— Этот вот ящик берете и уходите, — крепкий желтоватый ноготь отчеркнул расплывчатое изображение стола, на котором стояли три полуразвалившиеся картонные коробки. Что в них лежало, разобрать было совершенно невозможно. Просто серые прямоугольники, но все равно качество фотографий впечатляло. С такими карточками никаких карт и кроков не нужно, вся зона операции как на ладони, вон и железнодорожная платформа видна отлично, а вот тропка до самого развала, так и не заросла она, ничего там не приживается, даже новая сорная трава — синеватая с узкими листами острыми, как хорошо наточенный нож..

Где только купец такие картинки добыл, — размышлял Стас, глядя на чуть выцветшие, но все еще отлично сохранившиеся фотоснимки, разложенные приказчиком на верстаке. — Последние спутники лет сорок назад попадали, мир снова сделался безграничным, опасным и таинственным. Пропади они, конечно, пропадом, эти тайны, но тут уж ничего не поделаешь.

А приказчик-то, гляди, как излагает. Видать, не раз репетировал.

Вздохнув своим мыслям, Стас шагнул к верстаку, ткнул в снимок тростью,

— В коробках что?

— Сам не знаю, — приказчик покачал головой, всем своим видом показывая, что рад бы помочь, но не может.

— Значит, мы должны пройти по этой тропке, пересечь площадку длиной около двадцати метров, подойти к этому столу, забрать крайнюю справа коробку и уйти. Так? — вкрадчиво спросил Стас, поигрывая тростью.

— Ага, все правильно, — спокойно ответил приказчик, но на набалдашник трости, которым Стас похлопывал по раскрытой ладони, посмотрел чуточку нервно.

О трости этой ходило немало слухов: одни говорили, что внутри спрятан клинок из заговоренной стали еще того, старого, мира, другие шепотом рассказывали, что на ней заклятье, дающее Стасу власть над сумеречниками, третьи — что в ней сгусток жидкого огня. Точно же не знал никто. Зато хорошо известно было, что трость эту Хромому Стасу подарил сам старшой — легендарный командир порубежников, отправляя своего лучшего взводного в отставку.

Пятнадцать лет Стас со своей командой носился по жутковатым чащам Лосиного острова, выжигал гнезда черных вдов в глуши Ярославских лесов, уцелел в трех самоубийственных рейдах на схроны некромантов, отбивался от самой разной нечисти, давая время волхвам-вязальщикам разобраться в хитросплетении нитей, скрепляющих нечисть с сутью нашего мира, и нанести решающий удар, рубился с людьми и нелюдью, усмирял бунт чернобожцев и просто гонял лиходеев, сидевших вдоль московского тракта, выжидая отбившихся от каравана или решивших по глупости рискнуть торговцев.

Заслужил он славу жестокого бойца и хладнокровного командира, берегущего своих, а потому, когда когтистая лапа непонятно откуда взявшегося овражника располосовала взводному ногу, то тащили его до базы бегом, молясь всем богам, чтобы не пришлось ногу ампутировать. Обошлось — яд и грязь не успели проникнуть глубоко, но охромел он навсегда. Его звали в штаб, но Стас отказался, и тогда Старшой тяжело вздохнул, матернулся и положил на стол тяжелую черную трость — прощальный подарок отставнику.

Отставник дар принял с благодарностью и ушел на вольные хлеба.

Была в жизни Хромого и парочка темных пятен, но что там к чему — точно никто не знал. Раз по большой пьянке попробовал что-то вякнуть Федюня Бронницкий, пузырил губки, вещая о хорош-шем знакомце в штабе, многозначительно водил толстым пальчиком, глядя в сторону тихо сидевшего в глубине трактира Стаса, да ничего толком сказать не успел, развезло. А наутро нашли Федюню в сугробе синего и твердого, что твое полено.

Вот видение синего негнущегося Федюни и мелькнуло перед глазами приказчика, когда он смотрел на серебристую каплю навершия трости, методично опускавшуюся на широкую смуглую ладонь, пересеченную старым шрамом. Но продолжал стоять на своем:

— Берете и уходите. А что в коробках — не знаю. Мое дело передать, сами понимаете, Стас Григорьич. Обязательное условие — уложиться до новогоднего вечера. То есть самое большее за три дня.

Сказал — и покосился на окно, за которым серые зимние сумерки стремительно превращались в глухую ночь. Поежился. Стас заметил, молвил ободряюще:

— Да не бойся, Акимыч, мы тебе провожатого подвесим, дойдешь, как по Тверской.

Приказчик явно приободрился:

— Ну, спасибо тебе, друг любезный! Место у вас, сам знаешь, глухое, как только тут живете.

— Хорошо живем, хорошо. Ты мне зубы-то не заговаривай. Купец твой сам понимает, чего от нас хочет? Это ж не просто дровишек из лесу притащить. Это же Старый Базар! Ты знаешь, сколько там народу легло? Который вот так вот сходить за барахлишком хотел? Да еще и срок ты нам ставишь — три дня! да еще и под Новый Год!

Приказчик тяжело вздохнул:

— Семьдесят монет.

— Что-о?! — раздалось из дальнего угла комнаты. Заскрежетал отодвигаемый стул, и Акимыч, выставив перед собой в успокаивающем жесте раскрытые ладони, испуганно попятился: