«Слово samkhya как существительное, этимологически производимое от <…> “число” означает подсчет, исчисление, калькуляцию, “инвентаризацию” начал микро- и макрокосма» (Шохин // Лунный свет санкхьи, с. 12).

Вполне обоснованное мнение. Думаю, именно так ее многие и видели, потому что к внешнему человеку она была обращена именно этой своей стороной. Я потому и начал рассказ о Санкхье «с конца», чтобы провести вас мимо этой ее части. Очень возможно, что и это было частью тайного учения или подготовки к посвящению. Выдержать бесконечные «инвентаризации» может не каждый.

Кстати, той же болезнью счетоводства страдал и Буддизм. Поскольку в следующих главах я перейду к нему, есть смысл сказать несколько слов о том, что ранняя Санкхья во времена Упанишад и во времена ее основоположника Капилы была, видимо, проще. Но вот подсчет в ней уже был. И более чем вероятно, что именно Санкхья была тем источником, из которого вырос Буддизм.

Приведу большую выдержку из предисловия Гарбе к «Таттва-каумуди» – тому самому комментарию к «Санкхья-карикам», которые сделал Вачаспати Мишра.

«Склонность Будды к классификации понятий выражается в педантичном счислении, которое в постоянной форме встречается в его проповедях: пятеричная привязанность к земному, святой восьмичленный путь, двенадцатичленное познание, восьмеричное воздержание, четвероякое стремление и т. п.; “добродетели и пороки имеют свое число; есть пять сил и пять органов нравственной жизни, пять преград и семь элементов просвещения известны также еретикам и неверным, но только ученики Будды знают, как эти Пять развиваются в Десять и эти Семь в Четырнадцать”.

С такими же особенностями мы встречаемся в Санкья-системе, получившей свое наименование от счисления принципов и, может быть, также от исключительного пристрастия к переложению отвлеченных понятий в сухие числовые отношения. В Санкья-системе мы находим троякое страдание (то есть исходящее от богов, от других существ и от нас самих), далее – пятеричная склонность, духовное творчество пятидесяти родов, бессилие двадцати восьми родов, девятикратное удовлетворение, восьмеричное совершенство и заблуждение шестидесяти двух родов, распадающееся на восьмеричную темноту, восьмеричное помрачнение, десятеричное великое помрачнение, тьму восемнадцати родов и непрозримую тьму восемнадцати родов.

Я думаю, нельзя объяснить это замечательное совпадение всеобщей склонностью Индусов к схематизированию, скорее же здесь должно видеть непрерывность вполне определенно окрашенной схоластической манеры учения. Если же мы зададимся вопросом, кто же из них передал один другому этот сухой философский метод, Капила Будде или наоборот, то самое дело укажет нам с полною очевидностью на Капилу, основателя счислительной философии» (Гарбе // Лунный свет Санкья-истины, с. 63–64).

Как бы там ни было и каким бы ни было мнение ведущих философов, я не склонен видеть в Санкхье счислительную философию. Думаю, что это всего лишь прием, обеспечивающий узнавание и различение. И как всякий подготовительный прием, как яма и нияма, да и асаны, пожалуй, в Йоге, он был призван лишь обучать начинающего некоторым навыкам, которые потом должны были работать сами, как и полагается навыку. Мы вполне можем однажды вернуться к подробному разбору всех этих «счислительных» понятий Санкхьи, хотя это лучше делать на семинарах, то есть тогда, когда с ними можно поделать упражнения, чтобы не просто запомнить списки, а понять, что же в действительности стоит за каждым понятием.

Думаю, эта ступень Санкхьи по усвоению начинающим «двадцати пя-ти» – занимала немалый срок, как и асаны в Йоге. Повторю, именно по усвоению. Тут речь не о памяти и не о словах, почему я и позволяю себе отвергать мнение философов. Знание бывает разное, а Санкхья говорит о «правильном знании». Правильное знание не дается при взгляде со стороны.

На этом я обрываю рассказ об учении Санкхьи, но для того, чтобы дать хотя бы самое общее представление о том, что содержится в остальных шестидесяти кариках, я приведу небольшой кусочек из гораздо более древнего текста – из Шветашватары-упанишады. Все, что потом развернулось в свод учения Санкхьи, здесь содержится как бы в зародыше. Конечно, это и не единственный источник Санкхьи, да и увязка моя, то есть приравнивание одного текста другому, довольно произвольна, но кому-то этого будет достаточно. А желающие по этой связи вполне могут восстановить полную картину взаимоотношений Санкхьи с Упанишадами.

Итак:

«1. Рассуждающие о Брахмане рассуждают:

В чем причина? В Брахмане? Откуда мы родились? Чем живем? И где основаны?

Знающие Брахмана [поведайте] <…>

3. Следовавшие размышлению (В том числе и размышлению Санкхьи – А.Ш.) и йоге видели саму силу божественной сущности, скрытую [ее] собственными свойствами, что одна правит всеми этим причинами, связанными с временем и Атманом».

Я поместил рассказ о самом главном йогическом сочинении после рассказа о Санкхье, потому что без понимания Санкхьи не понять и Патанджали. «Виднейший историк классической индийской философии С. Дасгупта характеризовал Патанджали как теоретика именно санкхьянистского направления в Йоге. Он, подчеркивал Дасгупта, “не только собрал различные формы йогических практик и отделил разнообразные идеи, которые были или могли быть связаны с йогой, но и пересадил их на метафизику санкхьи и придал им тот вид, в котором они и дошли до нас”» (Островская, Рудой, Введение // Классическая йога, с. 10).