– Избранный? Да. Но избранный для чего? В наших священных свитках, которые ты, римлянин, несомненно, презираешь, говорится:

"И благословляться будут тобою все племена земные".

Я не мог удержаться, чтобы не воскликнуть;

– Какое поразительное, какое невероятное самомнение!

– Возможно. Ты спросил о свободе, римлянин.

Но мы понимаем свободу несколько иначе, чем другие народы, ибо рабами были мы у фараона в Египте.

– Ты уже говорил об этом, - напомнил я ему.
– У вас эта фраза - как заклинание. А может быть, это действительно заклинание? Или магические слова?

– У нас нет заклинаний и магических слов, - задумчиво ответил старик.
– Я имел в виду именно то, что я сказал. Когда-то мы были рабами в Египте, давно, очень давно - как понимают время нохри, но прошлое живет в нас, мы его не уничтожаем.

Мы были рабами и гнули спину от зари до зари, и нас сек хлыст надсмотрщика, и мы лепили кирпичи без соломы, и от нас отрывали наших детей, и мужа разлучали с женой, и весь народ рыдал и в отчаянии взывал к Господу. Так наш народ постепенно понял, что свобода - это великое благо, что она неотделима от самой жизни. Все имеет свою цену, но свобода покупается только кровью отважных.

– Это очень трогательно, - сказал я, по-видимому, довольно сухо, - но это не ответ на мой вопрос. Что, свобода - ваш Бог?

Шимъон покачал головой, и теперь он был такой, как все евреи - точно такой же, как мой высокомерный и презренный проводник: этот суровый вождь горной страны жалел меня, и это чувствовалось, несмотря на его терпение и вежливость.

– Все на свете - наш Бог, - пробормотал он, - ибо Бог един, и Он во всем, и Он незрим; не знаю, римлянин, как это лучше объяснить.

– А другие боги?- улыбнулся я.

– А разве есть другие боги, римлянин?

– А как по-твоему, еврей?
– спросил я довольно оскорбительным тоном, чтобы уязвить его, ибо мне до смерти надоело его высокомерие под маской смирения.

– Мне известен лишь Бог Израиля, Бог моих предков, Бог моего народа, -невозмутимо сказал Маккавей.

– Ты с Ним говорил?

– Нет, я с Ним никогда не говорил, ответил старик спокойно

– Видел Его?

– Нет.

– Знал людей, которые Его видели?

– Его видели горы и поля моей родной земли.

– Земли, по которой Он ходит?

– Он обитает и здесь, и повсюду, - улыбнулся старик.

– И ты уверен, что нет других богов?

– В этом я уверен, - сказал Маккавей.

– По-моему, - сказал я, - если бы вы проявили должное почтение к богам других народов, вы бы не упорствовали в этом слепом и безусловном отрицании по крайней мере, из уважения к чувствам других людей.

– Истина есть истина, - сказал он смущенно.

– Неужели ты так хорошо знаешь истину, еврей? Неужели ты можешь разрешить все вопросы, сомнения, колебания? Разве Бог открыл вам истину, когда из всего огромного, безграничного и цивилизованного мира Он избрал именно вас - кучку горцев-крестьян?

Я ожидал, что он рассердится, но в его бледных, встревоженных глазах не было заметно ни малейшего признака гнева. Он долго смотрел на меня, вглядываясь мне в лицо, как будто хотел отыскать там нечто, что помогло бы ему побороть свое смущение.

Затем он встал и промолвил:

– Извини меня, я очень устал.

И он оставил меня одного.

После его ухода я посидел некоторое время в одиночестве, а потом вышел на балкон - самое красивое место в этом доме: это была широкая, просторная веранда, где стояли мягкие ложа, и с нее открывался чудесный вид на глубокое и узкое ущелье. Внизу лежал город и иудейские холмы, и недостаток архитектурных красот возмещался живописным расположением города.

На балконе сидела жена этнарха. Заметив ее, я хотел было удалиться, но она обратилась ко мне:

– Не уходи, римлянин, если только беседа с этнархом не слишком утомила тебя.

– Здесь очень красиво. Но мне не следует быть здесь вдвоем с тобой.

– Почему? Разве в Риме это считается предосудительным ?

– Совершенно предосудительным.

– Но у нас в Иудее другие нравы. Меня зовут Эстер, и во всяком случае, я старая женщина, так что садись, Лентулл Силан, никто ничего дурного не подумает. Расскажи мне немного о Риме, если только тебе не скучно развлекать старуху. Или, если хочешь, я расскажу тебе что-нибудь про Иудею...

– Или?

– Или про Шимъона Маккавея.

Я кивнул.

– Шимъон Маккавей... Может быть, я знаю о нем меньше, чем ты, римлянин; ведь он, как ты, наверно, уже понял, очень странный и своенравный человек, и, кроме его брата Иегуды, я не знаю, был ли в мире еще хоть один такой человек, как он. Его называют "железной рукой", но на самом деле в душе он совсем не железный...

Я молча сидел и ждал. К тому времени я уже достаточно знал евреев, чтобы понимать, что, отвечая, я рискую попасть впросак. То, что другим людям приятно, евреев обижает, а то, что других людей обижает, евреям приятно. Пока я нахожусь в Иудее, я - представитель Рима, а Рим всегда интересуется, всегда задает вопросы, всегда пытается понять.