Вызов (Око силы 3-2)

Валентинов Андрей

Вызов (Око силы 3-2)

Андрей ВАЛЕНТИНОВ

ОКО СИЛЫ

ТРЕТЬЯ ТРИЛОГИЯ

2 часть

ВЫЗОВ

Глава первая.

Гости

Сухие ломкие листья устилали аллеи старинного кладбища, каким-то чудом уцелевшего почти в самом центре Столицы. Осенний воздух был свеж и неожиданно чист, словно гигантские легкие города в этот день прервали свою бесконечную работу. Страшный Год Перемен, от Рождества Спасителя 1991-ый, провожал очередную жертву. Земля Столицы принимала своего блудного сына барона Михаила Корфа. Людей собралось неожиданно много - несколько сотен; они запрудили не только аллею, где предстояло навек упокоиться бывшему полковнику Марковской дивизии, но и две соседние. Появившиеся словно из-под земли распорядители с неизменными черно-красными повязками привычно группировали и сортировали скорбящих, отсеивали чистых от нечистых, лишний раз доказывая, что воспетого в песнях и гимнах равенства не существует даже здесь, среди печальных мраморных ангелов и полуразбитых крестов со стершимися надписями. Келюса и Фрола оттеснили почти сразу. Они не успели даже подойти к наглухо закрытому гробу - твердые руки уверенно отвели их в сторону, освобождая место для приглашенных. Друзья никак не ожидали, что у погибшего барона окажется столько почитателей, пришедших в этот день на покрытые золотыми листьями аллеи. Еще три дня назад об этом нечего было и думать. В пределах городских кладбищ получить место не представлялось возможным. Николай засел за телефон, обзванивая уцелевших знакомых деда, но те лишь жаловались на времена, сетуя, что теперь даже бывшим членам ЦК дальше колумбария не Донском не пробиться. Мик всерьез советовал обратиться в канадское посольство, и Лунину с большим трудом удалось отговорить его от этого действительно бессмысленного шага. В конце концов, в Столицу вернулись родители Мика. Плотников-старший, пораженный случившимися за время его отсутствия событиями, в свою очередь сел за телефон и выбил несколько квадратных метров на кладбище у деревни Гнилуши за Кольцевым шоссе. Оставалось достать деньги на похороны, и тут внезапно, за трое суток до этого холодного дня, все изменилось. Утром Плотникову-старшему позвонили из канцелярии Президента. Это не было неожиданностью. Отрасль, которой управлял достойный родитель беспутного Мика, являлась отнюдь не последней в державе, и такие звонки время от времени случались. Тем более, Николай Иванович - а именно так звали этого уважаемого в Столице человека - вернулся из далеко не частной заграничной поездки. Но на сей раз - и Николай Иванович был поражен вторично неизвестный ему чиновник из Белого Дома сообщил, что Президент просит передать глубокие соболезнования по поводу трагической гибели его двоюродного брата и что государство, учитывая выдающиеся заслуги стойкого борца за российскую демократию канадского гражданина Михаила Модестовича Корфа, берет все заботы о похоронах на себя. Плотников-старший, до сих пор не веривший до конца в неизвестно откуда появившегося и столь же таинственно сгинувшего кузена, о существовании которого он и не подозревал, вновь подробно расспросил Мика, после чего решил ничему не удивляться. Итак, похороны были государственными, и для барона Корфа тут же нашлось место в одной из тихих аллей старинного кладбища Столицы. Чьи-то руки поместили объявление о предстоящей церемонии не только в городские, но и в центральные газеты, и даже ведущий вечерних теленовостей уделил этому событию несколько секунд драгоценного эфирного времени. Полированный дубовый гроб с намертво привинченной крышкой утопал в венках, увитых трехцветными лентами. Поверх возвышалась офицерская фуражка вполне советского образца, но также с трехцветной кокардой. Один из венков выделялся особо - венок от Президента. Возлагал его высокий сухопарый военный с колодкой орденских лент. Келюс сразу же узнал полковника Глебова: именно его люди надевали на него и его товарищей наручники возле еще не остывшего тела Корфа. Тогда Глебов обещал позаботиться о покойном и, выходит, свое слово сдержал. Начался митинг. Появившаяся в последнюю минуту Калерия Стародомская произнесла грозную инвективу в адрес коммунистических недобитков, с которыми всю жизнь боролся покойный. Неназвавшийся капитан в штатском в изящных, но туманных выражениях отметил вклад барона в безопасность державы. Несколько пришедший в себя Плотников-старший сказал слово от имени семьи. По вполне понятным причинам, о самом Корфе он говорил мало, зато привел удачный, хотя и несколько тяжеловесный пассаж о развитии российско-канадского экономического сотрудничества в области конверсии. Представитель канадского посольства, прибывший сюда после настоятельного приглашения из Министерства иностранных дел, произнес речь с чуть заметным украинским акцентом, восхваляя воскресшую российскую свободу, не упомянув, впрочем, ни разу, что провожает в последний путь своего соотечественника. То, что никакого канадского гражданина Михаила Корфа не существовало, в посольстве узнали еще за несколько дней до похорон, но отказаться от приглашения не решились. Только Мик едва не испортил всю церемонию, обратившись к покойному "дядя Майкл" и пообещав перестрелять всех сволочей, в том числе и стоящих поблизости. Его тут же оттерли в сторону, и на трибуну взошел осанистый господин в дорогом пальто, оказавшийся представителем Столичного Дворянского Собрания. Он воспарил к вершинам генеалогического древа покойного, а затем подробно остановился на задачах дворянства в деле возрождения Великой России. Когда его сменил крепкий молодчик в черном зипуне - делегат патриотической организации, - Келюс понял, что пора уходить. Фрол не стал возражать, и они начали пробираться сквозь толпу.
– Жаль барона, - вздохнул дхар, когда друзья наконец выбрались на свободную аллею и Келюс остановился, чтобы закурить.
– Хороший был мужик. Не уберегли, елы...
– Мы не уберегли, - уточнил Келюс, которого от увиденного слегка мутило.
– Кто ж еще, елы?
– согласился Фрол.
– Да разве такого убережешь!.. Ты ж ему говорил, Француз, чтоб не лез.
– Выходит, плохо говорил, - мотнул головой Келюс.
– И вообще, воин Фроат, это было мое дело. А я вас всех втравил. Михаил мертв. Лидку искалечило, тебе шкуру порвало. И все зазря... Хоть бы Кирилыч пришел, добавил он внезапно, без всякой связи, но Фрол понял и кивнул: - Да, жаль - Кирилыча нет. А то устроили здесь цирк, елы! И вообще, Француз... Договорить он не успел. Невысокий человек в пальто, но с выправкой, скрыть которую было нельзя, неожиданно вывернул откуда-то из боковой аллеи и подошел к говорившим. Фрол тут же умолк, а человек в пальто посмотрел зачем-то по сторонам, потом внимательно оглядел обоих и, остановившись взглядом на Келюсе, решительно произнес: - Прошу прощения, господа. Господин Лунин? Николай Андреевич?
– Я - Лунин, - вздохнул Келюс. Подобные вопросы в последнее время перестали его удивлять.
– Покорнейше прошу простить, - продолжал человек в пальто.
– Не соблаговолите ли отойти со мной на несколько слов?
– А он, покорнейше вас, не соблаговолит, елы, - вмешался Фрол и, загородив собой Келюса, не торопясь вынул руки из карманов куртки.
– Это я сейчас, в карету, соблаговолю. Могу два раза, если понравится.
– Перестань, Фроат, - одернул Келюс, но дхар покачал головой и не сдвинулся с места. Человек в пальто, похоже, не ожидал такого поворота событий и, отступив на пару шагов, сунул руку в карман. Келюс вздрогнул: его собственный браунинг все еще лежал глубоко под землей, тщательно укрытый в темной нише столичных катакомб.
– Ох и сделаю я его сейчас, Француз, - негромко процедил Фрол, которому, похоже, нервы-таки изменили.
– Ох и сделаю, елы! Ох помяну Михаила! Человек в пальто глянул на дхара, и рука в кармане дрогнула.
– Отставить!
– послышалась команда, и человек в пальто застыл почти по стойке смирно, а Фрол, вообще-то не склонный подчиняться неизвестно кому, послушно сделал шаг назад. Келюс поспешил оглянуться. На аллее стоял еще один человек в сером плаще-тренче и мягкой велюровой шляпе. Впрочем, и в этом случае штатская одежда могла обмануть разве что чрезвычайно наивного человека.
– Вы ошибаетесь, господа, - неизвестный почему-то усмехнулся, - мы не чекисты. Господин Лунин, ежели вы соблаговолите меня выслушать, я предъявлю свои верительные грамоты.
– И этого соблаговолить, что ли?
– буркнул Фрол, но Келюс почувствовал, что неизвестный говорит правду. Да и голос - спокойный, твердый, привыкший командовать - внезапно напомнил ему голос барона.
– Признаюсь сразу, - продолжал человек в тренче, подходя поближе, - в кармане плаща у меня браунинг. Но - слово офицера - он менее всего предназначен для знакомства с вами.
– Вы обещали показать верительные грамоты, - напомнил Келюс, вглядываясь в лицо незнакомца. Человек был едва ли намного старше покойного Корфа, но резкие морщины на лбу и легкая седая прядь, выбивавшаяся из-под шляпы, говорили, что прожил он свои годы непросто.
– Охотно, - согласился незнакомец.
– Они у меня во внутреннем кармане пиджака. Если моего слова недостаточно, можете достать сами.
– А мы не гордые, - Фрол собрался было последовать совету, но Келюс отвел его руку и выжидательно поглядел на неизвестного.
– Рад за вас, господин Лунин. У вас превосходная охрана. Неизвестный достал из внутреннего кармана пакет и передал его Келюсу. На конверте не было надписей, да и сам он был какой-то странный определенно фабричной выделки, но без привычных аксессуаров. Внутри оказалась большая - кабинетная - фотография, на которой фотограф Слипаков из Харькова, чьи фамилия и адрес вились золотом на паспарту, увековевечил двух молодых офицеров на фоне пышных драпировок и обязательной пальмы в углу.
– Я, вообще-то, - слева, - пояснил человек в тренче.
– Если хотите, могу снять шляпу.
– Не надо, - Келюс всмотрелся в снимок. Слева, без всякого сомнения, действительно стоял их собеседник. Правда, не в тренче и не в шляпе: черный мундир плотно облегал невысокую сильную фигуру, такая же черная, с белым кантом, фуражка была сдвинута на затылок, рука сжимала стэк, на груди отблескивал Терновый венец Ледяного похода. А рядом...
– Так это же барон!
– ахнул Фрол, тыча пальцем в карточку.
– Елы, во дает! На Михаиле Корфе ладно сидел такой же черный мундир, в руке красовался стэк, а на голове - лихо заломленная фуражка. На груди бывшего гвардейского поручика рядом с Терновым венцом темнели два небольших креста - Владимира и Анны.
– Михаила как раз выписали из госпиталя, - прокомментировал неизвестный. Нас переформировали, и было пара деньков, чтобы обмыть новые погоны.
– Красиво, - одобрил Фрол.
– Только... как бы это, елы, чтоб не обидно... Михаила-то мы узнали. Да и вас, товарищ... или не товарищ, уж извините, признать можно. Но ведь это, прощение просим, - фотка.
– Это - что?
– не понял неизвестный.
– Фотографическая карточка, - Келюс вложил снимок обратно в конверт. Брось, воин Фроат, гэбистам такие игры ни к чему.
– Вы желаете получить дополнительные разъяснения?
– неизвестный с интересом покосился на Фрола.
– Это точно, желал бы, елы, - подтвердил Фрол, оглянувшись назад. Человек в пальто по-прежнему стоял на том же месте и делал вид, что все происходящее его не интересует.
– Вы вот что, - решил дхар.
– Скажите своему, у которого, елы, тоже в кармане... чтоб не двигался.
– Он не двинется, - пообещал неизвестный.
– Что бы вы желали узнать?
– А сейчас узнаю, - Фрол вытянул обе руки ладонями вперед. Глаза незнакомца сузились, но он не сдвинулся с места. Дхар несколько раз провел руками по воздуху, наконец взмахнул кистями, словно сбрасывая невидимые капли воды, и вздохнул.
– Ну что?
– осведомился Келюс, единственный из всех присутствующих, кроме самого дхара, понимавший смысл этой пантомимы.
– Какое поле, кудесник, любимец богов?
– Такое, - неохотно ответил Фрол, - как у Михаила. Не наши, елы. И не ярты. Так что извините, ежели что...
– Не за что, - чуть заметно, уголками губ, улыбнулся незнакомец.
– На такое мессмерическое алиби я, право, и не рассчитывал... Позвольте, однако, отрекомендоваться: генерал-майор Тургул, Антон Васильевич. А этот господин, у которого, как вы изволили справедливо заметить, тоже что-то есть в кармане, - поручик Ухтомский. Прошу знакомиться.
– Извините, господа, - наконец подал голос Ухтомский.
– Я, кажется, вел себя как-то не так. Но, ради Бога, неужели я похож на чекиста?
– Не похож, - сдался Фрол.
– Это у меня уже чердак едет. Извиняй, поручик. Я Соломатин. Фрол, в общем.
– Виктор, - представился поручик, и в знак примирения они обменялись рукопожатием.
– Мы здесь второй день, - продолжал Тургул.
– Нечто вроде спасательной партии. Но только и застали что это сонмище...
– Где же вы раньше ходили, такие хорошие?
– вздохнул Фрол.
– Нам обрубили Канал, - тихо ответил Тургул.
– Нас обманули. Но ведь штаб, господин Соломатин! Господа профессора с их, извините, теориями о перерождении большевизма!.. И вот - Михаила просто бросили, а все концы здесь.
– Видели, - кивнул Фрол.
– Скантр, в карету его, адская машина.
– Да, скантр. А без него стучи - не достучишься. Я бы за Михаила не только этих умников в штабе на штыки поднял! Да толку-то... Спасибо Тернему! Молодец приват-доцент, за две недели сообразил. Теперь у нас свой Канал, так что - поглядим, господа краснопузые! Впрочем, ладно, - оборвал он себя, - об этом еще успеется. Вышли мы на вас, господин Лунин, через Славика Говоруху. Хотя - Боже мой, какой он теперь Славик! Сюда он не приехал: сердце... Да и правильно сделал. Вы, господа, этого, из Союза Дворянства, видели?
– Угу, - Фрол воздержался от более подробных комментариев.
– Попался бы он нам где-нибудь под Ростовом, правда, князь?
– Шомполовали бы, - пожал плечами Ухтомский.
– Что с этим комиссарским подпевалой еще делать?
– Так ты чего - князь?
– дхар недоуменно уставился на поручика.
– Помилуйте, господин Соломатин, - заступился Тургул.
– Не виноват же, в самом деле, Виктор, что его предок в XIV веке где-то княжил. Между прочим, поручик - Георгиевский кавалер: два солдатских "Егория".
– Да ну, чего, - смутился Фрол, - просто у нас князья - те больше в сказках...
– ...или в Дворянском Собрании, - закончил Келюс, молча слушавший этот диалог.
– Пойдемте, господа. Разговаривать у меня в квартире, пожалуй, не стоит, а выпить можно. Помянем...
– Мне бы хотелось познакомиться с тем молодым человеком, - сказал генерал, когда они выходили из ворот кладбища.
– Здорово выступал. Он что, родственник Михаила? Ну, тот, что назвал его "дядей Майклом"?
– Это его правнук, Михаил Плотников, - объяснил Николай.
– Он был с нами. Только парень ничего не знает: Михаил для него - канадский дядя. Или кузен. Ему и двадцати нет - это я о правнуке...
– Я не зову его на фронт, - еле заметно пожал плечами Тургул.
– Хотя Виктор, смею заметить, воюет с семнадцати. Сейчас ему как раз девятнадцать.
– Помилуйте, господин генерал, - возразил Ухтомский, - мне сейчас аккурат девяносто один. Точнее, скоро будет девяносто два. Вот уж не думал дотянуть!
– Вы правы, - задумался генерал.
