Ребенок продрог, холодный пот лил с него ручьями. Губы его посинели и уже не двигались.

– Боже, боже праведный, неужели ты не видишь это? А если видишь, то где же твое могущество?!

Обессилевшая женщина опустилась перед ребенком на колени...

– У мальчика порок сердца и острый невроз...

– Откуда? Почему, доктор?
– спросила удивленно тетя Оля.

– Порок благоприобретенный... Не перенес ли он тяжелую травму?

– Н... нет!

– Сколько ему?

– Девять.

– Мда... а... а... странно... Очень странно...

Поезд медленно, словно зеленая гусеница, двинулся с Тбилисского вокзала. Тетя Оля раздела Бачану, надела на него длинную ночную сорочку, уложила на верхнюю полку, подложив под голову большой кожаный чемодан.

– Спи!
– сказал она мальчику и уселась внизу, у окна. Бачана повернулся к стенке.

В переполненном общем вагоне было душно.

– А что принято говорить перед сном?
– напомнила тетя.

– Спокойной ночи!
– улыбнулся мальчик пассажирам и снова повернулся к стенке.

– Гляди, какой вежливый мальчонка!
– удивился худой пассажир.
– Мои дети только и обзывают друг друга сукиными сынами, да еще в моем присутствии!..

– А он кто? Ваш сын?

– Сын...

– Понятно... Но он совсем не похож на вас. Наверно, в отца?

– Да.

– Понятно... Верно сказано: яблоко от яблони недалеко падает...

– Ну-ка опустите шторы!
– раздался повелительный голос проводника.

– Что случилось?
– спросила тетя Оля.

– ЗАГЭС!
– ответил кто-то.

– Ну и что?

– Боятся диверсии, - объяснил тот же голос.

– Диверсия... Диверсия...
– повторил в полусне Бачана.
– Утром спрошу у тети, что это такое...

И тут же сон сомкнул ему глаза...

...Ночью пришла мать. Она осторожно убрала из-под головы Бачаны чемодан и подложила мягкую пушистую подушку. Мальчик пошевельнулся. Мать обычно часто поправляла ему подушку, поэтому он даже не открыл глаза, а плотнее укутался одеялом.

– Положи голову на подушку, сыночек...
– слышит Бачана шепот и чувствует прикосновение руки к щеке... Но почему рука такая шершавая? У мамы руки куда нежнее... Может, это папа? Да, наверно, папа, и он, конечно, положит под подушку подарок...

Гу-у-у-у...
– гудит поезд.

Спит Бачана сладким сном. Спит, и снится ему чудесный сон... В зеркальном зале Дворца пионеров выстроились мальчики и девочки... Белоснежные сорочки... Алые галстуки... Бачана среди них. Сегодня не обычный день: Хосе Диас и Долорес Ибаррури раздают тбилисским пионерам шапки с кисточками - подарки детей республиканской Испании... Долорес Ибаррури, высокая, смуглая красивая женщина, вручает Бачане шапочку от имени баскского мальчика.

– Будь готов!
– говорит Ибаррури.

– Всегда готов!
– отвечает, салютуя, Бачана.

– Салют!
– говорит Долорес Ибаррури, поднимая над головой кулак, потом гладит Бачану по щеке и тепло улыбается...

Поезд вихрем вырвался из Ципского тоннеля, не останавливаясь, миновал, гудя, станцию Марелиси (шарахнулись перепуганные люди, толпившиеся на перроне) и помчался дальше.

– Этак мы за час будем в Самтредиа!
– проговорил хриплым голосом пассажир с обвязанной грязным бинтом шеей.

– А в Самтредиа он останавливается?
– спросила встревоженная тетя Оля.

– Странный какой-то вагон прицепили к нам в Мцхете, - вступил в разговор худой пассажир, тот, что хвалил Бачану за вежливость.
– На лестницах стояли военные. Я как раз спустился за водой, видел собственными глазами...

А поезд все мчался и мчался, проносясь мимо небольших станций и полустанков.

– Через полчаса Самтредиа! Остановка - три минуты!
– Проводник шел по вагону, стуча ключом по койкам.

– Слишком уж быстро летит сегодня ваш поезд, - обратился к нему худой пассажир, - может, придется доплачивать?

– Доедешь - спроси об этом начальника станции!
– огрызнулся проводник.

– А он встретит меня?
– с напускной наивностью спросил худой.

– Если правительство не забыло предупредить его, встретит, конечно!

– Ну, на память нашего правительства я не жалуюсь... По сей день помнит, за кого я голосовал в девятьсот пятом на митинге во дворе Илорской церкви...

– Эй ты! Прикуси-ка язык да благодари бога, что я туг на ухо! прикрикнул на него проводник.

Худой прикусил язык. Поезд сбавил ход.