Северин Мирославович растерянно оглянулся на Козинца.

— Но брызги крови! — воскликнул он, пытаясь как-то опровергнуть эту нелепую, абсурдную версию. — От них при порезе сонной артерии невозможно увернуться. Вся одежда и обувь были бы в крови! А кровавых следов в доме не было. Да и невозможно идти по улице в залитой кровью одежде! Умыться же и почиститься там просто негде — водопровода нет, в тазах мокло белье…

— Как увернуться? — По тону Сквира сразу понял: подполковник прекрасно знает, как. — Вы заходите сзади и бьете бритвой спереди назад, оставаясь при этом за спиной у жертвы. А чтобы тот человек не встал, не обернулся или еще как-то не забрызгал вас своей кровью, вы держите его, нажимая другой рукой на голову. Держать нужно всего несколько секунд, пока он лихорадочно пытается вытащить бритву из шеи. Потом у него уже не будет сил встать.

— Но у убийцы как минимум одна рука при этом была бы в крови! — торжествующе объявил капитан и тут же понял свою ошибку.

— Мы же договорились, что он был в перчатках или обмотал руку платком, — все также медленно и рассудительно сказал Икрамов. — Потом он их снял, как, впрочем, мог снять и верхнюю одежду, если на нее попала кровь. Он даже мог разуться. И вообще переодеться, полностью, с головы до пят…

Сквира беспомощно смотрел на подполковника. Потом, подчиняясь мгновенной вспышке решительности, довольно зло произнес:

— Всему этому есть более простое объяснение. На бритве остались отпечатки пальцев Рыбаченко, потому что он сам себя ударил. Кровавых следов в доме не найдено, и по улице никто в окровавленной одежде не бегал, потому что во время самоубийства никого рядом не было. Следов борьбы не осталось, потому что Гена находился в доме один… — Северин Мирославович тяжело дышал. Решительность его иссякла, он сник и уже без прежней уверенности добавил: — Ну почему нужно притягивать… э-э-э… за уши версию с… ну… убийством! Ничего в пользу этой версии…э-э-э… не говорит…

— Ангелочка не нашли, — спокойно возразил Икрамов. — Пепельницы и двух альбомов нет. Прощальной записки не обнаружили. По возможному участию Рыбаченко в убийстве Ревы множество вопросов… — Он помолчал несколько секунд. — Да и на кухне у Геннадия творилось множество загадочных вещей… Чистый стакан и две чистые тарелки среди грязной посуды в мойке. Можете их объяснить?

— Мало ли…

— Мало ли… — кивнул Сурат Бахтиерович. — А может, убийца и убитый ели и пили вместе? Убирая посуду со стола, убийца получил возможность спокойно бродить по дому, взять бритву, зайти Рыбаченко за спину… Потом он вымыл тарелки и свой стакан, чтобы не осталось его отпечатков пальцев — есть и пить в перчатках он точно не мог. Заодно уничтожил следы своего пребывания в доме. При отсутствии чистой посуды на кухне Рыбаченко ставить чистые стакан и тарелки со свежими каплями воды на полку он не мог. Решил спрятать их среди грязной посуды… Или еще одна кухонная загадка…

— Какая? — как-то уж слишком поспешно спросил Сквира и сам от этого смутился.

— Помните содержимое мусорного ведра?

— Конечно, — Северин Мирославович неуверенно оглянулся на Козинца. Тот оторопело переводил взгляд с подполковника на Сквиру и обратно. — Скорлупа яиц, очистки… э-э-э… картофеля и две пустые консервные банки из-под… ну… кильки в томате…

— У вас по-настоящему хорошая память! — вполне благожелательно отозвался Икрамов. — А что было подо всем этим?

— Газета, — капитан не мог уяснить, к чему он клонит. — С некрологом Ревы. Видно, Рыбаченко прочитал этот некролог, и это стало последней… ну… каплей…

— Когда принесли газету?

— Когда… — растерялся Сквира. — Когда? Ну, утром, наверное… — Затем вспомнил и сник: — Около двух часов дня… Почтальон встретил в это время лейтенанта Козинца, отнесся к нему с подозрением и рассказал о нем соседу.

— Значит, за три часа до предполагаемого самоубийства? Раз газета лежала подо всем перечисленным вами мусором, то Рыбаченко чистил картошку, жарил яйца и вскрывал банки с килькой после того, как получил эту газету. Теперь понимаете?

Теперь Сквира понимал.

— Кстати, Кирилл Олегович… — Так звали подполковника Чипейко, и капитан нервно дернулся. Глаза Сурата Бахтиеровича на мгновение удивленно расширились. — Кирилл Олегович передал вам целую папку заключений экспертов. Я в машине позволил себе пролистать ее, и знаете, товарищ капитан, я склоняюсь к мысли, что с б'oльшей вероятностью мы имеем дело именно с убийством. — Икрамов развязал тесемки красной папки, лежавшей на столе. — «За 15-30 минут до смерти гр. Рыбаченко пил водку и ел яичницу и жареную картошку…» Куда девалась килька в томате, кстати? Картошка в желудке, яйца тоже. А где содержимое двух консервных банок?

Северин Мирославович слегка повел плечами.

— Впрочем, есть кое-что поважнее. Время обеда. Если позволите, товарищ капитан: я не могу себе представить самоубийцу, который за пятьдесят минут до смерти чистит картошку. Не для кого-то — для себя. А вы можете? — Икрамов спокойно посмотрел на Сквиру, потом на Козинца и вновь перевел взгляд на Северина Мирославовича. — Точно так же я не могу представить себе самоубийцу, который за полчаса до смерти жарит себе яичницу. Или ест ее за двадцать минут до рокового шага. Ест и обдумывает, что сказать любимой девушке во время прощального звонка. Ест и знает, что, когда дожует последний кусок, сразу же ударит бритвой по собственной шее!