— Садись, — приказал я, и Дора отодвинула от кровати стойку с губками и порошками и послушно опустилась в кресло. — Какие книги есть в вашем мире?

Дора улыбнулась. Должно быть, ей было приятно вспомнить о своем доме.

— Самые разные, милорд, — ответила она. — Приключенческие романы, любовные, классическая литература, конечно… Еще стихи. В вашем мире ведь есть стихи?

Я усмехнулся. Ну еще бы их не было. Стихотворный ритм и размер как раз и являются частью той силы, что создает волны жизни, которые пронизывают все миры.

— Почитайте что-нибудь, — приказал я и мысленно дал себе оплеуху. Обратился к служанке на «вы», словно к даме! Дора смущенно опустила глаза, словно я внезапно потребовал не прочитать стихи, а раздеться донага перед толпой народа. Возможно, она просто не помнила никаких стихов — но Дора вдруг села ровнее и начала читать:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса.

Люблю зимы твоей жестокой

Недвижный воздух и мороз,

Бег санок вдоль Невы широкой,

Девичьи лица ярче роз…

Дора замялась, словно забыла строчку, и ее собственное лицо стало ярче роз от смущения. А стихи мне понравились. Было в них что-то очень настоящее и искреннее, и я готов был поклясться, что человек, который их написал, был просто переполнен любовью к своему миру и жизни. Дора слегка нахмурилась и продолжала:

И блеск, и шум, и говор балов,

А в час пирушки холостой

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой.

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость,

В их стройно зыблемом строю

Лоскутья сих знамен победных,

Сиянье шапок этих медных,

Насквозь простреленных в бою.

Люблю, военная столица,

Твоей твердыни дым и гром,

Когда полнощная царица

Дарует сына в царской дом,

Или победу над врагом

Россия снова торжествует,

Или, взломав свой синий лед,

Нева к морям его несет

И, чуя вешни дни, ликует.

Дора помолчала, а потом промолвила:

— Дальше не помню. Вообще там целая поэма, милорд. Петра творенье — это столица нашей страны, России. Вторая столица. Петр был государем, который ее заложил.

— Это я уже понял, — кивнул я. — Твой поэт говорит об этом городе, как о любимой женщине.

— Да, — согласилась Дора. — Он наш лучший поэт, — и назвала совершенно непроизносимое имя: — Александр Сергеевич Пушкин.

Со стороны дверей негромко кашлянули, и я увидел Энцо. Он, должно быть, собирался войти, но услышал стихи и замер на пороге.

— С вашего позволения, милорд, — произнес он каким-то чужим голосом, — именно эти стихи мне когда-то читала бабушка. Я тогда был совсем маленьким… Кажется, это была другая жизнь.

Мне почему-то стало очень неловко, и я как всегда начал злиться на себя за эту неловкость. В конце концов, что тут особенного? Стихи и стихи. Можно подумать, на свете мало стихов.

— Дора их для вас запишет, Энцо, — сказал я, стараясь, чтоб мой голос звучал потеплее. В конце концов, я понимал, что может чувствовать мой добрый Энцо, внук иномирянки, и не хотел его огорчать.

— Благодарю, — кивнул Энцо, и я вдруг подумал, что никогда его таким не видел. Он выглядел счастливым, но это счастье было щедро приправлено горечью. Я помнил мать Энцо: она работала на кухне первой помощницей повара и никогда не рассказывала о своем детстве в другом мире, но иногда на нее наплывала какая-то невнятная тоска, и тогда суп оказывался пересоленным.

— Благодарю, — повторил Энцо и улыбнулся, снова став привычным домоправителем. Минута растерянности и воспоминаний о детстве окончательно миновала. — Милорд Огюст собирается резать тыквы.

Я вдруг понял, что тоже улыбаюсь какой-то широкой детской улыбкой. Праздник Тыквенника всегда был одним из моих любимых — яркий и веселый, он озарял скучную осень огнями и помогал встряхнуться, поверив в то, что сказка может быть совсем рядом. Когда-то мы с Ингой приносили тыквы с огорода и вырезали фонари. Интересно, отмечает ли она Тыквенника сейчас, или тогда просто делала вид, что ей нравится? Хотела, чтоб наша семейная жизнь была гладкой и красивой, как в книгах, вот и притворялась, что ей нравится то же, что и мужу.