Другой весьма распространенный тип административного предпринимателя – это «министр», выступавший патроном и покровителем целого ряда параллельных прожектов. Для министра прожекты представляли собой ключевой инструмент в его отношениях с монархом и с другими вельможами. Во-первых, представление прожекта позволяло ему вступить в коммуникацию с правителем, отвлечь его внимание от своих соперников, представить себя в качестве активного и способного сановника, компетентного в той или иной сфере государственной деятельности – и повлиять на формирование повестки в данной области. Во-вторых, получение монаршего одобрения проекта подразумевало получение награды и повышение придворного статуса автора. Что еще более существенно, изобретая новые государственные функции, министр расширял и собственный административный домен, «регулируя» ранее неосвоенные государством сферы общественной жизни или вторгаясь на административную территорию своих соперников. Например, прожект, касающийся сферы полномочий другого министра, мог привести к перераспределению полномочий в пользу успешного административного предпринимателя или к получению его клиентами должностей в сфере полномочий конкурента. Разумеется, некоторые прожекты были направлены, наоборот, на защиту собственной территории от таких вторжений со стороны соперников. От вельможи, попавшего в фавор, окружающие могли прямо ожидать целой серии прожектов, которые бы использовали вновь открывшиеся перед ним возможности и продемонстрировали его способность добиваться от монарха одобрения своих идей 72 . Министр мог усилить свои позиции, успешно «угадывая» ожидания государя, то есть предлагая прожекты, соответствующие намерениям монарха, не сформулированным еще даже им самим. Это помогало административному предпринимателю получать ресурсы для реализации своего проекта и позволяло надеяться, что его последующие прожекты будут также встречены благожелательно. В других случаях прожекты могли быть направлены на то, чтобы вернуть себе инициативу или реабилитироваться в глазах монарха за какой-то промах. Успешная реализация проекта позволяла сановнику публично продемонстрировать свою эффективность, устроив, например, парад, экскурсию на строительный объект, фейерверк или театральное представление: примером такой презентации могут служить легендарные «потемкинские деревни», представленные Екатерине II во время ее путешествия в Крым в 1787 году 73 .

В практическом смысле административное предпринимательство в исполнении «министров» могло принимать разные формы. Вельможа вполне мог собственноручно готовить черновики предложений, опираться на профессиональный аппарат помощников или внешних экспертов, или же и вовсе продвигать предложения, разработанные другими. Личный вклад самого министра установить поэтому зачастую непросто: иногда мы находим многочисленные черновые версии предложений, отражающие ход работы сановника с текстом документа, в том числе содержащие его собственноручные правки и дополнения; в других случаях таких правок мы не видим, и документ появляется среди бумаг сановника сразу в окончательной версии. Продвигая тот или иной проект, министр мог представлять его как свой собственный, принимая на себя полную ответственность за его результаты; в других случаях он действовал скорее как посредник или брокер, представляя автора монарху и помогая в получении одобрения и требуемых ресурсов. Разумеется, доступ к правителю являлся ключевым фактором. Не менее важно было иметь в своем непосредственном распоряжении некоторые ресурсы, например, ведомство с собственным штатом и источниками финансирования, которые можно было бы использовать для быстрого запуска проекта. Неизбежно, административное предпринимательство министра было тесно связано и с поддержанием и расширением им сети собственных клиентов; нередко именно желание клиентов получить новые карьерные возможности становилось движущей пружиной такого предпринимательства. И наоборот, министр едва ли мог надеяться на успешную реализацию прожектов, если у него не было надежных и мотивированных клиентов, на которых он мог опереться.

