Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019
вернуться

Коллектив авторов
Шрифт:

Надежда Кондакова

«Ряшенцев присутствует при вселенском ремонте, начавшемся с перестройки. Это хроника того времени с его разрухой и неофитством. Открылась возможность совершенно открытого разговора обо всем.

… Он не то чтобы переменил палитру. Он и раньше был красочен и певуч. Это похоже на перемену кистей и другую широту мазка. Из него, что называется, попёрло. Роща поколения редела. Уходили, замолкали, терялись. Уцелевших можно пересчитать по пальцам, заговоривших по-новому почти нет. 60 лет его творчества надо поделить на два: 30 советских лет и другие 30, новейшая история страны… Второе рождение Ряшенцева настолько очевидно, что возникает мысль о некоторой закономерности, о явлении, связанном с именами Заболоцкого и Луговского, Тарковского и Липкина – поэтах, показавших свой полный рост во втором возрасте.» Илья Фаликов

Лужа

Все снега февраля в этой мартовской сгинули луже.Может, Ладога глубже немного, но все-таки уже.Что за лужа! За ней чуть видна там, на месте сугроба,цепь огней: казино? пиццерия? – ну, словом, Европа.Петербург, Нижний Новгород, Миргород – так ли уж важно?Океанская рябь дышит вольно, загадочно, влажно.Подгоняем неделю, эпоху – проклятое ралли.Вся древлянская кровь устремилась к июню, к Ивану Купале.Для чего, если в каждой эпохе и в каждом пейзажеи все та же судьба, да и лужа вот эта все та же.Бросьте! Та да не та. Я нагнулся и – что в отраженье?Старый хрыч, для которого новость всегда пораженье.А ведь в прошлом году отраженье мое мне явилочеловека, в котором была невеселая сила…Над бескрайней водой снова Путь обозначился Млечный.Боль потери моей, неужели ты можешь быть вечной?Все невечно у нас, кроме нашего вечного гимна.Я его не люблю, ибо знаю, что это взаимно.

«У полдня с вечером пока ничья…»

У полдня с вечером пока ничья.Крутой холодный кипяток ручьягремит под окнами. И дикий мартхрустит сосульками. И дальний мат,с раскатом ливневым гордясь родством,не портит музыки, живой в живом.Я счастлив, Господи! А ты? А ты?Тебе приятно, что мы так просты,что так беспечны, что для нас и крест —лишь знак того, что и свинья не съест?Кто отличит до роковой порывосторг Господень от его хандры…А счастье ближнего понять – пустяк.Не. Бог ли учит нас, что мы – в гостях.В гостях что дорого? Очаг, уют…О, как пред гибелью снега поют!Как перед гибелью поют снега…Как жизнь бессмысленна. И дорога.

«Загляну в глухое озерцо…»

Загляну в глухое озерцо.Там, небось, ни карпа, ни плотвы.Там теперь живет мое лицо,мало мне знакомое, увы.Я не помню мимики такой.В зеркале щербатом по утрам,мне казалось, я совсем другой,без кривых свидетельств дрязг и драм.И когда ночной порой в стеклея лицо усталое встречал,этих черт, настойчивых во зле,я, не буду врать, не замечал.Но чего хочу я от зеркал,от домашней утвари ручной.Здесь, где я лишь уток напугал,здесь у дикой влаги нрав иной.Правдой неприкормленной своейобнажила суть беспутных лет.Вот он, Дориан, едреныть, Грей,вот он, твой доподлинный портрет.Честная зеленая вода.И короткий прочерк плавунца,по делам спешащего – куда? —поперек молчащего лица.

«Праведная стезя муравья ползет через корень ветлы…»

Праведная стезя муравья ползет через корень ветлы.Осень, пришедшая в наши края, не означает мглы.Воздух прозрачен, как тюль, как батист, и в нем, как воздушный скат,плавает вялый кленовый лист и тычется наугадв окна домов, выбирая окно, где кому-то невмоготуи он, проиграв семью в домино, радуется и листу…Это от ветра в сквере молва, что листопад в лесу.Зрелость прекрасна, но так трезва – ну, ни в одном глазу.Дикой листвы золотая орда нам не сулит бед.Хочется молодости иногда… А иногда – нет.

«Алый кочан казанлыкской розы качается над травой…»

Алый кочан казанлыкской розы качается над травой.Мне куст знаком с имперской эпохи – какой благородный стаж!Живому свойственно думать о смерти, а я же еще живой.Но яркая плоть воскресших растений внушает душе кураж.И ослепительная надежда на некую жизнь потомкрепчает под пристальным взглядом солнца, ползущего не спешав лазурном и плохо знакомом пространстве, пространстве именно том,в каком, по похожим на правду слухам, совсем как своя – душа.В наивном мире юных ромашек, белеющем в двух шагах,какое-то экстренное событие – кажется, это шмельворвался, как гопник в среду монашек, нацелился и – шарах!Удачи тебе, шерстяной счастливец, Емеля в стране Емель.Надеясь, как прежде, на щучьи веленья, надеясь всему вопреки,надышимся вволю пургой лепестковой, теплой своей пургой.Пожалуй, братцы, чем мы ничтожны, тем же и велики:беспечностью райской, да адским терпеньем, да тяжкой своей рукой.Так мудрено уповать на книги, на правильный строй таблицс этим занявшимся вдруг пожаром, сокрытым еще внутри.Тот, кто лежит под лучами навзничь, не верит лежащим ниц,и с этим уже ничего не поделать на пьяном пиру зари.

«Всё – не в масть и невпопад…»

Всё – не в масть и невпопад.Всё – не в тему – что такое?!..Скрежет дворницких лопат,ранний, как средневековье,зряшный, ибо наша явь —белое нагроможденье,наглый, резкий, без предъяв,сумрак вместо Возрожденья.И, согнав с пути дома,чем нежданней, тем скореескачет дикая зимана исхлёстанном хорее.Нагоняет все слышнейсплин неявный с явной дрожью…Чуешь, сверстник, убыль днейчерез шкуру носорожью?Жизнь склоняется ко сну.Но, проснувшись в семь иль восемь,не дури: не кличь весну.Сколько их осталось, весен…

«Покусанные смертью…»

Покусанные смертьюи смерти вопреки,позвякивая медью,шли римские полки.Сюжет античной пьесыпорой лукавил, нокто: галлы или персы —им было все равно.Покачивались в седлахцентурионы – им,во-первых, кайф, а в-сотых,людская жизнь – что дым.Вот было б интересновзглянуть на этих птиц,когда уже известно,что Рим склонился ницпред нищим готским сбродом,который, хоть и дик,а бой с одним исходом.И тот исход – кирдык!Небось, в соплях, в морщинахорали бы в пивнойо трусах, о причинахневзгод страны родной.И лишь один, не лишнийсредь бравых старичков,все лепетал чуть слышномеж двух пивных глотков,как будто Рим за этообрел судьбу свою:– Я, видно, зря зарезалту галльскую семью…