– А мне тогда сколько будет? Знаете, Виктор, вы эту алгебру бросьте, пока мы не вернулись. Чтоб не расхолаживаться. А с Михаилом Плотниковым вы меня сведите, господин Лунин. Обязательно! Огромная квартира в Доме на Набережной после ухода Коры и барона казалась теперь не только Фролу, но и Келюсу, прожившему в этих стенах всю жизнь, мрачной и неуютной. Последние дни дхар и Лунин собирались обычно на кухне и даже, перетащив туда раскладушки, иногда ночевали. Тут было как-то спокойнее и спалось без сновидений. И сейчас, пригласив нежданных гостей, Келюс проигнорировал этикет и усадил их за кухонный стол. Да и покойный Корф больше всего любил бывать именно здесь: Часто заваривал чай, а кроме того, несмотря на уговоры Николая, смущался курить в комнатах. Теперь его место за столиком пустовало, там стояли тарелка и наполовину налитая стопка. Все слова были сказаны, водка выпита. Фрол и поручик ушли в гостиную выяснять подробности родословной князя, которая отчего-то заинтересовала дхара. Келюс и Тургул курили и негромко беседовали, надеясь, что шум вытяжки несколько затруднит систему прослушивания. Генерал, не перебивая, выслушал рассказ Лунина о том, что случилось с Корфом. Келюс рассказывал все без утайки, опуская лишь те подробности, которые делали и без того фантастическую историю вовсе невероятной. Ярты Волкова в его изложении превратились в дезертиров из группы "Бета", сам майор - в обыкновенного маньяка, а Кора - Таня Корнева - в их пленницу, которую приучили к наркотикам. Историю Корфа, как и историю со скантром, эта версия едва ли сильно меняла: именно ее Николай уже не единожды успел изложить следователю.
– Дон-Кихоты, - вздохнул генерал, когда Келюс, наконец, замолчал. Неправда ваша, господин Лунин. Не вы втянули Михаила во все это - он вас втянул. Не знаю, честно говоря, имел ли он на это право. Понимаете, полковник Корф не мог не вернуться назад. Ностальгия тут ни при чем - это, сударь мой, лирика для гимназистов. Корф - человек военный, он выполнял приказ. И, если для этого нужно было выкрасть скантр, - он был обязан сделать это.
– Приказ начальника, бином, - закон для подчиненного?
– Именно так. Только слово "бином" - лишнее. Помилуйте, сударь мой, вы хоть понимали, что делали, когда пытались выкрасть скантр у собственного правительства?
– Скантр был нужен Михаилу, - упрямо заявил Келюс.
– Он бы вернул его в Институт и сам возвратился бы...
– Может быть, - недобро прищурился Тургул.
– А может, и по-другому бы вышло. Вы, надеюсь, догадываетесь, в какой службе работал Корф? Он бы мог взять и уничтожить скантр. Что тогда?
– Уничтожить?
– поразился Келюс.
– Но зачем? Он ведь хотел вернуться! Генерал со вздохом покачал головой, гася в пепельнице папиросу и закуривая новую. В наступившей тишине откуда-то из глубины квартиры донесся голос Ухтомского, повествующего "о битве князя Ряполовского в мале дружине с поганым собакою Касим-ханом и его злою ордою".
– Несомненно, - хмыкнул Тургул, - с собакою Касим-ханом... Господин Лунин, вы - человек штатский. Оговорюсь: не подразумеваю под этим более того, что сказал. Так вот, вы человек штатский, вы ученый - все так... Но, сударь мой, вы же бывали в бою, порох нюхали! Неужели вы до сих пор не поняли?
– Кое-что понял. А вас, господин генерал, понять пока не могу. Куда вы, бином, клоните?
– Да куда мне клонить?
– удивился Тургул.
– Я просто хочу сказать, что идет война. Война, сударь мой! Красные против белых. Я, мой поручик, покойный Михаил, - белые. Вы - красные. И, помогая Михаилу, вы помогали врагу.
– Ну, это вы уже загнули!
– Келюс даже не рассердился, настолько нелепым казалось сказанное.
– Дед мой, покойный комиссар Лунин - царствие ему Небесное, - напоследок меня иначе как врангелевцем и корниловцем не величал...
– Видел я ваших корниловцев, - спокойно, без тени эмоций, отозвался генерал.
– На Страстном. Стоят, извиняюсь, в раскорячку, рожи холопские, наглые. И небритые. Еле удержал Ухтомского, он, знаете, так и рвался. Мы эту форму офицерам не сразу разрешали носить - не после первого боя, даже не после десятого, сударь вы мой! Они еще ордена цеплять изволят... Наши ордена! Вернусь - отдам приказ - все ордена погибших уничтожать. Чтоб - ни в чьи руки. Ни парижских ювелиров, ни этих, прошу прощения... Тургул вновь замолчал, и Келюс услыхал голос Фрола, вопрошавшего: -...то есть как, елы, парил по небу? Не мог он парить по небу! В ответ князь Ухтомский пытался объяснить что-то про фольклор, но дхара, это, похоже, не успокаивало.
– Извините, отвлекся, - возобновил разговор Тургул.
– Так вот, господин Лунин, идет война. У нас - на фронтах, у вас - тлеет под пеплом. Но, очевидно, уже кое-где полыхает.
– Э-э, бросьте, - не согласился Келюс.
– Свою войну вы проиграете - к большому сожалению, моему лично, и, можете поверить, еще очень многих аккурат в ноябре двадцатого. Жаль, конечно, но делать нечего. А у нас свои дела. И войны, надеюсь, все-таки не будет.
– Ну да, конечно, - кивнул генерал.
– Лозунг - хоть прямо в ОСВАГ или РОСТА... "Река времени в своем стремленьи уносит все дела людей"... А вы знаете, господин Лунин, что передавали нам по этому самому Второму Каналу?
– Догадываюсь, - усмехнулся Келюс.
– Военные планы красных. И, может, кое-какие технические новинки.
– Верно догадываетесь. Только опять лишнее слово - "может". Иначе зачем мы поддерживали связь с этими... переродившимися?
– Вы думали, у нас в ЦК сидит ваш доброжелатель?
– Конечно!
– воскликнул Тургул.
– И не только думали! Нас в этом уверяли! Обещали чуть ли не изменить ход истории! О Господи, прости им всем... Кто же на такое не согласится?! Тут можно рискнуть не только полковником Корфом - дивизии не жалко!
– Они передавали такие же данные красным!
– понял Келюс.
– Но зачем?
– Нас исследовали, - бледно улыбнулся Тургул.
– Посылали запросы о состоянии экономики, финансов, о транспорте, еще о чем-то... О войне не спрашивали - тут и так все ясно. Мы отвечали - что оставалось делать? Ну, красных тоже, так сказать, рентгенировали. А Михаил Модестович, как я понял из ваших слов, все это раскрыл.
– Михаил говорил, что он просто курьер!
– Разумеется, - генерал закурил очередную папиросу.
– А что же, по-вашему, он должен был сказать? Я, отважный разведчик, полковник Корф, первым проник в злодейские замыслы жидо-большевистской банды и понял, что господина главнокомандующего, равно как и все Особое Совещание, водят за нос, причем не первый месяц? И что помогать нам никто и не думал - просто ставят эксперимент на нас и красных одновременно! На предмет приемлемости капитализма среди наших родных осин... Или на иной предмет, столь же актуальный в вашу, как вы ее называете, перестроечную эпоху. Не знаю, какое дали Михаилу задание в этом "транспортном управлении", но он все сие понял. Второй Канал обслуживает не только Харьков, где сейчас, то есть в августе 19-го, мы, но и Столицу, где нынче красные. Что Корф должен был сделать? Или прорваться обратно и сообщить - но это, как я понял, было почти невозможно. Или просто уничтожить скантр и обрубить Канал. Я бы на его месте так и сделал... Об остальном думайте сами.
– Думаю, бином, - Келюс действительно задумался.
– Ладно, господин генерал, спорить не буду. Все равно теперь спрашивать уже некого. Но ведь сейчас у вас, как я понял, есть свой собственный Канал, и вы можете устанавливать любые нужные вам связи...
– В общем-то, любые. Золотой запас России пока еще у Адмирала. Тайн военных открывать не буду, но вы, наверное, и так кое-что поняли. Видите ваши современники подкинули нам неплохую идею. А главное - указали на Тернема. В двадцать восемь лет его мозги работают не хуже, чем в сто, смею вас уверить. Ну а теперь, сударь вы мой, беретесь ли вы по-прежнему утверждать, что наша война кончится в ноябре 20-го?
– Межвременные войны, бином, - пробурчал Николай, которому эта идея чрезвычайно не понравилась.
– Интертемпоральные...
– Звучит страшно... Однако вернемся к моему менторству. Все, что вы тут вытворяете, - в том числе ваши, с позволения сказать, корниловцы - это ваше внутреннее дело; держава может переименовать, запретить или снова разрешить большевиков - вольному воля. Но скантр - это же ваше оружие! Неужели не понятно? Если правительство - любое, но ваше правительство потеряет его, вы понимаете, что будет? Келюс не ответил. Вопрос, заданный достаточно самоуверенным и весьма осведомленным генералом, свободно рассуждавшим о значении скантров в обороне державы, заставил вспомнить растерянного и затравленного Корфа, не имевшего представления, какая в этой державе валюта. Да, похоже, за последние недели в Добровольческой армии что-то действительно начало меняться... Впрочем, это были проблемы генерала Тургула. А вот скантры дело домашнее. Лунин отчасти догадывался, что можно делать с изобретением бессмертного Тернема. Знал он и другое - то, что рассказал Корфу капитан госбезопасности. Скантры были не только оружием. Они были тем, что куда страшнее, - орудием постороннего воздействия на эту самую, так часто поминаемую генералом, державу. Воздействия действительно чужого. Настолько, что даже Нарак-цэмпо и Шинджа на этом фоне могли показаться прямо-таки земляками. В памяти всплыло слово, оброненное стариком в черной мантии, - Око Силы. На мгновение Николай почему-то похолодел, и перед глазами встала странная карта из серой папки.
– Извините, ради Бога, господин Лунин, - прервал его рассуждения Тургул. Я, кажется, поступил крайне недостойно, затеяв этот неуместный диспут. Да, явно неуместный и, судя по всему, окончательно испортивший вам настроение. А нынче и без того черный день. Я очень сожалею...
– Да ладно... Я понимаю... Впрочем, что именно он понимает, Николай говорить не стал.
– А с Плотниковым вы меня познакомьте, - мягко и ненавязчиво напомнил генерал, - все-таки, как вы понимаете, потомок... Келюс без всякой охоты кивнул, но тут их внимание было отвлечено довольно неожиданным образом. Голоса, доносившиеся из глубины квартиры, где поручик Ухтомский и Фрол беседовали о чем-то странном, стихли, и в наступившей тишине чей-то - Келюс даже не узнал сразу чей - голос запел, а точнее, стал читать нараспев что-то совершенно непонятное: Схом-бахсати эн Ранхай-у Дхэн-ар мгхута-мэ Мосхота Ю-лар-нирх мосх ур-аламэ Ю-тхигэт Ранхай-о санх-го.
– Однако, - пробормотал Келюс, невольно копируя интонацию покойного барона, - он что это, бином, на суахили? Келюс и Тургул, выйдя из кухни, направились на голос. Фрол и Виктор Ухтомский расположились в библиотеке, обложившись десятком томов Брокгауза и Эфрона и еще не менее чем дюжиной книг разного размера и возраста, как раскрытых, так и закрытых. Впрочем, в данный момент книги их не интересовали. Поручик замер, утонув в глубоком кресле, а Фрол, сидя на диване и закрыв глаза, медленно произносил, строчку за строчкой, что-то совершенно непонятное, может быть действительно на суахили. Услыхав шаги, он немедленно умолк, открыл глаза и немного виновато огляделся.
– Извини, воин Фроат, - Келюс оглядел комнату и покачал головой, - ты, я вижу, бином, рецитировал...
– Не, мы не ругались, - опроверг его предположение Фрол.
– Это я стихи читал.
– А-а, - сообразил наконец Келюс.
– Чьи - Сулеймана Дхарского?
– Народные, - пояснил Фроат.
– Это "Ранхай-гэгхэн цорху". В общем, елы, "Сказка о Ранхае".
– Песнь, Фрол, - подсказал Ухтомский.
– Или эпос.
– Да, наверное. Тут, в общем, как бы это... Слушай, Виктор, ты все-таки, елы, с образованием, расскажи сам.
– Обижаете, Фрол, - усмехнулся Виктор.
– Это у вас восемь классов школы и техникум, а у меня, извините, семь лет гимназии и три - окопов. Вы уж начинайте, а я потом.
– Ну ладно, - сдался дхар, - ты, Француз, думаешь, чего это я на Виктора сегодня вроде как озлился?
– Ну ясно, бином. За гэбэшника принял.
– Принял, елы. Тут озлишься, в карету его! Барона нашего под какой-то цирк хоронят, проститься, елы, по-человечески и то не дали, а тут нате, мало им! Но, понимаешь, Француз, я Виктора увидел и... как бы это, елы... почуял, что он наш... Ну это, поле наше...
– Дхарское?
– сообразил Келюс.
– Ну да. Я-то дхара сразу узнаю. Пусть там и крови, елы, наперсток только...
– Помилуйте, господин Соломатин!
– не сдержал недоумения Тургул. Виктор русский князь!
– Я тоже русский, господин-товарищ генерал Тургул. У меня, елы, и в паспорте написано: Соломатин Фрол Афанасьевич. И печать. Но дхара-то я всегда узнаю.
– Ну так что?
– не понял Келюс.
– Ну если даже дхар-гэбэшник - мало ли?
– Да нельзя нам!
– возмутился Фрол.
– Нельзя в гэбэшники! При царе, елы, в жандармы не шли, ну а сейчас - в эти самые... Нас ведь все время то сажали, то переселяли. И мы решили: никто в гэбэшники не пойдет. Железный закон, елы. Ну и думаю: вот, елы, повезло. Сейчас меня свой же дхар вязать будет. Вот, в карету его, счастье напоследок...
– Да, - согласился Ухтомский, - пару лет назад и нам мысль, что русский может стрелять в русского, казалась дикой. А сейчас свыклись, и, как я понимаю, надолго... Ну вот, Фрол был настолько любезен, что подробно рассказал мне о дхарах. Знаете, господин генерал, похоже, архивы имеют обыкновение прятать не только господа краснопузые. Стал я вспоминать, кто это в моей родне мог быть из этих самых дхаров. Ну, татары, черемиса, немцы, шведы, эстляндцы, поляки - это понятно... Я даже древо наше нацарапал, - он кивнул на украшенный хитрыми узорами листок бумаги, причудливо прилепившийся в углу дивана.
– Кто угодно есть, даже мексиканцы... Был грех у тетушки... А дхаров нет. Даже обидно...
– Действительно, обидно, - невозмутимо согласился Тургул, непонятно, всерьез или в шутку.
– И тут меня - как "чемоданом" по макушке! Родоначальник-то наш! Виктор передохнул секунду, несколько раз затянулся сигаретой и продолжил: - Ну, официальную, так сказать, версию вашего происхождения, вы, может быть, слыхали. Выехал, дескать, предок из Орды людно, конно и оружно, ну и прочее. Но у нас был и свой рассказ, не для Геральдической палаты. Рассказывали его больше, конечно, в шутку, так сказать, княжеский фольклор, но все-таки... В общем дело было так... Где-то, то ли на Вятке, то ли на Двине, в одну деревню Лихо повадилось. Стал какой-то леший девок красных пугать, а порою и того хуже. Ну, господа пейзане, ясное дело, полевые караулы поставили, да толку - чуть. Потом уж сообразили, что Лихо это по воздуху аки птица летает. Аэронавт, извольте видеть! В конце концов испортил сей проходимец (прошу прощения, Фрол, но так уж получается) одну красную девицу, некую Настасью Силишну, дочь то ли мельника, то ли кузнеца. Батюшка, не будь дурак, вызвал попа или попросту колдуна, тот как-то все там заминировал - в общем, на третью ночь, как и полагается в таких случаях, изловили злодея в сеть. Оказалось, какой-то мордвин Рангайка, да еще, как вы понимаете, колдун и чуть ли не волхв. Полностью его звали Рангай Фролкович. Поручик минуту помолчал, на лице его блуждала улыбка, было ясно, что давнее семейное предание доставляет Виктору явное удовольствие.
– Ну, стали судить-рядить, чего с ним дальше делать. А предложения были, как вы догадываетесь, вполне большевистские - под стать комиссару Саенке или даже самому Лацису, не к ночи будь помянут... Ну, сей Рангайка взмолился, обещал жениться, креститься, а главное - помогать сим пейзанам, буде таковая нужда случится - в общем, ежели приспичит. Господа пейзане, представьте себе, проявили несвойственный ныне гуманизм, крестили супостата, нарекли Иваном Александровичем, обвенчали с вышеупомянутой Настасьей Силишной и отпустили с Богом жить куда-то в глухомань, откуда сей новокрешенный Александрович оказался родом. И не слыхали о них тридцать лет и три года. А может, чуток поменьше, ручаться в данном случае не решусь.
– Да, - не выдержал Келюс.
– Эти бы сказы, да в "Российский гербовник".
– Пейзане стали их уже подзабывать, - вел далее поручик, - да тут, откуда ни возьмись, то ли татары, то ли опять мордва, то ли весь... Ну, естественно, резня, полное несоблюдение норм Гаагской конвенции и все такое прочее...
– Я, кажется, знаю, что дальше, - перебил его Николай.
– Вышли господа колхозники на опушку и кликнули громким кличем свет Ивана Александровича. Раз кликнули - только дуб ветками зашумел, два кликнули ольха заскрипела...
– Совершено верно, господин Лунин, - засмеялся Ухтомский.
– Законы фольклора, что поделаешь... Ну, а на третий раз заиграли трубы боевые, что-то там запело, вы уж сами придумайте, и явился из лесу Рангайка. То есть уже не Рангайка, а славный витязь-богатырь Рангай, он же Иван Александрович. Да не один, а с двенадцатью сыновьями, да с дружиной, да со зверьем лесным, да с птицами небесными и чуть ли не гадами болотными. В общем, притащил целый зоологический сад. Подробности истребления вражеского войска опускаю, а вот после этого форс-мажора то ли князь, то ли царь пожаловал Рангайке волость. Стал Рангай князем и нашим, стало быть, родовым корнем, если можно так выразиться. Правда, летал ли он по небу после этого, утверждать не берусь... Вот, пожалуй, и все...
– Да не летал он, елы!
– не выдержал Фрол.
– Это иначе делается, Виктор. Крыльев-то у нас нет. И слава Богу, если подумать... Ну вот, господа и товарищи...
– А здесь есть и товарищи?
– мягко поинтересовался Тургул.
– А микрофон?
– разъяснил Келюс.
– Там еще товарищи.
– Историю эту я знаю, - продолжал Фрол, - только там, конечно, все по-другому. "Ранхай - гэгхэн цорху"... Про славного дхарского князя Ранхая, сына Фроата... Только я так красиво не расскажу. Он там действительно воевал, только, елы, не с татарами, а с русскими. Татары они были нашими друзьями. И татарский царь Ранхая пожаловал... Нет, не расскажу, по-дхарски разве что... Фрол виновато замолк.
– Что ж, господа, - усмехнулся Тургул, - по-моему, наша странная командировка уже дала первые результаты. Поздравляю вас, князь. Ваше семейное предание неплохо подтверждается...
– Это не главное, - без тени улыбки заметил Виктор.
– Фрол не сказал, что у Фроата, отца Ранхая, был еще один сын - старший. Как его звали, Фрол?
– Гхел, - ответил дхар и стал смотреть куда-то в сторону - Так вот, господа, - тем же спокойным, неожиданно веским тоном закончил князь, - Фрол Афанасьевич - его прямой потомок. Так, Фрол?
– Ну так, - согласился Фрол.
– Мы последние, кто остался от рода Гхела...
– А этот ваш уважаемый предок, - осторожно поинтересовался Тургул, он был у вас... как бы это точнее выразиться, очень знатен?
– Да какой там знатен, - совсем огорчился дхар.
– У нас же дворян никогда не было, в лесу жили. Фроат был - ну, президентом что ли...
– Выборным?
– удивился Ухтомский.
– Он, говорят, откуда-то с Запада пришел. Тогда у нас смута была, вроде как сейчас. Фроат всех дхаров собрал, помирил, его князем и выбрали. По-дхарски - гэгхэном. Он Дхори Арх, Дхарский камень, построил, мы еще его "Теплым Камнем" называем. А потом решили, что дхарами могут править только его потомки, пока хоть один мужчина из рода Фроата жив.
– Это называется не президент, уважаемый господин Соломатин констатировал Тургул.
– Это называется наследственная монархия.
– Да какая монархия!
– взорвался Фрол.
– Да нас уже, елы, пять веков, елы, как собак гоняют! Мне дед такое рассказывал! С Курбского это началось!
– С Курбского, Фрол?
– поразился Ухтомский.
– Помилуйте, ну он-то причем?
– А!
– понял дхар.
– Да это не тот Курбский, который письма писал. Это его то ли дед, то ли дядя - Семен.
– Покоритель Севера, - кивнул Келюс.
– Это века четыре с половиной тому...
– Ну да. Здесь его забыли, а мы-то помним. Крестить стали... Ну мы-то и не против были, но Дхори Арх зачем трогать! Сколько наших там... Песня есть еще об этом. Как царя свергли, думали, лучше будет. Букварь нам написали... Букварь... Фрол замолк и опустил голову, глядя куда-то в угол ковра.
– Ладно, господа, - решил генерал, - сегодня, о чем ни заговорим, все получается не то. Плохой сегодня день, господа. Господин Лунин, осмелюсь предложить выпить кофе, и мы с поручиком откланяемся.
– Да куда вы пойдете?
– удивился Келюс.
– Поздно, ночуйте здесь. Михаил в первый же день тоже норовил... С двумя ручными гранатами в сумке...
– И, возможно, был прав, - ни к кому не обращаясь, тихо заметил Тургул. Господин Лунин, благодарю Вас за это действительно щедрое по нынешним временам предложение, но если мы с поручиком до утра не вернемся туда, куда должны, за нас начнут волноваться. А волновать друзей плохо. Так как вам, господин Лунин, моя идея относительно кофе? Эта, действительно во всех отношениях неплохая, идея так и не была, однако, должным образом обсуждена. В дверь позвонили. Тургул вопросительно поглядел на Келюса, тот пожал плечами: в гости, да еще в такое время, он никого не ждал. В дверь позвонили снова, и в ту же секунду в руках у офицеров тускло сверкнули вороненые стволы. Келюс лишь удивился, каким образом генерал и поручик успели переложить оружие из карманов верхней одежды в карманы своих штатских пиджаков. Генерал дернул бровью, и Ухтомский неслышно заскользил вдоль стены к двери, между тем как Тургул, чуть прищурясь, навел оружие прямо в центр дверного проема.
– Да постойте, - не выдержал Лунин.
– Что вы, в самом деле? А вдруг это соседи? И как бы в ответ на его слова в замке начал поворачиваться ключ. Тот, кто пытался открыть дверь, делал это неумело, ключ проворачивался вхолостую, однако неизвестный не прекращал своих попыток.
– Француз! Задвижка!
– шепнул Фрол, и Николай сообразил, какого дал маху: засов был открыт. Оставалось ждать неизбежного. Происходящее внезапно показалось Келюсу чем-то нереальным - то ли сном, то ли фрагментом совкового фильма о чекистах: двое офицеров-заговорщиков притаились за дверью, сжимая револьверы в руках. Отважные герои революции вот-вот откроют дверь, и тогда...
– Спрячьте оружие!
– внезапно приказал Лунин. К его крайнему удивлению, приказ был тут же выполнен.
– Идите в комнаты, - продолжал он тем же тоном, направляясь к двери. Николай не успел дойти полшага, когда наконец замок щелкнул, и в прихожую ввалился Мик в черной куртке "Порше", держа в правой руке ключ с таким видом, будто собирался им кого-то зарезать.
– Келюс!
– воскликнул он, - слава Богу! Я уже испугался: вы не открываете, тут всякое подумаешь. Хорошо, что у меня был ваш ключ. Лунин вспомнил, что действительно давал ключ Плотникову, и мысленно обозвал себя идиотом.
– Фрол Афанасьевич! Келюс!
– продолжал Мик.
– Чего вы к нам не заехали? Ведь дядя Майкл... Помянуть надо... А то там собирались родственники - а они Майкла в глаза не видели...
– Нас никто не приглашал, Мик, - напомнил Лунин.
– Да говорил я бате!
– махнул рукою юный Плотников.
– Ну, у него забот, вчера, сегодня - понимаете? Гляжу, а вас за столом нет. Я к бате, а он себя в лоб стучит, будто вы там проживаете. Поедемте, я на тачке, внизу ждет. Хоть с предками моими познакомитесь... Между тем в коридоре опять появился Тургул. Револьвер он уже спрятал и выглядел вполне респектабельно. Увидев его, Мик растерялся и замолчал.
– Господин генерал, - обратился к нему Келюс.
– Вы, кажется, хотели познакомиться с Михаилом Плотниковым? Мик, это Антон Васильевич Тургул. Он хорошо знал твоего дядю Майкла... Келюс и Фрол пробыли у Плотниковых недолго. Никого из десятка собравшихся, кроме Мика, они не знали. Правда, Плотников-старший солидный лысый мужчина, склонный к полноте, отнесся к Лунину с некоторым вниманием, без особого труда выяснив, что они имеют несколько общих знакомых. На этом его интерес к Келюсу иссяк, что, впрочем, того особо не расстроило. Фролу старший Плотников, поглядев на него внимательно, только кивнул. Дхар остался невозмутим. Матушка Мика была настолько занята столом, что ни Фрол, ни Келюс ее толком не запомнили. Они выпили положенное число рюмок, ковырнули закуску и предпочли откланяться - тем более, что было действительно поздно. Антон Васильевич Тургул также оказался на поминках. Отослав Ухтомского в только им двоим известном направлении и пообещав вернуться к утру, он сел в машину вместе с остальными и был представлен хозяину дома как шеф фирмы, в которой работал покойный Корф. Национальная принадлежность фирмы специально не оговаривалась, но Плотников-старший, будучи человеком опытным, усадил Тургула на самое почетное место и несколько раз лично подливал ему водки. Тургул пил, когда требовалось, улыбался, когда требовалось, скорбно хмурил брови, а на вопрос о погоде в Оттаве отвечал, что бывает в столице редко, предпочитая работать прямо на объектах. Последние гости уже расходились. Мик с матушкой начали убирать со стола, а отец семейства и Тургул, сев у кухонного столика, принялись не спеша приканчивать чудом уцелевшую бутылку "Золотого кольца". Плотников несколько рассеянно ронял замечания по поводу своих заграничных впечатлений, генерал столь же рассеянно поддакивал, в воздухе висел сизый сигаретный дым, а гость и хозяин словно ждали чего-то. Наконец, Тургул, походя обмолвившись о высоких деловых качествах покойного, намекнул, что Михаил Корф направлялся в Столицу вовсе не с туристическими целями и только трагическая случайность помешала ему дождаться глубокоуважаемого Николая Ивановича и встретиться с ним. Затем, пустив три аккуратных кольца дыма, генерал, как бы ненароком, бросил, что фирма не случайно направила в Столицу именно Корфа - человека, имевшего в Советском Союзе такого уважаемого родственника. Плотников, поглядев на Тургула, пожаловался, что его отрасль переживает не лучшие времена. Он, конечно, понимает важность конверсии, но большие дела делаются медленно, и сейчас спрос на продукцию, к сожалению, невелик. Впрочем, если фирму, которую представляет господин Тургул, интересует некоторое количество качественного металлолома, то особых проблем не будет. Ежели, конечно, не возникнут трудности с оплатой. Тем более, к бартеру он в последнее время стал относиться настороженно. Тургул, пожав плечами, извлек из левого кармана пиджака что-то небольшое, но чрезвычайно тяжелое, завернутое в чистый носовой платок. Не говоря ни слова, он развернул материю, показывая хозяину дома нечто, блеснувшее в неярком свете кухонной лампочки тусклой желтизной. Нечто имело маленькое, но четкое клеймо Санкт-Петербургского монетного двора. Двуглавая клювастая птица свидетельствовала о серьезности учреждения, поставившего сей знак. Плотников воздержался от эмоций, как и следовало ожидать от человека его возраста и ранга. Он даже не стал взвешивать слиток в руке, а лишь заметил, что подобный бартер может вызвать трудности с таможней. Тургул, мягко улыбнувшись, пояснил, что таможня тут совершено ни при чем: бартер будет совершаться в пределах государственных границ, а об остальном позаботится фирма. После этого хозяин дома повеселел.
– Значит, металлоломчик...
– бормотал он, как бы про себя.
– Хороший, я вам доложу, господин Тургул. Могу и цветного подкинуть, если хотите... Правда, как вы с таможней будете разбираться, ума не приложу. Вот АНТ попробовал... А вам, собственно, на какую сумму? Антон Васильевич, не торопясь, достал ручку "Паркер" и написал что-то на салфетке. Хозяин, взглянув на написанное, стал изучать салфетку, словно там был записан государственный бюджет, а не единственная цифра.
– Ну, если так, - пробормотал он наконец.
– Могу моторы... моторы подкинуть. И запчасти всякие... Траки, например... Хорошие моторы, от тягачей... Танков... Тургул, подумав, намекнул, что моторы обычно сами не ездят.
– Ну так за чем дело встало?
– воскликнул Плотников, резво вскочив со стула. Он бросился куда-то в угол, долго рылся в недрах высокого кухонного пенала и, наконец, вернулся с еще одной бутылкой "Золотого Кольца".
– Заветная, - сообщил он полушепотом, покосившись в сторону двери. Заветная была также откупорена.
– Так за чем дело стало?
– повторил хозяин дома.
– Да этого у нас! Все склады забиты!.. Тягачи... Вездеходы... Мы вам из танка, господин Тургул, такой тягач отгрохаем! Пушки срежем, пулеметы срежем...
– А зачем резать-то?
– тихо-тихо спросил генерал и даже отвернулся. Николай Иванович поперхнулся воздухом, застыл, замолчал, затем начал медленно краснеть. Он краснел минуты четыре, после чего, резко выдохнув воздух, радостно взревел: - Так вам нужно...
– и умолк, лишь полные губы прошелестели, оружие! Тургул лишь улыбнулся и заботливо долил рюмку Николая Ивановича. Тот несколько минут приходил в себя, после чего совершенно протрезвевшими голосом предложил пройти в кабинет, где в сейфе у него лежат каталоги.
– Это потом, - покачал головой Тургул, на лице которого уже не было и тени улыбки.
– Вы изготовляете только броневую технику?
– Обижаете, господин Тургул, - Плотников, похоже, действительно слегка обиделся.
– Если нужно полностью вооружить отряд, - продолжал генерал, стрелковое вооружение, танки, грузовые авто, связь... аэропланы...
– Система "Град", - подсказал Николай Иванович.
– Да что хотите! Я понял: вам нужно полностью укомплектовать... отряд. И, наверное, в дальнейшем потребуются запчасти... ремонт, - он прокашлялся, боеприпасы... Тургул кивнул.
– Отряд, значит, с самолетами, - рассуждал вслух Плотников-старший, и в пределах страны... А если... Мишка-сопляк без меня уголовником вырастет...
– Он уже взрослый, - заметил генерал.
– Это как раз повод слегка заинтересовать его. Молодежь любит такие игрушки... Мне сказали, что он прекрасно считает...
– А ладно, - махнул крепкой ручищей Плотников.
– Черт с ними, со всеми! Дадут десять, отсижу три! Сколько у вас в отряде? Тысяч пять? Десять?
– Больше, уважаемый господин Плотников, - прищурился Тургул.
– Для начала нам нужно вооружить сто тысяч. Потяните?
– Это я-то не потяну? Это мы-то не потянем?
– захохотал Николай Иванович.
– Да благодетель! Да хоть пятьсот! Вы же меня спасаете! Да черт со мной, не пропаду! Заводы спасаете! Отрасль! Да мы вам скидку! Ей Богу! Четверть заказа браком оформим за такое дело.
– Вам, может быть, лекарства?
– вежливо поинтересовался Тургул, с некоторой опаской глядя на разбушевавшегося хозяина дома.
– Какое лекарство! Водки!
– гаркнул Николай Иванович и начал, лихорадочно заливая стол, наполнять рюмки. Тургул на секунду стал совсем серьезным, а затем широко улыбнулся хозяину дома.

Глава вторая.

Расставание

Фрол и поручик Ухтомский гуляли по Столице. В этот холодный ясный осенний день оба они неожиданно для себя оказались совершенно свободными. Фрол, позвонив утром в больницу, где лежала Лида, выяснил, что сегодня девушку будет обследовать какое-то заезжее светило, поэтому попасть к ней будет невозможно. Поручик же получил от Тургула, который после случившейся беседы с Плотниковым-старшим стал необыкновенно молчалив и скрытен, указание погулять по Столице и разведать обстановку. Похоже, генерал в данный момент не нуждался в помощи Виктора. Поскольку Мик куда-то внезапно исчез, а Келюс намеревался посвятить день очередному походу в поисках работы, то дхар и поручик, решив выполнить приказ генерала совместно, уже второй час, не торопясь, бродили по центру.
– Узнаешь?
– спросил Фрол Виктора, когда тот, остановившись у Пассажа, некоторое время внимательно рассматривал окрестности.
– Не очень, - честно признался поручик.
– Я ведь в Петербурге жил. Сюда только к тетушке ездил. Не люблю этого города, вот Петербург - это да! Возьмем Питер, Фрол, свожу вас к нам, особняк покажу. Правда, там господа комиссары кого-то поселили... Ну ничего, покуда внутри чистить будут, мы с вами хоть снаружи поглядим. Его сам Монферран строил - тот, что Исаакий возводил.
– А зачем Питер брать?
– удивился Фрол.
– Давай сейчас съездим. Восемь часов на "Красной стреле". Такую возможность поручик, похоже, не учел.
– Нет, не хочу, - решил он наконец.
– Могу себе представить, что они за эти годы с Питером сделали! Не хочу... У меня ведь, Фрол, дед в Питере остался. У красных... Отца в августе восемнадцатого взяли. Не знаю, когда и где они его... А деда соседи спрятали. Ему семьдесят девять...
– А мать где?
– осторожно спросил Фрол.
– Во Франции, в Ницце, - ответил поручик и прибавил: - Слава Богу.
– Жалко особняк?
– Конечно жалко!
– воскликнул Ухтомский.
– Там ведь не только мебель, книги, картины... Там ведь дом, Фрол! Мой дом. Небось, даже господину пролетарию свой подвал жалко, если всю жизнь там прожил. И если жить больше негде... Когда я уезжал в январе восемнадцатого на Дон, вы знаете, Фрол, я сжег в камине все свои игрушки. И детские книжки... Даже свою любимую про лорда Фонтленроя.
– Ты чего?
– поразился дхар.
– Зачем?
– Неужели не ясно?
– вздохнул поручик.
– Я ведь уже понимал, что придут. Это отец все на что-то надеялся. Ждать, уезжать не хотел. Вот и дождался... Они шли по набитым народом улицам, продираясь через ряды торгующих, которых Ухтомский по привычке именовал "мешочниками", глядели в бесстыдные витрины коммерческих магазинов и беседовали.
– А вы, Фрол, откуда родом?
– Ухтомский чудом увернулся от какой-то гражданки, обвешанной сумками, откуда торчали хлебные батоны и пачки спагетти.
– Кировская область, поселок городского типа имени XVI Партсъезда, охотно сообщал Фрол.
– Улица Вторая Арматурная.
– Вы, надеюсь, шутите, Фрол, - улыбнулся князь.
– Такой губернии нет. Это не я, елы, - развел руками дхар.
– Ну, Вятка это. Переселили нас туда в конце двадцатых. По оргнабору на строительство комбината. Поселок, конечно... Мы его зовем "Дробь Шестнадцать..." Да ничего! Квартира у нас приличная. Слава Богу, не в хрущовке. Не, Монферран, ясное дело. Князь несколько растерянно попросил объяснить ему понятия "оргнабор" и "хрущовка". Фролу потребовалось на это примерно минут двадцать. За это время они, проделав очередную петлю по лабиринту столичных улиц, внезапно оказались у большого здания, которое, несмотря на все превратности судьбы, еще не потеряло своего величия.
– А ведь это Дворянское Собрание, Фрол!
– заметил Ухтомский.
– Я тут бывал раза два... С тетушкой.
– А здесь, елы, и сейчас Дворянское Собрание, мне барон рассказывал. Только они где-то в углу теснятся. А что, зайти хочешь?
– А пожалуй, - в глазах Ухтомского мелькнул зловещий огонек. Поглядим на господ красных бояр! Как в свое время Корфу, Ухтомскому и Фролу пришлось потратить немало времени, прежде чем они разыскали бывшую бильярдную. Как и барону, им предложили купить входные билеты. Фрол, естественно, не стал возражать, но Виктор, сжав губы, вытащил офицерскую книжку и бросил на стол дежурной. Та растерянно взяла ее, повертела в руках и наконец заглянула внутрь.
– Ну и что, молодой человек? Вы хотите сказать, что это офицерская книжка вашего деда... или прадеда...
– Я Виктор Кириллович Ухтомский, - холодно ответил князь.
– И я желал бы пройти. Наше имя зарегистрировано в Столичном Собрании с восемнадцатого века! Фрол ожидал, что без скандала обойтись не удастся. К его удивлению, дежурная, встав, извлекла из стенного шкафа какую-то громадную древнюю книгу и принялась ее листать.
– Зарегистрирована, совершенно верно!
– почти радостно сообщила она.
– А вот и Виктор Кириллович Ухтомский! Он был впервые допущен в Собрание в 1916 году... Так вы его потомок?..
– Я хотел бы пройти!
– повторил Виктор.
– Но понимаете, молодой человек, - не сдавалась дама.
– У нас порядок... Если у вас нет свидетельства об анноблировании, то вам придется брать входной билет. Разве что выписать вам гостевой... Но вам нужна рекомендация... Вокруг уже стояло несколько человек, делая вид, что совершенно не интересуется происходящим.
– Я, между прочим, сама родственница Ухтомских, - заявила дама, правнучка Иллариона Константиновича Терентьева.
– Вот как?
– удивился Ухтомский.
– Иллариона Константиновича? Председателя Второго Департамента Правительствующего Сената?
– Совершенно верно. Я внучка его дочки Зинаиды. У нас был особняк на Моховой. Вот! Дама гордо обвела взглядом окружающих, число которых постепенно росло. Губы Ухтомского дернулись, затем расплылись в широкой улыбке.
– Милостивая государыня!
– воскликнул он.
– Как приятно в эти дни видеть такое благожелательное отношение к столь достойной семье, как Терентьевы! Вы даже подарили им целый особняк! Которого, - и тут лицо князя вновь дернулось, - у них никогда в Столице не было. Ни на Моховой, ни где бы то ни было. Илларион Константинович имел служебную квартиру в Санкт-Петербурге, а здесь снимал комнаты на Ордынке, в доме Прокофьева.
– А ведь точно, - негромко заметил кто-то из окружающих.
– К тому же, Зинаида Илларионовна Терентьева, - продолжал Ухтомский, - к великому горю родителей скончалась от кори в возрасте трех лет, когда выходить замуж, равно как и иметь потомство, еще несколько не ко времени.
– Я еще тогда говорил, когда ее принимали, что самозванка!
– заметил другой голос. Шум стал разрастаться. С дамой случилась истерика, она принялась показывать извлеченную из ящика стола рекомендацию какого-то Сергея Леопольдовича, чем, впрочем, вызвала лишь реплику, посвященную тому, как ей эта рекомендация досталась.
– Оставьте ее, Виктор Кириллович, - обратился к Ухтомскому высокий бородач.
– Бог ей судья! Проходите, я поручусь за вас. Моя фамилия Киселев. Александр Александрович Киселев. Вы хотели кого-нибудь повидать?
– Благодарю Вас, Александр Александрович, - кивнул Ухтомский, поворачиваясь к безутешной лже-Терентьевой спиной.
– Вообще-то, мы с господином Соломатиным хотели повидать господина Говоруху. Ну и просто взглянуть, как российское дворянство... возрождается...
– Какая страна, такое и дворянство, - констатировал Киселев.
– А Ростислава Вадимовича сегодня, к сожалению, нет. Все хворает.
– Жаль, - Ухтомский достаточно бесцеремонно осматривал окружающих. Впрочем, кружок любопытных быстро рассосался. Лже-Терентьева уже пришла в себя и уткнулась носом в том "Анжелики".
– Так че, Виктор, пошли отсюда?
– предложил Фрол, чувствовавший себя в этих стенах неуютно.
– Оставайтесь, господа, - предложил Киселев, - у нас вскоре встреча со Звездилиным. Не Лещенко, конечно, но все-таки...
– Благодарю вас, господин Киселев, - учтиво кивнул Ухтомский.
– Мы, пожалуй, воспользуемся вашим любезным предложением...
– Послушайте, Фрол, - поинтересовался князь, покуда они не спеша пробирались вглубь бывшей бильярдной.
– А кто такой этот Звездилин?
– А певец это! Такой бородатый, с косичкой. Романсы, елы, поет. И про вас, про белых, тоже.
– Любопытно, любопытно, - бормотал Ухтомский, рассматривая разного рода наглядную агитацию, развешанную на давно некрашеных стенах. Их маршрут с фатальной неизбежностью привел в буфет. В этот день, как и в день посещения Собрания Корфом, здесь было людно. Правда, на этот раз отпускали не сосиски, а ветчину. Очередь стояла грозно, и молодые люди, зажатые со всех сторон, почувствовали, что время до встречи с известным певцом имеет шанс протечь достаточно своеобразно. Впрочем, минут за сорок они достоялись, что стало возможным исключительно благодаря Фролу, который движением широких плеч не пускал некоторых представителей голубой крови, главным образом кавказской национальности, пролезать без очереди. Ветчину брать не стали, а удовлетворились несколькими бутербродами с грудинкой, на которые ушли почти все и без того истаявшие деньги Фрола. Ухтомский намекнул, что заплатит за все сам, но у дхара был свой кураж, и расплатились поровну. Тогда Виктор, отправив Фрола с бутербродами оккупировать освободившийся столик, отсчитал из внушительного вида пачки, добытой им из кармана, еще десяток бумажек и присоединился к дхару, неся бутылку коньяка "Самтрест". Времени было еще достаточно. Они не спеша пили коньяк, который, к удивлению Фрола, лучше Виктора знавшего современные буфеты, оказался действительно самтрестовским. Ухтомский, несколько откиснув, стал рассказывать Фролу о том, как участвовал в обороне Кремля в ноябре 17-го, как его ставили к стенке пьяные солдаты Пулеметного полка, как в Ростове он повстречал Михаила Корфа, про Ледяной поход, про Кубань, про Донбасс и Харьков. Фрол слушал и только качал головой. В свое время он с одноклассниками играл в Неуловимых мстителей, да и теперь, хотя симпатий к красным заметно поубавилось, белые тоже не вызывали у него особого восторга. Правда, молодой Ухтомский ему нравился, хотя то, сто Виктор оказался настоящим князем, по-прежнему изрядно смущало дхара. Впрочем, мысль, что они с князем Ухтомским хоть и дальние, но все же родственники, немного забавляла. Бутылка постепенно пустела. Фрол, никогда не злоупотреблявший подобным зельем, в то же время практически не хмелел, тем более что коньяк оказался действительно неплох. Дхар немного опасался за поручика, помня эскапады беспутного Мика. Но Ухтомский, проведя три года в окопах, имел такую школу, что полбутылки "Самтреста" не воспринимались им всерьез. Лицо князя по-прежнему оставалось бледным, голос спокойным, лишь ноздри породистого тонкого носа стали раздуваться чуть чаще. Последний глоток был допит как раз вовремя. Публика начала вставать и переходить в соседнее помещение, где, как в свое время довелось констатировать Корфу, находился небольшой зал с лекторской кафедрой, украшенный серпасто-молоткастым гербом. Правда, на этот раз кафедру убрали, у стены было устроено возвышение, освещенное жутковатыми железными треногами, которые при должной фантазии можно было принять за софиты. Над всем этим был развешен большой трехцветный флаг. Фрол и Ухтомский, скромно заняв места в предпоследнем ряду, стали ждать. Знаменитость, следуя неписаной традиции, несколько задерживалась. Фрол, оказавшийся среди высшей столичной знати, вновь занервничал и, если бы не поручик, то, наверное, не выдержал бы и ушел, не дождавшись начала. Ухтомский же, похоже, получал своеобразное удовольствие, разглядывая публику. Губы князя то и дело кривились в усмешке, глаза недобро щурились, а временами он отворачивался, с трудом удерживаясь от каких-то рвавшихся из глубины души замечаний. Лишь однажды он удивленно дернулся: - Этак, Фрол Афанасьевич, можно и в желтый дом попасть. Вылитый Саша Трубецкой! Даже прическа та же! Ну фантом!
– Так, может, это он и есть? Тоже... командированный, вроде тебя.
– Нет, - помрачнел поручик.
– Я б и сам так подумал, но нет. Похоронили мы Сашу. Еще в апреле 17-го года. Под Ригой. У него сын остался... А это правнук, наверное. Но как похож... Наконец где-то сбоку зашумело, и по проходу под шумные аплодисменты прошествовал высокий полный господин с изящным брюшком, носивший, как верно указал Фрол, не только клочковатую бороду, но и ухоженный понитейл. Великий мэтр, раскланявшись, поднялся на возвышение, где уже горели треногие софиты. К удивлению Ухтомского, Звездилин не спешил демонстрировать свои вокальные возможности. Пространно поздравив присутствующих с обретенной свободой, он посвятил минут пятнадцать критике павшего режима. Примерно столько же времени ушло на одобрительные высказывания мэтра о давних дореволюционных годах. Похоже, певец подходил к самому главному. И действительно, он сделал изящный словесный пируэт, высказав свое восхищение самим фактом выступления перед воскресшим российским дворянством, после чего скромно намекнул, что сам - потомок старинного рода графов Звездилиных, присовокупив, что имеет грамоту об анноблировании, выданную на днях как раз в этих стенах. Пока зал аплодировал, с губ Ухтомского не сходила кислая улыбка, он тихо пробормотал какую-то загибистую фразу, из которой Фрол уловил лишь слово "гаер". Между тем, граф Звездилин, поцокав ногтем по микрофону, прокашлялся и наконец запел. Фрол не был поклонником певца, но, проведя большую часть своей жизни в ПГТ Дробь Шестнадцать, где знаменитости появлялись только на экране телевизора, слушал Звездилина с интересом. В конце концов, некоторые старинные романсы Звездилину так и не удалось испортить до конца, и пару раз Фрол даже принимался вместе со всеми аплодировать маэстро. Ухтомский слушал молча, скрестив руки на груди и, если не считать блуждавшей по его лицу усмешки, внешне никак не выражал эмоции. Спев несколько романсов, певец перешел к наиболее интересной части концерта. Зал прослушал песни про хорунжего, вовремя не пристрелившего лошадь, про дорогую графиню, которой не рекомендовалось лишний раз нервничать, и про безбожного прапорщика, утопившего в тихом омуте золотые погоны, отчего ему и конец пришел. Покуда Звездилин пел, усмешка постепенно сползла с лица Виктора, губы сжались и побледнели, а руки вцепились в подлокотники кресла. Наконец знаменитость объявила свою самую известную - легендарную - песню "Поручик Ухтомский". При этих словах Виктор окаменел, затем помотал головой, точно прогоняя наваждение, но песню прослушал внимательно, время от времени закрывая глаза, словно пытаясь что-то вспомнить. Переждав овацию и приняв должное число букетов, Звездилин вместо очередной песни вновь обратился к залу. Сославшись на постоянно задаваемые вопросы по поводу легендарного шедевра, он решил удовлетворить любопытство своих уважаемых слушателей, поведав им историю создания знаменитой песни.
– Фрол, это же с ума сойти можно!
– возбужденно зашептал Ухтомский, с которого спала вся его невозмутимость.
– Это ведь наша песня! Ее Славик Арцеулов сочинил! Слова, конечно, немного другие, но это она!
– Елы, так это, значит, про тебя!
– поразился Фрол, знавший, конечно, знаменитый шлягер, но никак не подозревавший о такой возможности.
– Да нет, не совсем. Там вначале "поручик Орловский" было... Андрей Орловский из второго взвода... Между тем Звездилин начал рассказ. Его версия, однако, выглядела несколько иначе. Прежде всего он с легкой иронией отметил, что на великий шедевр претендуют уже полтора десятка авторов, причем этот список включает даже Зинаиду Гиппиус, Марину Цветаеву и Лебедева-Кумача. Истина, однако, в другом, и эту истину он сейчас поведает залу. Дело в том, что песню сочинил он, граф Звездилин. По залу прошел легкий шелест. Уловив его, артист улыбнулся немного снисходительно и заметил, что некоторые средства массовой информации спекулируют на том, что "Поручик Ухтомский" был известен и десять лет назад, и двадцать, и даже двадцать пять. Кто-то на основании этого пытается сделать различные, столь же безответственные, выводы. А выводы эти действительно безответственные, поскольку песню эту он, Звездилин, написал в шесть лет, как раз тридцать лет тому назад.
– Однако, - процедил Ухтомский, - граф Звездилин-Вундеркиндский... Маэстро охотно поделился подробностями. В шесть лет он нашел в гараже седло, принадлежавшее его знаменитому деду, фельдмаршалу Звездилину. Играя в "казаки-разбойники", будущий великий певец сел в это седло и внезапно почувствовал озарение. Тут же, сидя в седле, он сочинил знаменитую песню, вернее первый ее вариант, поскольку их теперь двадцать четыре. И все они, естественно, принадлежат одному автору, то есть самому маэстро.
– Помилуйте!
– какой-то старик вскочил с места.
– Эту песню пели еще в гражданскую войну!
– Дедушка, - снисходительно улыбнулся артист, - вам несколько изменяет память. Склероз, господа!
– Звездилин вновь улыбнулся залу и слегка погладил себя по животику. Старик, дернувшись, как от удара, осел в кресло.
– Милостивый государь!
– Фрол и не думал, что голос Ухтомского может быть таким звонким и сильным.
– Я не страдаю склерозом! Эту песню пели в Марковском полку еще в апреле 18-го. В сентябре ее текст напечатал "Екатеринодарский вестник". Поручик стоял, высоко подняв голову, глаза были прищурены, руки вцепились в спинку впереди стоящего кресла.
– А в 27-м - "Русская мысль" в Берлине, - добавил кто-то, и зал зашумел.
– Как вам не стыдно!
– завопила какая-то дама средних лет, в свою очередь вскакивая и размахивая сумочкой.
– Как вы можете сомневаться в словах господина Звездилина? Стыдитесь!
– Графа Звездилина?
– переспросил кто-то, и несколько человек захохотало.
– Фельдмаршала, - ответили ему, и хохот усилился.
– Господин Звездилин!
– продолжал Ухтомский.
– Если вы действительно дворянин, немедленно извинитесь перед залом! В том, что вы говорили, нет ни слова правды!
– Молодой человек!
– растерялся маэстро.
– Я вас уверяю... Честное слово...
– Честное - что?
– вновь не выдержал князь, и тут мимо его виска что-то просвистело. Сумочка, брошенная дамой средних лет, пролетела в нескольких сантиметрах возле уха поручика, попав в сидевшего в последнем ряду пожилого господина. В ту же секунду вокруг дамы возник легкий водоворот, послышался сухой треск оплеухи. Водоворот усилился, и через секунду кто-то уже катился по проходу. Над вскочившей толпой замелькали крепкие ручищи, и все покрыл неистовый гвалт собравшихся в зале особ голубой крови.
– Пора, елы, сматываться, - рассудил невозмутимый Фрол и потянул Ухтомского к выходу.
– Заметут, в карету его! Поручик пытался сопротивляться, не желая дезертировать с поля битвы, но Фрол, окончательно взяв командование на себя, потащил упиравшегося Виктора прочь из зала. За спиной их ревело, кто-то кричал: "Стыдитесь, господа!", - но большая часть выражений была все-таки несколько иного уровня.
– Извозчики! Лакуны!
– бормотал Ухтомский, буксируемый неумолимым Фролом. Уже на выходе, рядом со столиком, где раньше восседала лже-Терентьева, а теперь, вероятно по случаю концерта, было пусто, они столкнулись с самим Звездилиным, который также успел улизнуть. Маэстро, увидев поручика, замер, а затем пробормотал что-то о хулиганах.
– Моя фамилия Ухтомский, - заметил князь.
– Вы что-то хотели сказать? Звездилин вновь застыл, затем попытался снисходительно улыбнуться, но тут их взгляды встретились, и он окончательно потерял дар речи. В двери уже вваливались люди в форме, спеша к месту побоища, и Фрол потянул Виктора к выходу. Ухтомский шагнул вплотную к потомку фельдмаршала, правая рука дернулась, но он лишь процедил: "На конюшню!" - и, резко повернувшись, шагнул прочь, оставив Звездилина, застывшего, словно Лотова супруга, стоять у регистрационного столика. Фрол ухватил Виктора за руку, и они покинули славные стены Собрания. Покуда Фрол и поручик совершали очередной круг по центру Столицы, дабы несколько сгладить впечатление от знакомства со сливками местного общества, слухи уже начинали ползти по городу, привыкшему за последние месяцы к любым, самым невероятным, происшествиям. Встрепенулись репортеры, почуяв запах жареного, засуетились телевизионщики, готовясь к срочному выезду, редакторы резервировали столбцы вечерних выпусков. Уже в девятичасовых новостях зрители смогли прослушать репортаж о зверском избиении знаменитого певца Звездилина группой необольшевиков, устроивших погром в Дворянском Собрании. Впрочем, полуночные "Вести" поведали о несколько ином - о похождениях вдрызг пьяного маэстро, который во время исполнения "Поручика Ухтомского" избил старушку. Все это кончилось большим интервью певца одной из центральных газет, где он повторил свой рассказ о рождении знаменитого шедевра, доведя количество созданных вариантов песни до двадцати пяти. ...Келюс выслушал рассказ Фрола без особых эмоций. Ему было не до фельдмаршальских предков певца. Очередной поход в поисках работы опять завершился ничем, деньги подходили к концу, к тому же слова Тургула то и дело всплывали в памяти, портя и без того скверное настроение. На следующее утро Келюс решил повторить попытку, а Фрол собрался в больницу к Лиде. Они допивали кофе из последней уцелевшей у Лунина пачки, когда в дверь позвонили.
– Мик, - предположил Фрол. Однако это был не Плотников. На пороге с несколько виноватым видом стоял поручик Ухтомский.
– Здравия желаю, господин Лунин!
– отчеканил он.
– Разрешите войти? Получив разрешение, князь снял пальто, секунду потоптался в прихожей, а затем щелкнул каблуками: - Господин Лунин! Разрешите доложить! Прислан для отбытия ареста!
– Чего?
– ахнул подошедший Фрол. Келюс молчал, но глаза его полезли на лоб от удивления.
– Получил сутки ареста от его превосходительства за буйство, пояснил поручик.
– Прислан для производства генеральной уборки в квартире. Келюс хотел что-то сказать, но внезапно в голову пришла какая-то мысль, и он промолчал.
– Ладно, - решил Николай.
– Уборку я, бином, и сам произведу, а так милости просим. Пойдемте, Виктор, там у нас, кажется, еще есть кофе...
– Понял?
– шепнул Лунин дхару, покуда поручик мыл руки в ванной.
– Не-а...
