Учитывая, что даже перед семьей она