Шрифт:
– Я с вами хочу! – наконец, сказала она.
– А муж? – напомнил Арнольд.
– Это мои проблемы.
– Ну-у, мать, – покачал он головой. – Я и не знал, что тебе нельзя вина!
– Арнольд Петрович, не будьте занудой, а? – взмолилась она. – Можно, я еще часик побуду с вами? Сегодня такой день!
– Ладно, шеф, поехали! – скомандовал он водителю, и, когда тот тронулся, добавил внушительно: – Только на меня свои проблемы не вешай, ладно?
Надежда тихо хмыкнула, но от ответа уклонилась.
В единственной жилой комнате запущенной Арнольдовой квартиренки – как в дешевом гостиничном номере: лишь диван-кровать, стол, кресло да два стула. Арнольд принялся объяснять, что привез пока одни «дрова» – остальное перевезет вместе с семьей в мае.
На кухне – полно пустых банок и бутылок, меж которыми нет-нет да мелькнет резвый таракан. Зато есть столик с пластиковым верхом и три табуретки. Здесь и решили обосноваться с ужином.
Оказалось, у Арнольда есть картошка, и Надежда взялась поджарить ее. И, действительно, пока он доставал из холодильника водку, колбасу, маринованные огурцы, резал хлеб и расставлял посуду, – она как-то быстро успела почистить и наскоро поджарить на электроплите сковороду картошки.
Мало того, вместе с прихваченными из буфета бутылками и мятыми бутербродами она извлекла из своей битком набитой объемистой сумки еще несколько мятых алых гвоздик.
– А это у тебя откуда? – удивился Арнольд.
– Да-а… – замялась она. – Еще когда уходили из конференц-зала, я прихватила несколько: все равно ведь завяну т.
– Ну-у, Наде-ежда! – крутил головой Арнольд. – Экая ты сноровистая! Завидую твоему мужу!..
Однако хлопоты неугомонной Надежды на этом не кончились.
– А свечи у вас, Арнольд Петрович, есть? – спросила она.
Тот достал из навесного шкафа пачку свечей. Не было подсвечника; Надежда нашла среди посуды глиняную плошку, закрепила в ней и зажгла свечу и погасила верхний свет… И вот мы за столом: Арнольд – напротив, Надежда между нами. Маленький живой огонь в центре стола как-то сразу сплотил нас в тесный круг; наши лица приобрели графическую резкость, глаза потемнели и заискрились, на стенах заколебались наши тени, и простецкий ужин сразу преобразился в торжественную трапезу… Кому-то из нас выходило произнести нечто, подобающее моменту. Взялся я.
– Мне было необыкновенно приятно встретить тебя, – кивнул я хозяину, – и познакомиться с вами, – сказал я Надежде…
Потом мы говорили с ним обо всем сразу, а из нас двоих больше говорил я – меня подначивали на это, и меня несло – я был в ударе, замечая боковым зрением, как Надежда таращится на меня.
В десять вечера хозяин спохватился:
– А ты что, мать, расселась? Давай-ка домой; я тебя провожу. А ты посиди, – попросил он меня, – я скоро.
Я сказал, что тоже с удовольствием пройдусь, и мы втроем прошли в прихожую, оделись и вывалили на улицу.
Ветер, дувший весь день, ослабел; зато хлопьями валил снег; его несло и кружило; под фонарями вились снежные струи; газоны, тротуары, крыши домов, – все залеплено снегом; темнели только стены и узкие полосы мостовых, где мчались машины. Вот тебе и весна!.. Снег приглушил звуки; пахло, как в свежевыбеленной комнате, и легко дышалось.
Обрадовавшись снегу, Надежда бросила нас и побежала вперед, подняв лицо навстречу снежному вихрю и декламируя:
Падай, снег, с небесной высоты!Поскорее все собой укрой!Чистоты! – молю я. – Чистоты!..Повернулась к нам и крикнула:
– Угадайте, чьи стихи?
Естественно, угадать мы не могли.
– Я их в шестнадцать лет писала! – засмеялась она, кружась в неком подобии танца, и вокруг нее кружился снежный вихрь; из нее просто фонтанировала энергия; я вспомнил ее быстрый легкий шаг, когда догонял утром. Всего лишь утром! Казалось, я ее знаю уже давным-давно. Она жила в двух кварталах от Арнольда. Чем ближе к дому, тем озабоченней она становилась.
– Ох, и будет мне сейчас! – не выдержала она: тяжко вздохнула.
– Тебе сегодня стоит задать взбучку, – проворчал Арнольд. – Но если будет руки распускать, возвращайся – мы тебя в обиду не дадим!
Было это сказано, скорей, из вежливости и никого ни к чему не обязывало; да и каким образом мы бы стали ее защищать?.. У ее дома мы с ней попрощались, но она все стояла в дверях подъезда и уходить не желала.
– Давай, давай, иди! До завтра! – махал ей рукой Арнольд.
Наконец, она ушла, а мы повернули обратно.
Ветер совсем стих; снегопад стал теплым. Мы с Арнольдом шли и, не спеша, разговаривали, теперь – о Надежде: