Федор вернулся обратно изрядно успокоенным. Слава Богу, Положенцев на его оговорку про подземные ходы внимания не обратил. И выход предложил хороший, верный — на самом деле, что бы папа сделал с Веркой, узнай он? И что с мамой бы случилось? Нет, это верно, это правильно — проследить за этими, как их, «эсдеками». Вот только как? Неужто Вера и в самом деле станет, что ни суббота, «вечеринку» устраивать? Да ещё чтобы мама с Надей и нянюшкой куда-то убрались бы? Не-ет, наверняка у них и ещё какие-то логова должы быть. Как сказал Илья Андреевич, «конспиративные квартиры».

Это казалось куда интереснее, чем Бобровский и его поиск «бомбистов» в потерне. И куда более важно, во всяком случае, для Федора.

Короче говоря, обратно в роту кадет Солонов вернулся в куда лучшем расположении духа.

Офицеров-воспитателей по-прежнему видно не было, одна только Ирина Ивановна Шульц по-прежнему опекала немногих оставшихся в корпусе кадет седьмой роты, однако и она, похоже, была не в своей тарелке — постоянно замирала, словно к чему-то прислушивалась.

А потом Федя, проходя балконом главного вестибюля, заметил, как к выходу рысью промчались трое фельдфебелей — с цепями, замками и даже толстым сосновым брусом. С сосредоточенными и мрачными лицами промаршировала дюжина кадет выпускного возраста, из первой роты. Что-то всё это сильно напоминало происходившее после сентябрьских взрывов на вокзале.

Федор невольно так и замер на месте. В корпусе было тихо, очень тихо, неестественно тихо, он почти весь опустел. За окнами сеял декабрьский снежок, уже совсем скоро Рождественские бал — на который они отправятся с Лизой, и всё вроде б выходило хорошо — но что-то и нехорошо.

И Федор никак не мог понять, что же именно.

Потащился дальше, в библиотеку. Однако, стоило за спиной его закрыться высоченным резным дверям с поддерживающими герб корпуса медведями, как к нему почти что бросился Пантелейомон Пантелеймонович, библиотекарь:

— Господин кадет! Да-да, вы! Седьмая рота, так? Шагом марш в расположение! Быстро-быстро!

Ничего не поделаешь. Пришлось «быстро-быстро» отправляться «в расположение».

Госпожа Шульц уже ждала их. Из шести десятков кадет седьмой роты в наличии оказался всего десяток и потому Ирина Ивановна даже не стала никого выстраивать.

— Господа кадеты. Как и в сентябре, наш корпус объявляется на военном положении. Прямо сейчас, пока мы тут говорим, от Гатчино-Варшавской к императорскому дворцу начинает движение огромная манифестация… всяческих обывателей, рабочих и иных, прибывших из столицы, равно как и из окрестных мест. Они собирались со вчерашнего дня, многие остановились в близлежащих деревнях… Памятуя сентябрьские события, были приняты соответствующие меры. Государь велел не препятствовать мирному шествию. Он намерен принять депутацию и выслушать их. Офицеры корпуса в большинстве своём убыли в гатчинский гарнизон. Старшие возрасты вооружаются. Особые меры принимаются, чтобы обеспечить безопасность тех кадет, кто сейчас возвращается из отпуска. Седьмая рота должна оставаться здесь, но! — Ирина Ивановна подняла палец, — и пребывать в резерве старшего воинского начальника в полной готовности выступить для подачи помощи там, где она потребуется. Всё ясно?

Кадеты ответили «так точно!» с должной лихостью, после чего попытались было рассыпаться по корпусу с надеждой что-то увидеть из окон, однако не преуспели — как и в сентябре, Ирина Ивановна Шульц железной рукой подавила всё и всяческое вольнодумство.

Сама она тоже волновалась, хотя и изо всех сил пыталась скрыть. И почему-то хваталась за ридикюль.

Какое-то время всё оставалось тихо. Ирина Ивановна даже рукой махнула — мол, читайте, господа кадеты, что хотите — когда стены корпуса содрогнулись от близкого взрыва.

И сразу же — часто-часто захлопали совсем рядом выстрелы, нестройные, но во множестве. И было их куда больше, чем в сентябрьских беспорядках. А ещё после сквозь толстые стены корпуса пробился многоголосый человеческий вопль, перекрывший даже частую стрельбу.

Началось. Буднично, внезапно, безо всяких грозных предзнаменований. Словно совсем рядом заворочался спавший исполин — Гулливер среди лилипутов — играючи ломая и опрокидывая то, что казалось крепче гранита.

Кадеты высыпали из комнат, сбившись вокруг Ирины Ивановны, которая сидела донельзя бледная, зачем-то сунув правую руку в ридикюль.

Ещё один взрыв, теперь уже совсем рядом. Правда, стекла выдержали. Третий. Четвёртый.

— Гранаты… — бескровными губами прошептала госпожа Шульц.

Вновь крики. Отчаянный, полные ужаса — так закричала как-то кошка Муся, ещё в Елисаветинске, когда её загнала в угол стая бродячих псов. На счастье, Федя Солонов тогда случился рядом, и в руках его оказалась увесистая сучковатая палка, после чего стая с позором ретировалась, а несчастная кошка была спасена.

А сейчас кричали сотни, если не тысячи людей.