– Генерал его второй день отсылает. Ну и дела!.. Если даже своему поручику не верит... Ухтомского напоили кофе и оставили в квартире, запретив даже прикасаться к швабре и венику. Фрол поехал в больницу, а Келюс направился в очередной поход. Он давно уже пытался устроиться в какой-нибудь институт, но даже в техникумах и редакциях свободных мест не оказывалось. Николай сломал гордость и поехал к своей старой знакомой, которая работала в одном крупном издательстве. Видеть ее Николаю не очень хотелось, но он чувствовал, что выбирать не приходится. Знакомая угостила Келюса кофе из редакционного кофейника, полчаса болтала о пустяках, а затем, когда они остались одни, неожиданно сменив тон, сообщила, что ничем помочь не может. Потом добавила, что и другие едва ли смогут Келюсу помочь, поскольку в списке людей, которых не следует принимать на работу, фамилия Келюса фигурирует с самыми резкими характеристиками. Списки эти, как выяснилось, регулярно рассылаются некими инстанциями по всем институтам, техникумам, редакциям и даже средним школам. Келюс вспыхнул, но, сдержавшись, поблагодарил за информацию и покинул негостеприимные стены. На улице он нашел первую попавшуюся скамейку и долго курил, приходя в себя. Весной Лунин потерял работу, выйдя из правящей партии, что в конце концов бросило его на бетонные баррикады Белого Дома. Новая власть отнеслась к нему не лучше. Николай, конечно, догадывался, что могло быть причиной этого, и его вновь, в который раз, охватило чувство бессилия. Келюс на собственной шкуре понял теперь, что значит бодаться с Системой. В конце концов Николай не выдержал и пошел в Белый Дом. Он не ждал ничего хорошего от этого визита, но терять было совершенно нечего. Впрочем, визит чуть было не завершился в самом начале. Келюса попросту не пустили, посоветовав записаться на прием. Келюс знал, что значит записаться на прием, тем более его вопрос едва ли мог решить обыкновенный чиновник. Он хотел напомнить, что был здесь в августе, но гордость пересилила, и он лишь попросил пропустить его как бывшего члена группы поддержки Президента. Тут на Лунина посмотрели внимательнее, предложив назвать фамилию. Дежурный долго листал какие-то списки, затем его тон внезапно изменился. Он попросил Келюса присесть и подождать, а сам стал звонить по телефону. Николай заметил, что звонит он не по тому аппарату, который находится перед ним, а по другому - стоявшему на краю стола и не имевшему цифр на диске. Минут через пять дежурный выписал Келюсу пропуск и предложил подождать сопровождающего. Это уже Лунину никак не могло понравиться, но уходить было поздно. Сопровождающий оказался двухметровым верзилой в штатском, державшимся, впрочем, крайне вежливо. Они прошли хорошо знакомыми Келюсу коридорами, поднялись на лифте, и вскоре Николай стоял у высокой двери, возле который вытянулись по стойке смирно двое верзил, как две капли воды похожие на того, что его сопровождал. Келюс перешагнул порог и тут же увидел Генерала.
– А, Лунин!
– Генерал мельком взглянул на часы.
– Хорошо, что застал. У меня скоро совещание по Украине. Ну, садись. Честно говоря, Келюс и не надеялся попасть именно к Генералу. Он предпочел, чтобы с его делом разобрался кто-нибудь другой, но выбора не было.
– Что?
– продолжал Генерал, не давая Николаю вставить слова.
– Никак в покое не оставят? Я ж им сказал!
– Здравствуйте, - перебил его Келюс.
– Нет, меня не трогают. Даже следователь больше не вызывает. Спасибо.
– Тогда что? Материально плохо?
– Скажите, - вновь перебил его Лунин.
– Я что, враг народа? Генерал на секунду задумался: - Понял. Не берут на работу. Угадал? Келюс, насколько мог коротко, поведал ему о пресловутых списках.
– Вот хреновье!
– возмутился Генерал.
– Интересно, кто их рассылает? Знаешь, Лунин, ты меня, наверное, крепко не любишь, и можешь поверить, я тебя тоже, но списки... Вот падлы!
– Да я верю, - кивнул Келюс.
– Только от этого не легче. Генерал схватил со стола блокнот, черкнул туда несколько размашистых строчек и на секунду задумался.
– Тебе куда лучше? Ты, кажется, преподаватель?
– Да куда угодно, - рассудил Келюс.
– Хоть в издательство.
– Ага, - Генерал сделал новую запись. Затем спрятал блокнот и вновь задумался.
– Ладно, - заявил наконец он.
– На работу тебя возьмут. Только, Лунин, имей в виду, насолил ты кое-кому крепко. Оружие есть? Келюс ничего не ответил. Генерал взглянул на него и усмехнулся.
– С собой не носи, но дома держи. Представим тебя и этого сержанта... Соломатина... к ордену... Авось приутихнут... И... вот что, Лунин. Память хорошая? Келюс кивнул.
– Я назову тебе телефон. Нигде не записывай. По нему ты меня всегда найдешь. Но только - если жизнь или смерть. Ясно?
– Ясно.
– Будешь звонить, меня никак не называй, - продолжал Генерал.
– И себя не называй тоже. Выдумай кличку. Ну, псевдоним...
– Келюс, - предложил Лунин. Ничего другого в голову не пришло.
– Ага, "Графиня Монсоро", - сообразил Генерал.
– У меня как раз дочь читает. Ладно, но смотри - только если жизнь или смерть. Он не стал называть номер, а записал его на листке блокнота, показал Келюсу, а затем сжег бумажку в пепельнице, аккуратно высыпав пепел... Фрол возвращался из больницы. Лида чувствовала себя заметно лучше, и ее уже собирались выписывать, но случившееся было непоправимо: двигаться девушка не могла. Родители достали где-то немецкую инвалидную коляску, и Лида под присмотром Фрола училась ездить на ней по больничному парку. Вчерашний визит медицинского светила не дал особых результатов. Светило порекомендовало санаторий, целый список дефицитных лекарств и посоветовало не терять надежды. Правда, в чем состоит надежда, светило не указало, заметив, что иногда сильные стрессы способны вывести больного из паралича, но при этом смотрело на Лиду с таким профессиональным оптимизмом, что девушка все поняла. Фрол собирался уезжать и мучился, что ничем не сможет помочь Лиде. Впрочем, Келюс и Мик твердо обещали не забывать девушку. Сама Лида держалась бодро, заявляя, что, как только вернется домой, попытается взять вновь в руки кисть. В общем, настроение у Фрола было не из лучших. Открывая дверь, он услышал какой-то грохот. Ожидая чего угодно, дхар вихрем ворвался в квартиру и замер. Вся мебель была сдвинута с мест, швабра, которой поручику категорически запретили касаться, торжественно торчала посреди прихожей, а стук, доносившийся из кабинета, свидетельствовал о том, что Виктор, натиравший в данный момент пол, двигает огромный письменный стол.
– Ну даешь, елы!
– поразился Фрол.
– Че, князья тоже полы натирают?
– Еще как, Фрол!
– бодро отозвался Ухтомский.
– Особенно в юнкерском училище. Пол у нас в актовом зале был, я вам доложу... Ну, как Дворцовая площадь.
– Ага, - кивнул дхар.
– Ну ниче, мы у себя в Забайкальском зубными щетками пол мыли. Ладно, сейчас пособлю. При мощной поддержке Фрола уборка, несмотря на грандиозные масштабы, была завершена сравнительно быстро и без потерь. Пострадал только один из стульев в гостиной, распавшийся от мощного толчка Фрола. Стул пришлось клеить эпоксидкой, после чего уборка была сочтена законченной, и молодые люди направились на сверкавшую чистотой кухню пить чай.
– Фрол, - обратился к дхару поручик, допивая вторую чашку, - вы не могли бы продиктовать мне эпос о Ранхае?
– По-дхарски?
– удивился Фрол.
– Ну, начало, вроде, помню... Он на минуту задумался, затем распевно, не торопясь, прочитал: Вах-у дхэн мариба дхори Цхор бахсат Ранхай-гэгхэну Эйсо энна хон-акуна Вапалари айаримэ Ул Ранхай ю-лах эато Глари басх алтэ а-квуми Арва-атур мгхути-цотэ - Только по-русски не смогу, - пожаловался он.
– Тебе хорошо, ты в гимназии учился...
– Да бросьте, Фрол!
– решительно заявил Ухтомский.
– Сможете! Пойдемте! Они перешли в кабинет. Князь, усадив Фрола в кресло, достал из бумажных залежей чистую общую тетрадь и приготовил карандаш.
– Слышь, - не выдержал дхар, - а зачем тебе?
– А Рангайка чей предок?
– усмехнулся Ухтомский.
– Это будет почище родовой байки. Попробую потом стихами перевести. Размер легкий, как у "Калевалы" Ну, давайте. Фрол облегченно вздохнул, закрыл глаза и нерешительно начал: - Ну... Слушай, племя серых дхаров... Песню о воине... начальнике...
– Повелителе, - подсказал Ухтомский.
– Ну повелителе Ранхае, великом сыне солнечного леса... Как там, елы... Могучем повелителе звезды и тучи...
– Красиво, - князь быстро водил карандашом по бумаге.
– Дорога... путь Ранхая вечен, его мир, война и работа...
– Деяния, - поправил Виктор, прицокнув языком.
– Деяния, - покорно повторил Фрол, - не подвластны злой ночи...
– Вот это фольклор!
– удовлетворенно заметил Ухтомский, покуда дхар переводил дух.
– Это вам не "Гуси-лебеди"... Когда Келюс вернулся домой, работа подходила к концу. Фрол постепенно сам вошел во вкус и время от времени прерывал русскую речь странно звучащими дхарскими словами. Ухтомский легко чертил в тетради строчку за строчкой.
– А, мемуары Принца Дхарского, - заметил Келюс.
– Ваше дхарское высочество, как там у нас насчет ужина? Ухтомский обещал забежать на следующий же день, но так и не появился. В течение нескольких дней Келюса и Фрола никто не тревожил. Мик - и тот пропал. Его матушка сообщила, что Михаил очень занят, причем ее тон не оставлял сомнений, что Плотников-младший действительно занялся наконец чем-то полезным. Впрочем, Келюсу и Фролу это было на руку. До отъезда дхара требовалось закончить кое-какие дела... ...Вход в катакомбы, откуда их вывели люди полковника Глебова, был теперь забран густой решеткой. Массивный замок выглядел угрожающе, но Фрол, специально заехавший как-то днем взглянуть на него, лишь похмыкал и попросил у Келюса разрешения покопаться в инструментах деда. В свое время Лунин-старший недурно слесарил в свободное от партработы время, и дхар, быстро заполнив сумку всем необходимым, остался доволен. Они вышли из дому поздно вечером, чтобы иметь побольше времени до рассвета. С полчаса они бродили у Дома на Набережной, поглядывая по сторонам, но все было тихо. Если за ними и следили, то обнаружить это не представлялось возможным. У решетки, загораживавшей вход, было также спокойно. Келюс стал светить фонариком, а дхар, тихонько насвистывая, занялся замком. Стальной страж явно не оправдал доверия тех, кто его повесил - не прошло и пяти минут, как дхар удовлетворенно хмыкнул и осторожно приоткрыл решетку. Из подземелья несло холодом и сыростью. Келюса передернуло. Он плотнее запахнулся в специально надетую по этому случаю теплую куртку и осторожно шагнуть вглубь. В ту же секунду услышал - или ему показалось как в глубине темного тоннеля раздался тихий стон. Николай замер.
– Чего там?
– торопил его Фрол, заглядывая через плечо в темноту. Пошли быстрей, елы!
– А ну-ка, "Мессинг", - предложил Лунин, освобождая проход, послушай... Фрол озабоченно прислушался, затем провел по воздуху руками, подумал и решительно заявил: - Никто! Там, Француз, даже кошака бродячего, и того нет. Ручаюсь. Келюс не стал спорить, и они двинулись вперед, посвечивая фонариком. Вокруг было тихо, только песок шуршал под ногами да слышался все усиливавшийся стук падавших капель воды. Келюс старался ни о чем не думать, но долгий путь в тоннеле сам собой рождал воспоминания... ...Здесь их вели омоновцы, здесь Келюс увидел серый предрассветный сумрак, сменивший чернильную темноту, а здесь уже стояла тьма; тоннель вел все глубже, приближаясь к подземному залу, где Михаил Корф в последний раз смотрел на неровный свет умирающей свечи... Теперь в зале было пусто, только следы пуль на стенах да неглубокие воронки на полу напоминали о той ночи. Луч фонарика упал туда, где они оставили Корфа и Кору. Там тоже никого не было: тело барона лежало в навек запаянном гробу, а то, что осталось от Тани Корневой - Коры, - как сказал Келюсу следователь, передали ее родным. Внезапно фонарик упал на что-то, тускло блеснувшее в его свете холодной сталью. Егерский нож - трофей барона - лежал там же, где его оставили, незамеченный теми, кто забирал тела.
– Мику отдадим, - решил Келюс, пряча находку.
– Все-таки память Они свернули налево и пошли по узкому коридору. Последний раз Келюс был здесь вместе с людьми полковника Глебова, когда шел за скантром. С тех пор здесь ничего не изменилось. То и дело слева и справа в свете фонаря возникали ниши, под ногами шуршали то мелкие камни, то битый кирпич: воздух был все тот же - сырой, затхлый, казалось, наполненный каким-то давним ужасом.
– Сейчас гроб будет, - вспомнил невозмутимый Фрол.
