– Шикарные новости, – покачал головой Вадим, – Интересно, копы не удивились, обнаружив рядом с трупом бутылку, но не найдя стакан?

– Не волнует, – пожал плечами Павел, – Старик мог пить из горлышка. Это первая паршивая новость. Есть вторая. Пришло SMS-сообщение от Гюнтера. Он задействовал старые связи в полицейском управлении Магдебурга, покопался в сводках и вытянул очаровательную информацию: сегодня утром у собственного дома найден хладный труп Германа Шлаузе. Типичный суицид, шагнул с крыши.

– Черт…

– Как культурно ты изъясняешься, – похвалил Павел, – Есть и более уместные слова. То есть, ниточек больше нет. Зато есть третья скверная новость. Стакан – улика грубоватая, полиции могут подсунуть что-то другое. Если кому-то взбрело в голову нас подставить…

– Хочешь сказать, пора сваливать?

– Бежать сломя голову, – подтвердил Павел, – Но из дома не уйти, из страны не выбраться. На всякий случай Гюнтер будет ждать в микроавтобусе в соседнем квартале. Пусть сидит, не развалится. А мы, Вадим, в ближайшие часы ничего не сделаем. Будем сидеть и ждать провокации…

Официальный отчет экспертов еще не поступил, но криминалист заявлял уверенно: старика отравили. В бутылке растворили барбитурат – лошадиную дозу веронала или люминала. В старину эти лекарства использовались как верный способ самоубийства, но вряд ли старик сам наложил на себя руки. Стакана рядом с телом не нашли, а на бутылке не было отпечатков. Сомнительно, что Басардин, выпив по доброй воле яд, быстро стер с бутылки «Pierre» свои «пальчики» и лег дожидаться конца. Это сделал кто-то другой. Он же и контролировал «процесс», зажимал старику рот, чтобы не кричал… Люди сидели в холле, друг от друга подальше – только Хольгер по просьбе Фельдмана расположился рядом – чтобы синхронно переводить мудрые высказывания капитана Шмуллера. Показания выслушивались и перевыслушивались. В тридцать две минуты первого Басардин поднялся наверх, чтобы передохнуть. Сразу за ним поднялась Полина Юрьевна.

– Он не хотел ложиться в нашей спальне… – шептала женщина. Она обмякла, посерела, сделалась пародией на саму себя и даже не пыталась взять себя в руки, – Он хотел побыть один… «Я немного почитаю журнальчик, дорогая, там и переоденусь в свою любимую домашнюю пару… Не заходи ко мне полчаса, хорошо? Со мной все будет в порядке…» Мне даже в голову не могло прийти. Я сидела в нашей комнате, перебирала старые письма…

– А я вообще ничего не знаю… – дрожал и подпрыгивал к потолку голос Клары Леопольдовны. Она так переволновалась, когда полиция приезжала в первый раз, ушла в свою комнату, там насилу успокоилась, потом вспомнила, что еще утром собиралась выбросить засохшую фуксию на застекленной галерее, чем, собственно, и занялась. Ей и в голову не могло прийти заглянуть в комнату, где отдыхал Анатолий Павлович, хотя стоит признать, дважды она мимо этой комнаты проходила – первый раз налегке, второй раз с фуксией в обнимку…

Хольгер путался в показаниях, извинялся за отказ памяти – он так испуган, потрясен. Погиб человек, на которого он трудился треть жизни… Герр полицай, безусловно, прав, он должен взять себя в руки. И снова путался в показаниях. Да, в течение драматических сорока минут он поднимался на второй этаж, он даже видел, как туда же поднималась Клара Леопольдовна, но на галерее их дороги разошлись – она пошла направо, он налево. Ах, да! – он же собирался осмотреть карниз и потолок вблизи галереи, где в дождливую погоду скапливается вода. У него есть руки, если кто не знает, он может делать ими несложную работу, чтобы не тратиться лишний раз на ремонтную фирму…

Паршивец Александр был каким-то тихим. Поразмыслив, он, видимо, пришел к мысли, что со смертью деда появляются не только неудобства, но и открываются перспективы. И что здесь перевешивает, достойно тщательного осмысления. Девица Гертруда смирно сидела рядом, сомкнув коленки – впитала инструкции. Алиби у них не было, но и каяться вроде не в чем. Из комнаты на первом этаже они не выходили, там нормальная кровать, телевизор, да и вообще… А на месте полиции они бы внимательнее присмотрелись к русским господам, что сидят с невинным видом, но явно принадлежат к одной из многочисленных русских мафиозных группировок…

Тело увезли часа в четыре пополудни. Инспектор Шмуллер настоятельно рекомендовал обитателям дома никуда не отлучаться до соответствующих распоряжений (что сделать было сложно, поскольку полицейский пост остался), на прощание пристально глянул на Вадима, извлек телефон, куда-то позвонил, еще раз одарил недобрым взором и увел из дома свою команду. Работников частной фирмы заменили невозмутимые личности в полицейской форме. Ощущение сжимающейся у горла петли усиливалось…

Фельдман лежал и неподвижно смотрел в потолок.

– Реквием сочиняешь? – невесело пошутил Вадим.

– Тихо, – пробормотал Павел, не меняя направления взгляда, – Думаю я… Нас подставить – так же элементарно, как дать в лоб Александру. Нам осталась одна забава, Вадим – упредить полицию и кое-кого еще… Давай насаживать бусинки. Нас могли убить, но решили, что лучше упечь в местную кутузку – пусть на время. Они не знают, с кем мы связаны… вернее, с кем Я связан. Это плюс… немного напоминающий минус. У таинственного недоброжелателя в доме сообщник. Возможно, невольный: компромат, страх и так далее. Мы с тобой не убивали, нет?