Женщины ощутимо напряглись. Наблюдательный Бронкс отметил про себя, что дочь переместилась поближе к строению, а её не меньших достоинств мать пододвинула себе под руку длинный разделочный нож, которым до сего момента пластала баранью тушу.

Недолго думая, бывший полусотник, не чинясь, последовал примеру неглупой (по всей видимости) орчанки и тоже передвинул собственный мешок себе на колени; так, чтобы выстрелить можно было за секунду. Случись в том необходимость.

Очевидно, его действия не остались незамеченными для командира конного полудесятка, поскольку надменное и презрительное выражение лица здоровенного орка тут же сменилась на задумчивое, а местами так и вовсе уважительное:

— Кто таков? Какого рода? — Не слезая с коня, спросил стражник.

Тон его хотя и не выказывал особого почтения к спрашиваемому, однако же и презрения либо надменности в себе не содержал.

— Бронкс я, сам из гномов, — чуть помедлив, сказал очевидное герой недавней схватки. — Следую в ближайший город, по личной надобности. Род свой назвать могу, но побьюсь об заклад, что тебе он ничего не скажет.

Поразмыслив, представитель подгорного народа решил установить паритет в начавшейся беседе. Если стражник не спешился с коня — то и гном решил из-за своего стола навстречу ему не выбираться. То на то и получилось — никто никому не должен, подумал он про себя.

— Ты обвиняешься в убийстве, причинении вреда и незаслуженной обиде достойных людей, — выдал стражник.

И тут же с любопытством уставился на гнома, словно ожидая: а ну, что тот ответит?

— В земли ваши вошёл буквально утром, — бестрепетно кивнул тотчас Бронкс в ответ. — На то заполнил специальный лист у поста вашей пограничной стражи. А время пересечения границы там до минуты обозначено, поскольку на самом посту специальный хронометр имеется, гномьей работы. Топал я сюда пешком, по дороге никого не встречал, только конники ваши мелькали в отдалении. Кого, по-вашему, я порешить уже успел?

Один из двоих сбежавших нападавших, предусмотрительно державшийся за спинами стражи, в сей же миг что-то залопотал по-своему на ухо местному десятнику.

— С ними был третий товарищ, — небрежно кивнул себе за спину командир отряда. — Если надобно, его присутствие здесь десяток народу из окрестностей подтвердит.

— Так вон он валяется, — удивлённо поднял брови на лоб Бронкс, скашивая взгляд в сторону.

Из своей безмерной заботы он, прихватив за ноги обездвиженного смутьяна, уже четверть часа как оттащил того в тень навеса для баранов. Да так там и оставил: солнце по эту сторону гор припекало изрядно и Бронкс искренне озаботился, а ну как страдалец перегреется да удар какой его хватит.

Руку свою, ещё и усиленную кастетом, Бронкс знал хорошо. В том, что ушибленный проваляется до завтрашнего рассвета без сознания, он тоже не сомневался.

А обезвоживание тела под местным солнцем — самая первая напасть в эту пору года. Последнее гном знал уже из личного пребывания на этих землях.

— Так он что, жив? — здоровенный орк даже привстал от удивления на стременах.

Его искреннее удивление было столь неподдельным, что в следующий момент он, поворотившись в обратную сторону, со всего размаху заехал кулаком в ухо подъехавшего вплотную утреннего смутьяна. Того самого, что только что подавал голос.

— А что ему сделается, — снова пожал плечами Бронкс. — Я пока ещё кулаком насмерть не валю. Кстати, хорошо, что вы подъехали. Этот субъект прямо при мне с кулаками напал на беззащитных женщин. Вполне возможно, зашиб бы насмерть кого, не случись я рядом. А эти двое, — гном мстительно указал за спину стражником на съежившихся смутьянов, — были с ним. Видимо, подельники!

_________

От местного суда Бронкс ничего хорошего не ждал. По своему опыту, он справедливо предполагал, что чужеземцы в таких вот семейных сварах служат исключительно источником пополнения как судейского бюджета, так и расходов «пострадавших».

— Изложите, как было дело? — судья, в глазах которого читались сразу девять смертных грехов из семи возможных, за каким-то лядом обратился вообще к командиру стражников, который при происшествии не присутствовал и возле харчевни нарисовался уже тогда, когда всё давным-давно стихло.

— Ну-у-у, понятно… Сейчас будет нам и правосудие, и торжество местной справедливости, — со вздохом пробормотал сам себе гном.

Будто бы тихо, но с явным расчётом, чтоб его раскатистый шёпот в свой собственный адрес был хорошо слышен во всём немалом зале.