На самом деле, именно стройматериалы, которые я массово сплавлял на побережье по вполне приятным для меня ценам, и удерживали на плаву все баронство. Я же активно пускал всем пыль в глаза, что основные барыши приносит мне именно жгучее вино, которое, на самом деле, еле-еле болталось на границе самоокупаемости.

Пили водку не так, чтобы активно. Первую партию трактирщики и городские управы закупали вообще крайне неохотно, да и купцы сторонились мутного пойла, справедливо отмечая, что пахнет оно премерзко. Так что все мои попытки гнать откровенную сивуху, чтобы быстро поднять денежек, окончились неудачей – народ предпочитал свежий эль или молодое вино: и накрывает мягче, и на вкус приятнее. Дешевый самогон пользовался спросом только у самых опущенных и потерянных для мира категорий населения, которым было уже неважно, чем заливать глаза, лишь бы забыться тяжелым алкогольным сном. Как можно понять, платежеспособностью моя целевая аудитория не отличалась, а разворачивать кампанию по спаиванию местного населения, чтобы подсадить их на водку и сивуху, у меня в планах не было. Так что потихонечку все мои винокурни переходили на производство спиртового полуфабриката, который уже отдельно, на специальных котлах, перегонялся в более чистый спиртовой продукт медицинского назначения. Ну и эксперименты с настойками и виски – в качестве диковинки для аристократов такой продукт продавать было можно, вместе с комплектами выделанных серебряных рюмочек и памятками, как правильно и весело пить. Так можно было сделать из процесса возлияния шоу на один-два вечера, не более. Но и качественного алкоголя у меня получалось ничтожно мало, и тут я не расстраивался. Конечно, если я где-нибудь найду себе стабильного поставщика вишни, то все может поменяться: эта настойка получалась мягкой и вкусной, так что может прийтись по душе широким массам.

Выгонка же относительно чистого спирта была проектом если не финансовым, то стратегическим. Я плешь Каю уже проел с дезинфекцией и применением спирта в медицине для обработки ран и мытья рук и инструмента, так что потихонечку приближался к государственному контракту для армии – на каждые три-пять сотен бойцов в войске был штатный лекарь, который занимался обработкой ран и лечением солдат. От сепсиса и инфекций после простейших хирургических манипуляций людей косило нещадно: серьезное ранение часто заканчивалось ампутацией, которую переживали далеко не все, а если человек и выдерживал распил кости и последующее зашивание или прижигание культи, то очень часто начиналось воспаление и гангрена. Думать о том, что мои методы только увеличат число калек в этом неспокойном мире, не хотелось.

Отдельный уговор у меня был с учеными при королевском институте. Если так вообще можно было назвать столичную шарагу, где изучалась грамота, история Клерии, счет и еще пара предметов. Местные ученые кое-как занимались алхимией, так что я оставил заказ на состав, который приводит к потере сознания в ходе вдыхания паров. Я банально хотел, чтобы тут наконец-то начали варить эфир, который опять же, снимет массу вопросов в плане анестезии. Возможно, где-то подобный раствор уже был изобретен, но пока я с ним не сталкивался.

Почему я вообще занимался развитием медицинских направлений? Даже не знаю. Наверное, дело в культурном шоке: я до сих пор старался мыться здесь каждый день, активно использовал мыло, которым тут приводили в порядок ткани, опасался заражения крови или столбняка. Дома все эти вопросы не имели никакого значения, а тут же, в условиях средневековья, я краем сознания всегда чувствовал, что смерть от кровавого поноса вот тут, за углом, ждет меня, такого молодого и красивого.

Казалось бы, столько лет прошло, но я до сих пор не переставал удивляться, как сильно боги и магия тормозили прогресс в Таллерии. Люди буквально не искали обходных путей, если что-то можно было сделать с помощью магии или молитвы, просто опускали руки. Даже местная грамота и та, замерла где-то на уровне начала христианской эпохи: тут до сих пор писали на выделанных шкурах и отвратительного качества папирусе, который ломался при любом загибе. Серьезные документы делали на пергаменте из тонко выделанной кожи, но и это не особо спасало, потому что стоили такие документы каких-то совершенно сумасшедших денег.

Я практиковался в изготовлении бумаги, но особых успехов не добился. Вроде, все делал плюс-минус правильно: измельчал растительные волокна, сделал из тонкой, специально заказанной ткани сито, вымачивал раствор и просушивал на рамках. Но конечный продукт получался некачественным и ломким, и пока я не знал, как с этим бороться. Добавление золы в раствор чуть улучшило положение вещей и на этой бумаге стало возможно писать, но она все еще проигрывала местному папирусу или пергаменту в прочности, а с навощенными дощечками даже рядом не лежала – те были вечны, аки скрижали.

Конкретно в этом году я планировал поэкспериментировать с натуральными клейстерами, тем же крахмалом, который должен был, по моим прикидкам, придать бумаге прочности после высыхания. Еще можно было бы подумать над температурным режимом сушки листов, но это были далеко идущие и абсолютно не принципиальные планы. Одно радовало: материала для варки раствора и замачивания у меня было валом, для своих экспериментов я активно использовал не только волокна пеньки или других растений, но и многочисленные древесные опилки, которые были отходом моего лесного производства. Если я смогу найти достойный по своим качествам и при этом дешевый клей, то можно вообще подумать об изготовлении аналога ДСП из тех же опилок. Сделать простейший механический пресс не составляло труда.

Такой материал мог оказаться крайне полезным в бытовом плане, в изготовлении той же мебели, например. Относительно легкий, из отходов основного производства, не требующий каких-то серьезных вложений в ходе изготовления. Самое дорогое – построить линию прессования и жаровые комнаты для сушки.

Серьезно я стал думать о производстве такого материала, когда увидел, сколько опилок остается после разгона стволов на доски и последующей чистовой обработки досок: когда я узнал, что корабельная доска или брус, которые получаются после обработки ствола, имеют десятикратную стоимость по сравнению с сырым кругляком, я почти перестал сплавлять необработанные бревна. Вместо этого я заложил основу для лесозаготовительного поселка и стал активно заманивать лесорубов, мастеров и столяров на свои земли.

Кстати говоря, именно производство древесины пробило брешь в моих накоплениях и даже загнало в долги перед короной: пришлось занимать у казны и просить отсрочку по уплате налогов, чтобы свести дебет с кредитом.

А вот лото загнулось. Я пытался возродить забаву в ближайших городах, но, видимо, без участия Энжи эта затея была обречена. Даже если люди и приходили играть, то выручки были совершенно мизерными, да и не все барды оказались чисты на руку: парочка свалила в закат с кассой в несколько золотых. Так что тут я в очередной раз убедится, что смог в свое время поправить дела и разбогатеть только благодаря вмешательству Седьмой, ведь именно после прихода Энжи в Пите началась лотерейная лихорадка, которая принесла мне больше тысячи золотом.