Наконец, третий тип административного предпринимателя можно условно назвать «чиновником» – это клерк или, в нашем случае, учитель или школьный администратор. Предложения таких прожектеров редко принимали форму развернутых трактатов. Вместо этого речь чаще шла о каких-то очень конкретных идеях, в том числе представленных как бы вскользь, ненароком. Толчком для подобного предпринимательства со стороны чиновников часто становились действия других. Например, получив распоряжение от начальника или новый указ из Сената, угрожавшие сокращением его административного домена или делавшие его ответственным за какие-то процессы, контролировать которые он не мог, такой чиновник предлагал четче разграничить сферы полномочий, перераспределить ресурсы, кодифицировать ранее неурегулированные взаимоотношения путем издания письменной инструкции; чиновник мог запросить от начальства уточнение или сам предложить проект регламента или инструкции. Такой документ помог бы ему в будущем защититься от возможных упреков или расширить свой административный домен – одновременно, разумеется, способствуя процессу дальнейшей «рационализации» и «бюрократизации» данной сферы. Шансы на одобрение таких предложений были гораздо выше, если автор был связан патрон-клиентскими отношениями с вышестоящим сановником; те, у кого таких связей не было, вообще реже выступали в качестве административных предпринимателей. Разумеется, чиновник представлял свои предложения как служащие, прежде всего, интересам патрона, то есть расширяющие сферу его полномочий или защищающие его от политических рисков. В отличие от экспертов, которые всячески подчеркивали свой личный вклад в разработку предложения и, соответственно, свое право на награду в случае его успешной реализации, предприимчивые чиновники могли затушевывать свою роль и свои интересы.

Эта работа не претендует, конечно, на роль хоть сколько-нибудь полного обзора истории образования в петровской и послепетровской России. Вместо этого здесь разбираются лишь некоторые наиболее заметные эпизоды образовательного прожектерства первой половины XVIII века, прослеживается организационная эволюция школы в эти десятилетия и иллюстрируются различные типы и стратегии административного предпринимательства. Основное внимание уделяется «микрополитике» прожектерства – возможно более детальной реконструкции обстоятельств борьбы вокруг конкретных институциональных изменений, помогающей взглянуть изнутри на процесс институционализации школы и на историю появления в России различных форм организации обучения. В индивидуальных главах этой книги делается попытка установить авторство конкретных изменений и понять, как изменения эти отражали интересы соответствующих административных предпринимателей и набор доступных им ресурсов. Новации эти рассматриваются в более широком политическом контексте эпохи, в увязке с интересами других игроков, которые были их бенефициарами и использовали их в собственных целях, тем самым придавая им устойчивость. Еще две важнейшие темы – это роль самого Петра I и потребности «модернизации». В книге очерчивается, насколько возможно, непосредственный личный вклад царя в определение облика образовательных институций, разграничиваются те эпизоды, где этот вклад действительно отражен в источниках, и те, где он традиционно подразумевался, но не находит прямого документального подтверждения. Сходным образом в книге вычленяются, по мере возможности, те конкретные механизмы и каналы, через которые потребности новой «регулярной» армии действительно могли влиять на развитие школ, и показывается, насколько новые организационные формы в образовании отражали (или не отражали) мнения и запросы практиков военного дела.

Старинная картина, висящая на стене морского музея в черногорском городе Котор, помогает нам представить, как именно происходило обучение петровских «волонтеров», посланных царем за границу постигать навигацкие науки. Сам учитель Марко Мартинович сидит за столом, его поза исполнена достоинства, суровое лицо обращено скорее к зрителям, чем к студентам. Напротив него расположилась группа молодых московских аристократов: их разноцветные допетровские наряды подчеркивают контраст между ними и их наставником, изображенным в строгом, темном одеянии. Ученики образуют нечто вроде полукруга вокруг Мартиновича; одни сидят в креслах, другие стоят за их спинами. Несколько человек, как кажется, рассматривают металлическую сферу, стоящую на столе, прочие глядят в сторону или болтают друг с другом. Автор картины постарался передать реакцию «московитских бояр», столкнувшихся со странными и «высокими» науками: ученики выглядят оживленными, их лица и жесты выражают изумление. Впрочем, хотя картина и посвящена событиям, имевшим место в городе Пераст в Которском заливе примерно в 1698 году, создана она была, видимо, где-то около 1711 года в Венеции. Едва ли мы видим на ней, как происходило обучение именно у Мартиновича: скорее всего, неизвестный художник изобразил, как, по его мнению, оно в принципе могло быть устроено в то время 74 .

