Не берусь спрашивать, с чего она это взяла, тем более что она не ошиблась. Новичков часто испытывают, и порой гораздо жестче, чем однодневным бойкотом. Странная традиция. Не самая приятная, но сносная. Пока я облегченно вздыхаю, Старшая продолжает:

– Утром, когда проснешься, тебе представятся и назовут тебя.

Я выныриваю из своих мыслей и непонимающе качаю головой.

– Назовут? Меня? Как – назовут?

Старшая ухмыляется.

– Не знаю. Как вести себя будешь, так и назовут. У меня есть пара вариантов, но я, так и быть, тебя пощажу.

Я хмурюсь, давя в себе желание как следует оттаскать ее за болтающийся высокий хвост, чтобы неповадно было.

– Странный обычай.

Старшая смотрит поучающе-пронзительно.

– Идем. Отведу тебя в ученический корпус, там разместишься, – говорит она и кивает. Мне ничего не остается, кроме как идти за ней.

Дорожка змеится, танцует и изгибается под моими ногами. По ее венам прорастает робкая трава и редкие одуванчики. Гляжу вдаль, стараясь рассмотреть, где старая плитка обрывается или хотя бы делает поворот, чтобы в какой-то момент замкнуться, но конца-края нет и, кажется, не предвидится. Какую же территорию занимает этот интернат? По всему выходит, что не меньше гектара. Может, потому воспитатели и не приходят встречать новеньких? Поди, наведи порядок на такой громадине! Тут не то что новичков – старичков бы не потерять и самим не заблудиться. Тем более на такой местности.

Уже хочу высказать свои соображения Старшей, но передумываю, заранее морщась от колкости, которую могу услышать в ответ. А без этого, я так понял, у Старшей ни одна беседа не обходится. Не повезло мне с встречающей, но я стараюсь радоваться, что есть хоть такая. Я ведь действительно мог довольно долго стоять у ворот в ожидании кого-то, кто бы вышел меня встретить, просто не догадавшись о здешних порядках. Впрочем, говорить об этом Старшей я, конечно, не буду. Лучше общаться в мыслях с самим собой, чем постоянно ждать нападок от собеседницы.

Первые полминуты пытаюсь прикинуть, как пройдет мое знакомство с остальными ребятами из комнаты, куда меня определят, и какое прозвище они мне дадут. Варианты почему-то один другого хуже. Сначала я волнуюсь, потом мне наскучивает: то ли волнения становится так много, что оно перетекает в апатию, то ли я просто смиряюсь с судьбой. Следующим моим развлечением становится придумывание новых кличек для Старшей. Я мысленно начинаю с самых обидных, глядя ей в затылок, затем в голову приходят менее едкие варианты. Впрочем, мне вскоре начинает казаться, что в каждом из них чего-то не хватает, и это дело я тоже бросаю.

Несколько раз меня посещает мысль удрать от Старшей – прямо мимо разбросанных по нестриженному газону деревьев, в лес, к частоколу черного забора, а потом – вдоль по грунтовой дороге, мимо холодного леса к ленте шоссе, на свободу. Мысль пьянит меня и на миг наделяет ощущением невообразимой силы. Потом это тоже стихает. Куда я, в конце концов, пойду? Старшая правильно сказала, уходить тут некуда. Возвращаться с этим осознанием и позорно поникшей головой будет просто тошно. А я ведь вернусь, как только проголодаюсь и окончательно продрогну.

Вешаю нос и зачем-то сокращаю дистанцию, едва не наступая своей провожатой на пятки. Ее нисколько не смущает моя спонтанная прилипчивость. Она по-прежнему собрана и серьезна, как ответственный человек, боящийся всех подвести при выполнении важного задания. Вот только, по словам Старшей, теперешнее задание она дала себе сама, и никто ее не заставлял. Задумавшись об этом, я понимаю, что моя провожатая явно любит усложнять себе жизнь.

Сложная, – приходит мне на ум новое прозвище, но его я тоже отбрасываю. В нем тоже чего-то не хватает.

По левую руку от нас, укутанный в лиственный саван настойчивых молодых деревьев, возникает небольшой домик, напоминающий огрызок большого грязно-белого интернатского корпуса. От ворот мне его было не видно, поэтому я удивляюсь, когда замечаю его. Одноэтажный, немного вытянутый в длину, с потрескавшимся крыльцом и темными глазами окон, – он чем-то похож на больницу в миниатюре. Из маленькой приплюснутой трубы на крыше идет темный дымок. Пока мы проходим мимо, на крыльцо выходят с сигаретами два человека: оба взрослые, плечистые, одетые в одинаковые синие комбинезоны поверх выцветших футболок.

Рабочие, наверное, – думаю я. – А домик, значит, что-то вроде их ночлежки. Должны же они где-то жить: приходить на смену тут особо неоткуда.

Я делаю вывод, что в этот интернат, вероятно, всех привозят издалека на долгий срок – и учеников, и воспитателей, и рабочих… А увозят только в отпуск или по неотложному делу особой важности. Никто из работающих здесь людей не может быть местным, потому что кроме этого забытого богом интерната в округе ничего нет. Я невольно задумываюсь, сколько потенциальных отшельников собралось здесь, готовых жить отрезанными от мира почти круглый год. Либо это действительно целая армия одиночек, либо здесь все-таки не так плохо, раз люди сюда тянутся.