— И что же случилось?

— Обычная история — шмотки, водка, девицы. Шальные деньги. Надоело Гене коллекционирование. Весной чуть было совсем с Орестом Петровичем не разругался… — Гаврилишин вздохнул. — У нас был субботник, белили деревья. Мы в этом году опоздали, на деревьях уже листва была вовсю, а мы только известку достали… Ближе к обеду пришел Гена. Отозвал Ореста Петровича в сторону. А от самого перегаром несло, как от пивной бочки. Шатался. Они внутрь зашли. Генка был с сумкой, и в ней что-то звякало, знаете, как бутылки звякают… Вернулся Рева сердитым и раздраженным. Он не говорил, но, похоже, Гена додумался предложить ему выпить…

— М-да, действительно, не очень приятная история, — согласился Сквира.

— Это еще не все, — замахал на него Гаврилишин. — На следующий день Орест Петрович пошел в фотоателье. Ему понадобились снимки монет для каталога какой-то выставки. В ателье была большая очередь — канун Девятого мая. Пришлось ждать почти полчаса. И тут вдруг явился Гена. С той же сумкой в руках. И опять пьяный. С Орестом Петровичем не поздоровался. Мимо очереди направился к мастеру. — Сергей Остапович понизил голос и добавил: — У нас этот фотограф — довольно известная личность. К Оресту Петровичу хаживал в гости, картины всякие пишет, пытается из себя что-то строить, а сам спекулянт спекулянтом. Таких еще поискать! Как его до сих пор не посадили, не понимаю. Он же возле каждого заезжего поляка крутится, как комар…

— Не Олег ли Квасюк? — внезапно догадался Сквира, вспомнив список Ревы.

— Он, — удивился Гаврилишин. — А откуда вы…

— Что там про Гену? — перебил его Козинец.

— Ах да! — директор покосился на лейтенанта. — Орест Петрович ему замечание сделал. А тот ответил, что хватит, мол, детскими игрушками заниматься, монетками-шмонетками, пора бы на старости лет и повзрослеть. Отодвинул Реву, будто тот был какой-нибудь тумбой, и пошел к Квасюку. Орест Петрович за ним, а этот горе-фотограф вдруг заявляет, что Гена договорился по телефону, и ему, Реве, ветерану войны и труда, нужно выйти и подождать. Это при том, повторюсь, что сам Квасюк, в общем-то, с Ревой в приятельских отношениях был! Ну, Орест Петрович тогда испереживался, чуть в больницу не слег…

— А Гена?

— А что Гена? — развел руками Сергей Остапович. — Он же спился. Шляется по ресторанам и пивным, разъезжает с девицами на «Жигулях», транжирит не понятно откуда взятые деньги направо и налево. На работу почти перестал ходить. В общем, печальная история.

— А у него и «Жигули» есть?

— «Жигули» или «Москвич» — я в этом плохо разбираюсь…

— Ясно. Но отметить свою братиславскую награду в конце мая Рева все-таки пригласил и Рыбаченко, и Квасюка, правильно?

У директора Дома пионеров вновь удивленно расширились глаза.

— Ну да… — растерянно пробормотал он. — А откуда вы…

Капитан улыбнулся.

— Все правильно, — Гаврилишин взял себя в руки. — Фотограф чуть ли не на завтра ходил к Реве извиняться. Мол, трудный день и все такое… А с Геной они через несколько недель помирились. Думаю, приглашение Рыбаченко было всего лишь жестом — мол, прощаю, так и быть…

Взгляд директора вдруг замер, сфокусировавшись на чем-то позади Сквиры. Северин Мирославович инстинктивно обернулся и увидел, что Козинец снял с одной из полок деревянную модель биплана и теперь играет ею. Как раз в этот момент он совершал мертвую петлю, едва не задев колесами шасси люстру. Потом стремительно бросил модель вниз, пронес ее у самого пола, и начал тяжелый набор высоты, почти вертикально задрав нос самолета…

Тишина в комнате привлекла внимание Василя Тарасовича. Он резко выпрямился. Смутился, одернул китель. Кашлянул. Стал пристраивать модель обратно на полку.

— А с кем дружил Рева? — Сквира снова повернулся к Гаврилишину, ловя себя на мысли, что и сам не отказался бы повозиться с моделью. Закрывшись в пустой комнате, конечно.

— Были несколько человек… Орест Петрович предпочитал общаться с людьми, которых интересует хоть что-то кроме работы и домашнего быта, — директор печально чему-то покивал. — Рева любил историю нашего города. Все мечтал собрать отдельную коллекцию монет, которые ходили здесь за то время, что существует Володимир. Рассказывал о городе очень интересно, я даже сказал бы, захватывающе… Ну а мы… Я вот стихи иногда сочиняю, — он смущенно улыбнулся. — Любительски, не для печати. Но все равно хочется с кем-то поделиться, а Орест Петрович был внимательным и благожелательным слушателем. — Гаврилишин закатил глаза и стал отрывисто выбрасывать слова, перейдя на русский язык:

— Туман и ночь. Холодная роса.

Река течет в долине.

Любовь моя, краса моя

И светлая богиня…

Что ж, по крайней мере, национализмом здесь не пахло. Подобные стихи могли, конечно, вызвать оживленную дискуссию, даже драку в определенных кругах, но вряд ли ставили под сомнение место Украины в дружной семье республик-сестер.

— Я, конечно, не специалист, но мне нравится, — одобрил Сквира.

— Правда? — Гаврилишин вновь расплылся в улыбке. — Ну а остальные… Часнык из ПТУ — тоже большой любитель истории. В музее местном помогает. Мне как-то предлагал кружок астрономический создать — он ведь еще и астрономией увлекается. Но только как я официально пробью занятия с детьми после десяти вечера?

— Да уж, — хмыкнул Сквира. — Астрономическая специфика…

— Ну да… Потом Квасюк, тот самый фотограф, про которого я рассказывал… Он рисует аляповатые натюрморты. Коллега Ореста Петровича по кирпичному заводу, Игнатенко, отлично играет на скрипке. В струнном квартете участвует…

— А какие у Ореста Петровича были взгляды? Вы обсуждали с ним политику?

Сергей Остапович рассмеялся.

— Вы не представляете себе, как далек он был от всякой политики. Нет, новости он, конечно, смотрел, но говорить о них ему было неинтересно… — он вздохнул. — Мы на венок деньги выделили. Почетный караул думаем организовать…