Шрифт:
– Ва-а-а!
– вырвалось у меня.
– Что, понравилось?
– спросил довольный дядя Геворк.
– Поешь, как бог, дядя Геворк! Чего же ты до сих пор таился?
– Вот это ты хорошо сказал - "как бог!". Гм, а кто ее слышал - песню бога?
– А вправду, поет ли бог?
– подумал я громко и сам же ответил себе:
– Впрочем, для кого ему петь, когда его же прославляет и воспевает весь свет.
– Бог, если и поет, то всей вселенной!
– сказал дядя Геворк.
– Как?
– А так - за пятак! Если бог создал мир, то и должен петь для своего детища. Нельзя ведь растить дитя без колыбельной?
– рассмеялся дядя Геворк.
– А мне как теперь быть, взять твою глупую королеву или подарить ее тебе?
– Дядя Геворк, ты куда сегодня ходил - на работу или в церковь?
– А что?
– нахмурился дядя Геворк.
– Больно ты сегодня мудрый и грустный.
Дядя Геворк закурил и долго молчал, наблюдая, как вьется и рассеивается голубой дымок. Докурив папироску и погасив окурок в пепельнице, он заговорил:
– Сегодня опять меня вызывали.
– Куда, дядя Геворк?
– Туда, - вскинул он голову, - по поводу плена.
– Да ты что, не кончилось это?
– огорчился я.
– Видать, не кончилось.
– Что же ему нужно от тебя?
– Он предъявляет мне два, вернее - три обвинения. Первое - почему и как я попал в плен, второе - почему я не покончил с собой, и третье почему я пел в ансамбле песни...
– В каком еще ансамбле?
– удивился я.
– А черт его знает! Когда мы, еле волоча ноги, возвращались с каменного карьера, я и один русский парень, Костя Суворов, старались развлечь изможденных ребят, Костя играл на балалайке, я пел:
Гей-гоп, гей-гоп,
мадам попугай,
гей-гоп, гей-гоп,
один рубль дай...
Это я пел для русских, а для грузин - ту самую песенку, про ЗАГЭС. Вот те крест, видит бог, для немцев я не пел никогда и ничего! Сами они, сволочи, распевали нашу "Сулико"... А теперь этот бессовестный тип пристает ко мне - почему я услаждал немцев!.. Как я попал в плен? Будто знаю и скрываю! Посадили нас в товарные вагоны, повезли куда-то. А спустя три дня - пожалуйста, вылезайте, а кругом - немцы! Вот и объясни теперь ему, как это случилось! Почему не застрелился! А было у меня оружие? И разве так просто - застрелиться?
– Дядя Геворк закурил снова. Рука у него дрожала.
– Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок...
– Кого спрашиваешь?
– Да этого следователя, будь он неладен...
– Как его фамилия?
– Дай вспомнить... Такая, знаешь, имя и фамилия вместе...
– Алекси-Месхишвили?
– Нет...
– Гогисванидзе?
– Нет... Да, вспомнил! Гигиберия!.. Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок, такой ты скорый и строгий... Не твое, говорит, это дело! Через три дня не получу исчерпывающего ответа, потом пеняй, говорит, на себя!
– Ты тоже хорош! Что ты мне все это рассказываешь? Рассказал бы ему!
– Гм, расскажешь, когда на лбу у него вот такими буквами написано: "Входа нет!"
– В следующий раз, когда он вызовет тебя, возьми меня с собой! потребовал я. Дядя Геворк рассмеялся.
– Да ты не смейся, я говорю серьезно - возьми меня с собой!
– Ладно, сынок, возьму, только коня и ладью поставь на место - они оба твои, как же ты их берешь?
– Ну и черт с ними, не твое дело!
– сказал я в сердцах и смешал фигуры. Дядя Геворк спокойно разложил их по местам.
– Что, видишь, что моя берет, и на попятную? Играй, не вешай носа, у нас впереди целых три дня!
– Дядя Геворк сделал ход и записал его. Видишь, записал, чего же ты ждешь?
Дядя Геворк как будто ожил, лицо у него порозовело, в голосе появились озорные нотки.
– Ну-ка, расскажи, как это было, на экзамене? "Кто перевел на грузинский язык "Капитал" Маркса"? И что ты ответил? "Энгельс"? Расскажи, расскажи!
Дядя Геворк встал, поднес левую руку к виску и произнес пропавшим вдруг голосом:
– Слышь, Мито, со мной, кажется, все...
Потом сел, поднял вверх лицо с расширенными от изумления глазами, "Аствац, инчу амар!" - проговорил по-армянски, уронил седую голову на шахматную доску и... кончился...
Дядю Геворка похоронили в первый вторник июня 1950 года. Уже к двенадцати часам дня вся улица Ниношвили, все перекрестки были забиты народом.
На Дезертирском базаре я накупил много белых роз и с огромным букетом в руках вошел в комнату, переполненную родными и близкими покойного. Сперва они не узнали меня - из-за букета не было видно моего лица. Но когда я подошел к гробу, положил букет у ног дяди Геворка и выпрямился, в комнате раздались такие вопли, что сердце у меня дрогнуло и я разревелся, как побитый ребенок.