– Не боись, Француз, прорвемся. Луч фонарика выхватил из темноты нишу вместе с черной крышкой, и тут рука Келюса дрогнула: гроб был открыт, крышка сдвинута в сторону, каким-то чудом не упав на землю. Фрол покачал головой, забрал у Келюса фонарик и, посветив, заглянув внутрь.
– Пусто, - Лунин, преодолевая невольный озноб, заглянул следом. Наверное, взломали. Кладоискатели, бином... Фрол осмотрел края крышки и вновь покачал головой: следов взлома не было. Длинные ржавые болты говорили о том, что крышку попросту вырвали с чудовищной силой. Но ухватиться было не за что: поверхность казалась гладкой.
– Вот елы!
– констатировал Фрол.
– Либо у кого-то дури побольше, чем у Василия Алексеева и он просто за края взялся, либо...
– Либо что?
– поинтересовался Лунин, заметив, что Фрол замолчал.
– Либо изнутри нажали, - неохотно закончил дхар и тут же бросил: Пошли отсюда, Француз, мебель, в карету ее! Вскоре они добрались до ниши, где оставили документы и оружие. Тайник был в полной сохранности, даже бумага, к удивлению Келюса, не особенно отсырела. Тонкие папки сложили в стопку и спрятали в захваченный с собой рюкзак. Туда же Фрол уложил оба револьвера. Автоматы решили покуда не трогать.
– Ну чего, - заметил дхар.
– Назад? Или на Алию поглядим? Николая передернуло. Ни за какие сокровища он не смог бы заставить себя вновь подойти к запечатанному дхарским заклятием входу, за которым лежали кости князя Полоцкого.
– Пошли отсюда, Фрол - тихо предложил он.
– Хватит на сегодня, а?
– Сейчас, - дхар напряженно вслушивался, затем осторожно провел по воздуху руками.
– Можно не смотреть. Сняли мое заклятье. И Алии там, елы, нет. Так что заряди-ка, Француз, браунинг: мало ли чего... Впрочем, обратный путь прошел без приключений, разве что Келюс пару раз оступился и слегка ушиб ногу. Всю дорогу Лунин напряженно прислушивался, но вокруг стояла все та же жутковатая тишина.
– Слышь, потомок Гхела, ты уверен?
– спросил Келюс Фрола, покуда тот возился, запирая замок.
– В чем? Если открыть замок не составило труда, то обратный процесс вызвал куда больше трудностей.
– Ну заклятье, бином. Алия...
– Да, - коротко ответил дхар.
– Знаешь, Француз, когда мы обратно шли... Не хотел, елы, тебе на нервы действовать...
– Там кто-то был?
– Келюс похолодел, хотя замок наконец закрылся и от подземелья их отделяла стальная решетка. Как бы в ответ откуда-то из глубины до них донесся чудовищный вой, полный такой тоски и ненависти, что даже невозмутимый Фрол отступил на шаг назад.
– Ярты?
– Нет. Это гургунх-эр. Потом объясню, Француз. Решетка - это, елы, конечно, хорошо... ...Только дома, свалив добычу прямо на пол и запечатав дхарским заклятием двери, они перевели дух.
– Прямо не знаю, как тебя здесь, Француз, оставлять, - озабоченно заметил Фрол.
– Ну и город, елы! Прав дед, хуже нашего леса. Поехали со мной, а? У нас в Дробь Шестнадцать тихо... Ну, февральский волк там...
– Нет, я привык, - покачал головой Келюс.
– Если б у нас в Столице только и бед было что ярты, то это, считай, бином, курорт... Да ладно, куда я денусь! Ты лучше скажи, Принц Дхарский, что это за гургунх-эр?
– Это как ярт. Только он - вроде яртам хозяин. Его колом не возьмешь...
– Вроде Волкова?
– предположил Келюс.
– Не-а. Волков - он человек. А гургунх-эр - они еще до людей были... Они... Да ладно, Француз, может, врут. Сам я их не видел. Слышал только... Они почистили оружие, честно поделили скудный запас патронов, после чего Келюс спрятал серые папки в старый чемодан. Сверху он набросал разное тряпье, и чемодан совместными усилиями был водружен в самый дальний угол антресолей. Наутро, как раз после чая - кофе кончился накануне, - в дверь позвонили, и на пороге появился Мик в своей черной куртке "Порше" с большой сумкой, на которой красными буквами была отпечатана реклама какой-то хьюстонской фирмы.
– О, - обрадовался Келюс, - пропавшая грамота, бином!
– Здорово, мужики!
– заявил Мик. Вид у него был какой-то непривычный. Младший Плотников держался не просто с достоинством, но и чуть ли не с легким оттенком превосходства.
– Попрощаться зашел, - сообщил он.
– Уезжаю.
– Это куда?
– поинтересовался Фрол, невозмутимо оглядывая Мика, который, сняв куртку, стал долго и тщательно причесываться у зеркала.
– По батиным делам, - неопределенно ответил Плотников.
– Меня в фирму взяли. Перевелся на заочный, - добавил он, с уважением поглядев на себя в зеркало и спрятав расческу.
– Так что, мужики, не скоро увидимся.
– Ну, удачи тебе, - пожелал Келюс.
– Да, Мик, у нас к тебе одно дело. Пойдем-ка... Они прошли в кабинет, и Лунин кивнул на стол, где лежал тщательно вычищенный и даже заново заточенный егерский нож барона.
– Бери! Мы его в подземелье нашли. На память о дяде Майкле. Глаза Мика блеснули. Он осторожно взял нож в руки, чуть погладил его и вновь положил на стол.
– Спасибо, Николай, - тихо сказал он.
– Он мне пригодится... Прадедов... Моего прадеда, дяди Майкла... Келюс и Фрол переглянулись: стало ясно, что Мик узнал правду. Очевидно, знакомство с генералом Тургулом состоялось не зря.
– Зря вы тогда молчали, мужики, - продолжал Мик.
– И дядя Майкл мне про Канаду рассказывал... За маленького держали!
– А ты бы поверил?
– спросил Фрол.
– Да ладно, что теперь уж, - вздохнул Плотников, - ничего. Он секунду помолчал, затем плечи его выпрямились, взгляд потемнел, правая рука легла на клинок, а голос внезапно стал низким, будто Мик сразу постарел на много лет: - Мужики... Господа... Я клянусь, что отомщу большевикам за дядю Майкла! За Лиду... За все... Я... Я им устрою исторический материализм!.. Мик аккуратно завернул нож в носовой платок и спрятал в сумку, после чего пожал всем руки и откланялся, пообещав позвонить или написать при первой же возможности. Когда дверь закрылась, Келюс с Фролом вновь переглянулись. Все это было странно, но обсуждать поведение Мика как-то не тянуло...
– И чего это с ним, елы?
– в конце концов молвил Фрол. Николай лишь пожал плечами. Если что-то и приходило в голову, высказываться ему явно не хотелось.
– Да и мне пора, - продолжал дхар.
– Поеду-ка я за билетами, Француз. Засиделся я тут! Фрол уезжал вечером на следующий день. Громада Казанского вокзала оглушала многоязыковым гомоном, хриплым лаем репродуктора и шумом уборочных машин. Гигантская толпа с мешками, сумками, кошелками и пакетами чуть не раздавила Келюса и Фрола, и они с облегчением перевели дух, оказавшись на перроне. Поезд уже был подан, но до отправления еще оставалось достаточно времени. Фрол был невесел. Накануне он побывал у Лиды, а за несколько часов до отъезда они с Келюсом съездили на старое кладбище, где под желтыми полуосыпавшимися рябинами груда венков обозначала место последнего успокоения Корфа. На кладбище Фрол не сказал ни слова, и Келюс заметил, что дхара все время мучает какая-то мысль. Он даже спросил Фрола об этом, но тот не ответил. Лунин докуривал сигарету, а некурящий дхар немного смущенно переступал с ноги на ногу.
– Один остаешься, Француз, - сказал он наконец.
– Только Лидка...
– и он вздохнул.
– Да, - кивнул Келюс, - один... Накануне позвонил Тургул, сообщив, что они с поручиком Ухтомским покидают Столицу. Генерал поблагодарил Келюса за помощь и гостеприимство и просил передать привет от Виктора Ухтомского. По голосу генерала трудно было понять, доволен ли он своим визитом. Николай пожалел, что не сможет снова встретиться с Тургулом. Он был бы не прочь закончить тот странный разговор, который они с генералом вели в поминальный вечер, но теперь не знал, представится ли такая возможность...
– Я тебе напишу, - пообещал Фрол.
– Правда, елы, попозже. Мне ж работу искать надо! Гуляю, елы, с июля...
– Найдешь, - пообещал Келюс.
– Ты же гегемон! Револьвер спрячь подальше, фрейшюц вятский...
– Да чего я, маленький, - обиделся дхар.
– Это ты тут не задирайся, Француз. Ну ладно, пора... Фрол внезапно стал очень серьезным, поднял правую руку и медленно произнес: - Эннах, Николай! Квэр аг-эсх ахусо эйсор аг эрво мвэри! Квэр аг-лах мгхути-цотх!
– И тебе того же, полиглот!
– вздохнул Келюс, пожимая широкую руку Фрола.
– Может, переведешь?
– Это наше старое пожелание: "Будь счастлив! Да будет с тобой Великий Свет и Высокое Небо! Да минует тебя тьма!" Ну, Француз, будь! Он взял свою сумку и, повернувшись, не спеша пошел к вагону, но внезапно остановился, постоял секунду-другую и резко повернулся. Келюс, вдруг почувствовав тревогу, поспешил подойти.
– Француз... Николай...
– нерешительно начал Фрол.
– Вот, елы, не знаю, как и сказать...
– Что-нибудь случилось?
– осторожно спросил Келюс, уже понимая, что Фрол волнуется не зря.
– Я еще на похоронах почувствовал. Я ведь на расстоянии чую... Я тебе еще тогда сказать пытался, да как раз Ухтомский помешал... А сегодня, как мы на кладбище были... Поезд засвистел и задергался, но Фрол не обратил на это ни малейшего внимания.
– В общем, Француз. Не знаю, елы, почему, но в гробу Михаила не было. Как?
– Келюс мог ожидать всякого, но не такого. По крайней мере, все это время утешала мысль, что барон все-таки упокоился в родной земле.
– Не было, - мотнул головой дхар, - там вообще никого не было... Землей набили, что ли... Знаешь, как в Афгане бывало... Я и сам, елы, поверить не мог, но сегодня, когда на кладбище были... Тут поезд дернулся и начал медленно отходить. Фрол, махнув рукой, схватил сумку и вскочил на подножку уходящего вагона. Колеса стучали, поезд ускорял ход, а растерянный и пораженный Келюс стоял на грязном асфальте перрона, не в силах двинуться с места. Он не хотел верить тому, что сказал Фрол, но в глубине души понимал: дхар не ошибается. Но что бы это ни означало, теперь все решать придется самому. Фрол уехал, и Лунин оставался один в гигантском городе. Ему внезапно стало совсем плохо, к горлу подкатил ком, и все окружающее стало казаться чем-то жутким и нереальным.
– Не падай духом, воин Николай, - услыхал он внезапно знакомый голос. Все еще не веря, Келюс резко обернулся. Варфоломей Кириллович стоял рядом и смотрел вслед уходящему поезду.
– Здравствуйте, Варфоломей Кириллович!
– вздохнул Келюс, которого появление старика отчего-то совсем не удивило.
– Жаль, что вы опоздали. Фрол так хотел вас увидеть...
– Я не опоздал, воин Николай, - Варфоломей Кириллович все еще глядел вдаль, где за красными семафорами исчезал поезд, увозящий дхара в его Вятку.
– С воином Фроатом мы еще увидимся. Ему сейчас домой ехать, к батюшке и матушке. А тебе, воин Николай, здесь оставаться.
– Да, - кивнул Келюс.
– Мик умотал куда-то, теперь Фрол... Да вы, наверное, как всегда, все знаете.
– Знаю...
– Жалею, что скантр отдал, - вздохнул Лунин.
– Разобраться бы с ним! Да что было делать? Они же... А если его отдавать было нельзя? Даже если бы всех нас из автоматов покрошили? Что же теперь делать?
– Тебе решать, воин. Многое еще тебе решать должно. И за себя, и за других. Хорошо ли сие, худо, да так, видать, судилось. Они помолчали. Келюс с детства не любил принимать решения, даже в самых мелких вопросах. Но теперь понял, что Варфоломей Кириллович прав.
– Да какой из меня командир, - сказал он наконец, - Фрол бы в сто раз лучше меня командовал!
– Воину Фроату предстоит сие. Помолись о нем. И о себе помолись, воин. Хрупок человек, как сосуд стеклянный в руце Божьей. Однажды защитила она тебя. Но будет и другой раз.
– Да кому я, бином, нужен! Ответа не было. Николай оглянулся: Варфоломей Кириллович исчез. Перрон был пуст, только холодный осенний ветер шевелил каким-то чудом попавший сюда кленовый лист.