Во многих отношениях навигация – секулярная, «техническая», основанная на математике, – была главной прикладной дисциплиной раннего Нового времени в Европе, и именно благодаря упору на математику и навигацию в петровских школах мы воспринимаем их как особенно новаторские и современные. Однако характерно, что собравшийся вокруг Мартиновича кружок осваивающих навигацию учеников мало походит на институциализированную, «регулярную» школу, привычную нам по более поздней эпохе. Да и сам Мартинович не был «учителем»: он был опытным мореходом на венецианской службе и состоятельным судовладельцем. И в самом деле, в тот период было вовсе не очевидно, что будущего моряка – или офицера, или инженера – надо готовить именно в «школе», под руководством «учителя». Привычные нам учебные заведения для подготовки морских офицеров только начинали, путем проб и ошибок, приобретать свой современный облик; ведущие морские державы обзаведутся такими школами лишь во второй половине столетия. В начале же XVIII века подготовка технических специалистов происходила на практике, в форме ученичества под надзором опытных «мастеров». Если говорить именно о мореходном искусстве, то группу молодых людей могли поручить бывалому капитану, который был готов объяснить им теоретические аспекты навигации (возможно, прямо у себя дома), а затем взять с собой в плавание. Насколько мы можем судить, именно так должен был учить своих русских подопечных и Мартинович 75 . Подобные неформальные методы обучения были близки и понятны Петру и его современникам, и именно к этим методам царь обращался, когда хотел, чтобы его подданные усвоили те или иные новые навыки. Нарастающая же институционализация и формализация обучения в Московском государстве и в петровской и послепетровской России была обусловлена не столько какими-то очевидными потребностями службы, сколько усилиями предприимчивых прожектеров, продвигавших свои проекты, а вместе с ними и свою повестку, и свои интересы.

Споры о времени появления школ в допетровской России не утихают уже более столетия. Отталкиваясь по большей части от одного и того же набора источников, историки приходят по данному вопросу к прямо противоположным, даже взаимоисключающим выводам— если одни находят многочисленные школы уже в первые десятилетия XVII века, а то и раньше, то другие вообще отрицают их существование вплоть до начала петровского царствования 76 . И в самом деле, с одной стороны, у нас имеются неоспоримые свидетельства достаточно массового распространения грамотности и арифметических познаний в допетровской России, даже если в этом отношении она и отставала от ведущих западноевропейских стран. А. И. Соболевский, сто с лишним лет назад первым попытавшийся обсуждать эту проблему с цифрами в руках, полагал, что уровень грамотности среди горожан мужского пола в середине XVII столетия мог достигать 40 процентов и более в крупных городах и 15–20 процентов в прочих; среди дворян и духовного сословия он должен был быть еще выше. Согласно более взвешенным оценкам, однако, общий уровень грамотности среди населения в целом к концу столетия составлял где-то 3–5 процентов, а среди офицеров в полках «нового строя», например, поставить подпись по состоянию на 1670 год могли порядка 55 процентов 77 . При этом для некоторых русских людей учение не ограничивалось лишь освоением самых базовых навыков. К концу столетия в Москве вполне можно было встретить мелких подьячих или боярских холопов, владевших латынью (см. случай Ивана Хрипунова, описанный в следующей главе). Очевидно, что все эти люди где-то и как-то учились. С другой стороны, источники почти ничего не говорят нам о том, как именно происходило это учение. Время от времени в документах промелькнет упоминание того или иного учителя, ученика или эпизода учения, но затем и наставник, и его «школа» опять исчезают с наших радаров. Попытки идентифицировать конкретные школы, проследить их эволюцию или найти «первую школу» в начале – середине XVII века оказываются обычно неубедительными и даже спекулятивными.

Источником затруднений, как кажется, является наша собственная склонность описывать образовательные реалии XVII века с помощью современных нам понятий. Историки зачастую трактуют любое упоминание «учения» как свидетельство существования «школы», пытаются втиснуть те или иные эпизоды «учения» в привычные нам категории «технического», «высшего» или «начального» образования. Но употребление подобных ярлыков следует считать неуместным анахронизмом; более того, даже самим термином «школа» следует пользоваться крайне осторожно. В Московском государстве, несомненно, существовали практики, позволявшие представителям самых разных социальных слоев приобретать не только грамотность и базовые арифметические познания, но и навыки, необходимые для ведения государственного и частного документооборота, работы с церковными книгами, и даже знакомиться с теологией и овладевать классической гуманитарной ученостью. Но как уже довольно давно указала Н. Ф. Демидова в своей работе, посвященной практическому обучению в московских приказах в конце XVII столетия, существовавшие при них формы обучения «могут быть названы [школами] только условно и не соответствуют современному пониманию слова» 78 .