– Жаль терять вас, Михаил Александрович, – сказал, вздохнув, – но препятствовать не стану. В Москве больше возможностей для научной работы, а вы к ней склонны. Ваши статьи в «Хирургическом вестнике» читал с интересом – толково написано. Последний номер, где вы пишете о методике лечения отравленных газами, в медсанбатах зачитали до дыр. Вас ждет блестящее будущее.

– Это заслуга Валериана Витольдовича, – смутился Михаил. – Он учил меня, подсказывал и направлял.

– Умеет князь, – согласился Бурденко. – Но и ваш вклад неоспорим. Научить можно того, кто хочет и старается.

В канцелярии Михаилу выдали отпускное свидетельство и деньги на проезд. Вместе с жалованьем набралась солидная сумма. Михаил устроил для коллег прощальный вечер, они приятно посидели за столом, за которым прозвучало немало добрых слов адрес уезжавшего командира. Слушая врачей, Михаил мялся: он не считал себя каким-то выдающимся.

– Когда уезжаете? – спросил его Загоруйко после застолья.

– Завтра после полудня, – ответил Михаил. – Оказия подвернулась с санитарным поездом. Я уже договорился. Заодно помогу коллегам в пути.

– Сразу в Москву?

– Сойду в Могилеве. Хочу навестить мать и сестер – давно не видел. Заодно имение посмотрю – оно неподалеку.

– Подарки приобрели?

– Нет, – растерялся Михаил. – Как-то не подумал. Да и что здесь можно купить?

– Это вы зря, – возразил Загоруйко. – Варшава, конечно, пострадала от боев, но лавки работают, и товар в них имеется. Да такой, что в России поискать. Давайте так. Завтра утром я отведу вас в одну лавку, где меня знают и предложат отличные вещи по сходной цене.

Сказано – сделано. В лавке со странным названием «Склеп» [55] хозяин, немолодой поляк с пышными усами, поговорив с Загоруйко, сходил в подсобку и притащил несколько штук шелка, которые и вывалил на прилавок.

– Какого цвета глаза у вашей матери и сестер? – спросил Загоруйко.

– Карие, как и у меня, – ответил Михаил.

– Тогда по отрезу на платье от этой, этой и той, – указал его спутник на рулоны. – А кому какой они сами разберутся. Понятно? – спросил продавца.

– Так, пан! – ответил поляк и стал ловко наматывать ткань на деревянный метр.

– И еще дюжину шелковых чулок, – велел Загоруйко после того, как отрезы завернули в бумагу.

Поляк достал из-под прилавка картонную коробку и стал выбрасывать из нее чулки. Загоруйко отобрал пары нужного цвета и велел их завернуть. Продавец назвал цену. Михаилу она показалась небольшой, но Загоруйко поторговался и сбил на треть. Михаил расплатился, забрал покупки, и они вышли из лавки.

– Не ожидал, Николай Семенович, что вы разбираетесь в дамских нарядах, – сказал Михаил снаружи.

– Опыт, коллега! – засмеялся Загоруйко. – У меня жена и две дочери. Старшей семнадцать, младшей – четырнадцать. Хочешь – не хочешь, а выучишься. Да и я, признаться, люблю баловать девочек. В Варшаве в свободное время по лавкам прошелся, нашел эту. Товар еще довоенный. В оккупации полякам было не до нарядов, теперь – тоже, вот и залежался. Если кто и купит, так русские. Поляки рады, отдают дешево. Рубль здесь в цене…

На вокзал Михаил отправился в медсанбатовской двуколке, перед этим тепло попрощавшись с коллегами. Провожать его вышел весь персонал. Жали руку, говорили напутствия, Михаил даже растрогался. На вокзале возчик оттащил его багаж в вагон, Михаил дал ему полтинник, и устроился на нижней полке. В купе он ехал один: поезд шел в Россию недогруженным – основную часть раненых вывезли раньше. Состав тронулся, мимо окна побежали кирпичные дома. Некоторые чернели пустыми глазницами выбитых окон – следы боев. Михаил отвернулся, достал из кармана продолговатую коробочку и открыл. В падавших сквозь окно солнечных лучах заиграли грани алых камней. Красота!

Это ожерелье досталось ему случайно. От боев в Варшаве страдало и мирное население, раненых поляков везли в русские медсанбаты – свои клиники не работали. Принимали их без слов – христианские души, как отказать? Среди прочих в медсанбат шестнадцатой дивизии доставили иссеченного осколками мальчишку – угодил под разрыв снаряда. Случай выдался сложным, Михаил оперировал сам. Простоял у стола долго, но осколки достал, раны почистил и зашил. Юный поляк выжил – организм у него оказался крепким. Заходя в палату, где лежал пациент, Михаил видел у его койки пожилую женщину в черном, вдовьем платье – она, казалось, не уходила из медсанбата. Ей не мешали, как и другим родственникам раненых, разве что просили надевать белые халаты или хотя бы передники. Через неделю после операции стало ясно, что мальчик успешно поправляется, и Михаил разрешил забрать его домой. Тогда к нему и подошла эта женщина.

– Дзенькуе бардзо [56] , пан! – заговорила, мешая русские слова с польскими. – Вы уратовали [57] мне внука.

– Я врач, пани, – ответил Михаил. – Это мой долг.

– Не скажите, пан! – покачала головой полька. – Обовязок [58] можно выконать [59] разно. Мне мувили [60] , цо вы много часу стояли над Анджеем, поки не зробили вшистко [61] . Герман не уратовал бы поляка, а вот русский зробил. Пан мае невесту?