Тяжело дыша и окутываясь паром, состав уже останавливался возле ярко освещённого вокзала. Множеством огней сверкал Царский павильон; светились недавно установленные фонари подле монорельсовой дороги, поблескивали только что отремонтированные штанги и дуги.

Нарядно, празднично. В конце концов, всё ещё длились весёлые Святки; но на платформах появились обложенные мешками с песком бункеры; но от края до края шагают теперь до зубов вооружённые патрули, дюжие жандармы и гвардейская пехота вперемешку.

И куда меньше нарядной публики, что обычно фланировала от буфета к ресторану и обратно. И не играл военный оркестр, как обычно случалось каждый вечер, даже в холодное время — в то время как слушатели, по заведённому, посылали за закуской, горячим сбитнем и наливочкой для музыкантов.

Они вышли, торопясь спуститься к неширокой площади и подзывая извозчика.

Приключение заканчивалось, и требовалось придумать теперь историю для мамы с папой.

— А чего тут придумывать? — пожала плечами Вера. — Возвращались на одном поезде, встретились на платформе. Дальше поехали вместе.

Федя кивнул. Ехать от Балтийского вокзала до их угла совсем недолго, к тому же во многом мимо дворцовых парков; но даже за столь краткую поездку он успел заметить — ворота на Царский каток хоть и открыты, и музыка доносится со льда, но у входа стоят не бородачи из дворцовых гренадер, но, опять же, гвардейская пехота и казаки, возведены брустверы и матово блестят пулемётные стволы.

Гатчино готовилось к отпору, буде придётся повторить.

Нет нужды описывать встречу дома, упрёки мамы, что, дескать, «слишком уж всё это затянулось, папа уже собирался телефонировать опекуну господина Ниткина!», ворчанье нянюшки «и где ж это ты, барышня моя, так пальтецо перепачкать-то изволили?», охи и ахи Нади «я так волновалась! Так волновалась!» — в конце концов, Святки на то и Святки.

Но, слава Богу, всё обошлось. И в тиши своей спальни кадет Солонов молился перед сном очень, очень усердно, с рвением, какого раньше в себе, право же, не знал.

Однако он не забыл написать короткую записку «господину титулярному советнику Илье Андреевичу Положинцеву», запечатать, наклеить марку и положить в пачку писем, что с утра отправятся на почту. Разумеется, никаких подробностей там не было:

«Милостивый государь, Илья Андреевич! Сердечно благодарю за книгу. Хотел бы, если позволит время Ваше, Вас посетить, высказав свою признательность» — Федя очень гордился составленным. Ирина Ивановна наверняка бы его похвалила, это точно.

Ответ пришёл быстро, уже на следующий день — в пределах Гатчино почту разносили без задержек.

«Кадету 7-ой роты Солонову Федору,

Дорогой Федор, буду рад обсудить с Вами все волнующие Вас темы. Очень рад, что подарок мой пришёлся ко двору…»

…Корпус встретил Федора почти полной пустотой. Кадеты разъехались на Святки, за малым исключением — как всегда, уныло слонялся по коридорам Севка Воротников, обрадовавшийся Федору, словно родному брату.

В казённой квартире у Ильи Андреевича Положинцева дым в буквальном смысле стоял коромыслом, пахло канифолью, всюду валялись катушки медной проволоки, толстой и тонкой, гальванические батареи, сопротивления, какие-то приборы, реостаты, какие-то прозрачные пузырьки, в которые зачем-то засунуты были странной формы спиральки и пластинки, в которым тянулись длинные провод[3] и прочая электротехника.

— Фёдор! — Илья Андреевич встретил гостя в коричневом клеенчатом фартуке, покрытом чёрными пятнами прожжений и кое-как наложенными заплатами. — Прошу, прошу. Садись. У меня, как видишь, тут как Мамай войной прошёлся.

Федя сел. Ему очень хотелось задать прямой вопрос — «Илья Андреевич, а правда, что вы оттуда?» — и сдержался он с немалым трудом.

— Вот, готовлюсь к новому семестру, — хозяин широким жестом обвёл первозданный хаос своего кабинета. — Физика, голубчик мой, развивается сейчас с поистине невероятной скоростью. Не успеваю выписывать новые устройства и материалы!.. Но ты, наверное, пришёл совсем по иному поводу?

— Так точно! — невольно вытянулся Федор и Положинцев только махнул рукой — садись, мол.

— Рискну предположить — ты проследил за сестрой, так?

— Так точно!

— Вот заладил, — усмехнулся Илья Андреевич. — Ну, рассказывай.

И Фёдор рассказал — обо всём, без утайки.

Положинцев слушал напряжённо, очень внимательно, порой чуть покачивая головой, а один раз даже руками всплеснул — когда Фёдор дошёл до сваленного его ударом жандарма.

Пересказ обсуждавшегося на сходке Илья Андреевич аж записал в большой кожаный журнал.

— Ох, Фёдор, Фёдор… — вздохнул наконец. — Что ж тут сказать, повезло тебе, сударь мой кадет. Повезло несказанно вам с сестрой. Вот уж воистину, Господь вас хранил…

Он поднялся, прошёлся по кабинету, в явном замешательстве.

— Что же теперь делать, Илья Андреевич? И как думаете, правду Вера сказала, что она — агент в Охранном отделении?

— Настоящий агент никому не мог в этом признаваться, — сумрачно проговорил Положинцев. — Даже в таких обстоятельствах. Вера должна была всё отрицать, в крайнем случае — ссылаться на этого, как его «кузена Валериана», на, гм, романтическое увлечение, на его, так сказать, дурное влияние… Но, видать, ей проще было назваться «агентом», чем признаться в… — он оборвал себя. — Впрочем, друг мой Фёдор, сердечные дела твоей сестры — не наше дело. А вот эсдеки эти во главе с «товарищем Бывалым» — как раз наоборот. Бывалый, ишь ты!