Мою жизнь пощадили только благодаря слову, замолвленному графом Жаном, с которым я и был отправлен в столицу Баязета. Нас заперли в крепости, где мы должны были оставаться вплоть до прибытия гигантского выкупа, потребованного султаном. Мы находились там много долгих месяцев — столько, что глаз мой, выбитый стрелой, успел затянуться. Но даже преподанный нам жестокий урок не вполне отрезвил нас… во всяком случае, меня. Заключение и бездеятельность были мне в тягость. Я искал способов развлечься. Воспользовавшись тем, что внутри самой крепости мы имели значительную свободу передвижения, я попытался проникнуть в гарем командовавшего крепостью бея, воистину, порыв сумасшедшего! Я был застигнут врасплох, когда пытался перелезть через садовую ограду, схвачен, закован в цепи и приведен к бею. Он хотел отрубить мне голову немедля, но граф Жан узнал об этом вовремя, чтобы вмещаться. После долгих споров и уговоров он убедил их оставить меня в живых, но все — таки я был передан в руки палача, чтобы ответить за преступление, в котором был повинен. Когда тот окончил свою работу, я был жив, но не был больше мужчиной! Они обработали мою рану тем же варварским способом, что и людям, предназначенным для охраны гарема: закопали меня на несколько дней по голову в песок. Я едва не умер от этого, но, по-видимому, мой час тогда еще не настал. Я вернулся во Францию, к своим… и упросил Мари де Шенель выйти замуж за другого.

С широко раскрытыми от ужаса глазами Катрин молча смотрела на своего мужа, как будто видя его впервые. В ней больше не было злости: в глубине ее сердца открылся родник бесконечной жалости к этому человеку, чьи страдания она теперь поняла до конца. Раздававшийся в камере странно спокойный, неторопливый голос Гарэна сменила тяжелая тишина, нарушаемая только звуком сочащейся с потолка и капающей на землю воды. Чувствуя ком в горле, Катрин пыталась найти слова, которые не были бы ни глупыми, ни обидными, ибо она ощутила в Гарэне чувствительную и трепетную ранимость. Как бы то ни было, именно она первой нарушила молчание, заговорив с ним тоном хотя и сдержанным, но невольно окрашенным уважением.

— А… герцог знал о вашем ранении, когда приказал вам жениться на мне?

— Конечно, — с горькой улыбкой откликнулся Гарэн.

— Когда-то моя тайна была известна только герцогу Жану, и он поклялся хранить ее. Филипп узнал об этом совершенно случайно, когда я был ранен возле него в бою. Мы были одни, все остальные телохранители были отрезаны от нас. Он сам меня выходил, привел в сознание и спас мне жизнь, проследив, чтобы меня вынесли из сражения как можно быстрее. И он сдержал свое слово, но я перестал испытывать к нему какую-либо признательность с тех пор, как однажды он воспользовался этим, чтобы выдать тебя за меня замуж. Я думаю, что стал ненавидеть его с нашей брачной ночи, когда твоя изумительная красота открылась наконец передо мной полностью. Ты была прекрасна, но запретна, недостижима для меня… навсегда! А я любил тебя, любил, как безумец, которым, в сущности, я и стал…

Его голос сделался хриплым, и он отвернулся, но в колеблющемся свете факела Катрин увидела слезу, одну-единственную слезу, скатившуюся по его небритой щеке и скрывшуюся в бороде. Побежденная, она упала перед скованным узником на колени и нежно вытерла оставшийся на щеке влажный след.

— Гарэн, — прошептала она, — почему вы не сказали мне об этом раньше? Зачем вы молчали? Неужели вы не понимали, что я бы вам помогла? Если бы я знала об этой ужасной истории раньше, то герцог, клянусь, никогда бы не дотронулся до меня; я никогда не навлекла бы на вас этот стыд, эту жуткую пытку!

— Это было бы ошибкой, моя прелесть. Ты создана для любви и счастья, чтобы давать жизнь. Со мной твоя жизнь зашла бы в тупик…

Гнев Катрин был обращен теперь на другого. Теперь она ненавидела Филиппа… за тот жестокий и холодный расчет, жертвой которого стал Гарэн. Как мог герцог использовать в своих целях тайну этой трагедии, которую ему открыл случай? Ее недоброжелательность по отношению к мужу исчезла.

— Я не могу позволить вам умереть, — торопливо прошептала она. — Мы должны сделать что — нибудь, этот человек, ваш тюремщик, он любит золото. Если мы предложим ему богатство и место, где скрыться, он даст вам бежать… Послушайте, у меня нет денег, но есть мои драгоценности, все камни, что вы дали мне, даже тот знаменитый черный алмаз. Любой из них для этого человека будет целым состоянием…

— Нет, — резко перебил Гарэн. — Не продолжай! Я благодарен за предложение, продиктованное твоим сердцем и чувством справедливости, но у меня больше нет никакого желания жить! Филипп Машфуан и его советники оказали мне услугу, приговорив к смерти. Ты не представляешь, как я устал от жизни.

Катрин не сводила глаз с рук Гарэна, закованных в кандалы. Эти руки наводили на мысль о необычайном смирении и о недолговечности.

— Свобода! — шепнула она. — Свобода — это чудесная вещь! Вы еще молоды и полны жизни и будете богаты, если захотите. Того, что я сохранила, вам хватит, чтобы начать новую жизнь где-нибудь в другом месте… Вдали отсюда вы могли бы начать все сначала…

— Что я буду делать со своей свободой? Продолжать страдать от той изощренной и бесчеловечной танталовой пытки, которой ты для меня являешься? Оставаться Прометеем, скованным своим собственным бессилием и вечно пожираемым заживо стервятником желания, покуда старость не положит этому конец? Нет, Катрин, я помирился с тобой и умру теперь счастливым человеком, поверь мне!

Она еще долго продолжала бы убеждать его, устрашенная мыслью о том, что конец его столь близок. Все это выглядело такой чудовищной несправедливостью!

Она искренне забыла, что только совсем недавно сама подверглась в его руках гораздо более жестокому обращению. Но на лестнице вдруг раздались шаги и гул голосов.

— Кто-то идет, — сказал Гарэн, услышав их. — Тюремщик, и с ним, несомненно, святой отец, который пришел исповедать меня. Тебе надо идти. Прощай, Катрин.

Прости мне, что я не сделал тебя счастливой, и поминай меня иногда в твоих молитвах. Я умру с твоим именем на устах.

Его изуродованное шрамом лицо было таким неподвижным, как будто было высечено из камня. На глаза Катрин навернулись слезы. Она в волнении заломила руки.