Сунувшийся ближе всех получил удар ногой в живот и опрокинулся навзничь. Но крики и суматоха усилились. На юношу бросился слоновожатый, проворный, как обезьяна. Парижанин, прижавшийся спиной к дереву, выкинул навстречу левый кулак. Нападавший свалился с разбитой физиономией.

— Вот уже и два готовеньких, — подытожил насмешливо Фрике. — Из ружья стрелять в них я не могу — это только усугубит мою вину!

В драку полезли третий, четвертый. Их постигла та же бесславная участь.

— Желтомордое дурачье! — смеялся охотник. — Совсем никудышные тактики. — Нет, чтобы всем сразу напасть, а они действуют поодиночке…

Но бирманцы тихонько подвели к дереву одного из слонов, поставили его позади молодого человека, и тот по команде обхватил парижанина хоботом и поднял в воздух.

Несколько мгновений дрессированный великан раскачивал Фрике на высоте метра в четыре, как бы спрашивая: «Хватить его, что ли, как следует о дерево? »

Вожатый сделал знак и что-то ласково произнес. Слон тихо опустил свою добычу в дюжину протянутых рук.

С удовольствием задал бы парижанин трепку этим людям, так бесцеремонно обошедшимся с ним, но вовремя удержался. К чему?

Тесак он выронил, а ружьем его живо завладели бирманцы. К тому же мальчик Яса, быстро-быстро переговорив о чем-то с начальником отряда, подбежал к другу и уговорил не сопротивляться.

— Ну, хорошо. Уступаю силе. Их двадцать четыре человека, а я один.

Юноша прекратил брыкаться, и его даже не связали. Подошла большая группа людей и также начала орать и причитать над мертвым слоном. Злополучного охотника испепеляли ненавидящими взглядами. Он долго не мог понять, чем же так разгневал бирманцев, но потом его осенило. Молодой человек задал тому, кого принял за старшего, несколько вопросов на французском языке и не получил ответа. Тогда он довольно-таки бойко обратился по-английски. Министру, как всем бирманцам из высшего класса, этот язык должен был быть знаком — англичане играли в империи все-таки не последнюю роль. Но он не ответил сам, а велел бооху — своему помощнику — передать, чтобы Фрике держался почтительнее.

Парижанин прыснул и возразил:

— А кто же он такой, этот господин? Старший повар при Папе Римском?

— Это министр его величества императора Бирманского, — невозмутимо ответствовал боох.

— Ах-с, очень приятно-с! Только скажите ему, что мне на министерский сан наплевать, и я вовсе не желаю принимать от него наставлений по части хорошего тона.

Боох перевел эти слова вельможе, который, видимо, оскорбился.

— Передайте ему, — наступал юноша, — что в моих глазах он такой же дикарь, как и вы все, и что если кто-нибудь здесь имеет право на уважение и почет, то только один я — в качестве европейца и француза.

— Так вы не англичанин? — живо уточнил боох.

— Вам это не нравится?

— Нет, ничего… Но…

— Понимаю. Если я не англичанин, то со мной можно не церемониться. Королева британская защитит своих подданных, а французского представительства в Бирме нет. Но вы, сударь-министр, павлиний свой хвост не очень-то распускайте. За меня будет кому заступиться. Ведь я прибыл сюда на военном корабле.

— Правду ли вы говорите, иноземец? — Министр заметно встревожился.

— Сами убедитесь в этом, если тронете хоть волос на моей голове.

— Зачем вы убили Белого Слона? — горестно воскликнул сановник.

— Что такое белый слон? Не все ли равно, какого он цвета? Я его убил потому, что мы оба умирали с голода — я и маленький мальчик. Но все равно, вам же заплатят за вашу животину, не бойтесь.

— Священный слон в деньгах не оценивается.

— Не хотите деньгами, получите пулями и картечью.

Верноподданный царедворец окончательно растерялся. С одной стороны

— рискуешь навлечь на страну неприятности, с другой — нельзя оставлять безнаказанным француза, совершившего тяжкое преступление, кощунство. Нужно представить чужестранца императору, пусть его величество сам решит его участь. Может быть, он и согласится взять хороший выкуп.

Министр, боох и пунги переговорили между собой, и боох объявил Фрике, что его доставят в Мандалай. Пришлось покориться силе.

Парижанина сытно накормили и поместили в гауде самого министра. Ясу поручили бооху. Караван тронулся.

У пристани люди и слоны взошли на плоты. Гребцы осыпали убийцу Схем-Мхенга бранью и оскорблениями. Флотилия отчалила и поплыла.

Вдруг юноша крикнул и хотел броситься с плота в воду, но десяток рук удержал его.

На его призыв с берега отозвался гневный голос:

— Гром и молния! Я так и думал! Это Фрике, его взяли в плен!

На берегу показались два всадника на взмыленных конях — европеец и негр. Молодой человек узнал Бреванна и сенегальца.

— Господин Андре, — закричал он, — меня везут в Мандалай за то, что я убил белого слона. Обвиняют в надругательстве над религией.

— А! Вот как! — усмехнулся Бреванн. — Не робей, мой мальчик. Старайся потянуть время, угрожай, хвастайся, даже обратись за поддержкой к англичанам. Я сейчас поскачу к шлюпке, потом на всех парах помчусь на «Антилопу» и освобожу тебя, котя бы пришлось сжечь столицу. Держись!