– Да я министр!
– высунувшись в окошко, закричал Попков.
– Открывай, говорю! Неприятностей давно у тебя не было, черт бы тебя драл?

– Вас все равно от второго КПП завернут, - подумав, сказал капитан. Но, подав знак автоматчику в будке, поднял шлагбаум.

– Давай, рули!
– указал Попков водителю, сидевшему индифферентно.

Дорога расширилась и сделалась прямой, как линейка. Кругом сдержанно шумел дикий лес. Через километр появился высокий забор с гостеприимно распахнутыми воротами. Дом нельзя было разглядеть в глубине участка, зато не доезжая ворот высилось укрепление вроде ДОТа. Был тут и полосато раскрашенный шлагбаум.

Из укрепления выбежал на прямых ногах седой полковник и остановился посреди дороги. Лицо офицера выражало решительность и непоколебимость при исполнении долга.

– Стой!
– приказал полковник и вздернул руку, как будто в ней уже темнел пистолет.
– Выходи из машины!

Попков подчинился.

– Ты мне не "тыкай", - проворчал Попков не слишком громко.
– Я министр.

– Документы!
– протянул руку полковник.
– Быстро!

Попков безмолвно достал из кармана красную кожаную корочку. Дело принимало досадный оборот. Полковник мог и пихнуть, и руки закрутить.

– Немедленно разворачивайся, и чтоб духу твоего тут не было!
– решил полковник, изучив корочку.
– Сюда допуск есть только союзным министрам, а ты кто? Вот же по-русски указано: республиканский!

Полковник, как видно, раздумал открывать стрельбу, и это подлило Попкову бодрости.

– Меня Фрол Романович пригласил, - сказал Попков просительно.
– Мы с ним на одном заводе работали, даже в одном цеху. Я ж поздравить приехал, вот подарки привез.
– Он махнул в сторону грузовой "Волги".
– Пропусти, полковник!

– Тебя в списке нет, - с долею все же сочувствия сказал седой полковник, а потом, прогнав от своего мужественного сердца постыдное чувство, заорал: - Ехай отсюда, сказано тебе!

Фрол Романович прогуливался с гостями по выложенной мраморными плитками дорожке, продуманно осыпанной золотыми осенними листьями. Шум скандала привлек его внимание, он не спеша направился к воротам.

– Эй, что там, Михеев?
– по-хозяйски озабоченно справился Фрол Романович.

– Тут министр приехал, - вытянувшись, доложил обстановку полковник. Говорит, подарки привез.

– Какой еще министр?
– удивился Фрол.

– Попков я!
– закричал министр, не заходя, однако, за шлагбаум.
– Фрол Романович, поздравляю от всего сердца! Здоровья, счастья!

– Пусти его, - сказал Фрол полковнику Михееву.

Министр нырнул под полосатое бревно и, оправляя парадный пиджак, подбежал к Фролу Козлову.

– Вижу, что Попков, - сказал Фрол.
– А чего ты, Попков, приперся? Кто тебя звал?

– Так я же поздравить, Фрол Романович!
– потянулся оправдываться Попков.
– В календаре же в нашем написано про вас, про сегодня! И все мое министерство меня уполномочило...

– Ты вот что, Попков, - сказал Фрол Козлов, задумчиво глядя.
– Ты пойми своей глупой головой, что тут сейчас ниже членов Президиума ЦК никого близко нет. Цвет партии, совесть народа! Куда ж ты лезешь с суконным рылом да в калашный ряд? Неси подарки вон в помещение - и будь здоров!

И, наблюдая, как Попков перетаскивает тяжелые коробки в караулку, по-отечески заключил:

– Никогда впредь не нарушай партийную этику!

В том, что евреи додумаются до чего хочешь, Мирослав Г. ничуть не сомневался: как почти всякий гой, он был склонен преувеличивать еврейские возможности.

Мысль о приятной, теплой жизни в собственном домике, с гамаком и павлином, не отпускала его, грызла темя, как зазубренное сверло. Ему хотелось поделиться ею с опытным Хаимом, но тогда пришлось бы объяснять, откуда все это может взяться и, таким образом, почем Кац, и это сдерживало.

– Тебе какой кофе?
– спросил Мирослав.
– Нес?

– Боц, - сказал Хаим, извалявший уже шпагатик в угольной пыли, в баночке, и, оттягивая и отпуская его наподобие тетивы, размечавший на квадраты холст, поставленный на мольберт.
– Кинь две ложки молотого в стакан и заливай кипятком. И все. И сахар.

Мирослав залил, размешал. Вкусно, и гуща вся осела на дно. Вот евреи, вот, пожалуйста! Додумались! Боц! Кто еще так готовит кофе? В Париже даже не поверят, если рассказать, а они догадались. И так во всем, буквально во всем, не говоря уже о баньке.

– Хаим, а, Хаим, - сказал Мирослав Г, - если, считай, сегодня начали закончим когда? Считая сушку, считая все? Все двадцать штук?

– Бери месяц, - щелкая шпагатом по холсту, сказал Хаим.
– Не ошибешься.

17. Кельн

– Вы совершили подвиг, - сказала Магда своим густым, маслянистым голосом.
– Вы открыли Трою, вы - Шлиман... Теперь пора приоткрыть занавес. Не открыть, а только чуть-чуть приподнять.