Глава третья

ОЛЬГА

В небесах царила Черная Обезьяна, деревья в столичных парках покрыла молодая листва, над городом уже прогремели первые грозы. Стоял май года от Рождества Христова 1992-го... Эти шесть месяцев прошли для Келюса почти незаметно. Порой он даже начинал сомневаться в реальности того, что случилось с ним за несколько недель после страшной ночи у баррикад Белого Дома. Жизнь постепенно входила в колею, и прошлое редко напоминало о себе. Через несколько дней после отъезда Фрола Николаю позвонили из одного крупного издательства, и уже на следующий день Келюс работал в отделе исторической литературы на третьем этаже большого здания недалеко от метро "Новослободская". Работа не особо нравилась, но выбирать не приходилось, и Лунин постепенно втянулся, вычитывая толстые рукописи о делах давно ушедших в вечность вождей и героев. Келюс по-прежнему жил один, и зарплаты вполне хватало даже в эти трудные месяцы. Его, похоже, оставили в покое. Ни разу Николай не чувствовал за собой слежки, никто не звонил по телефону, и даже следствие по поводу гибели Корфа прекратилось как-то само собой. Во всяком случае, вызовы к следователю прекратились, несмотря на то что дело было явно не кончено. Лишь один раз прошлое напомнило о себе. В январе, когда город был бел от первых метелей, Келюса пригласили в Белый Дом и вручили орден. Получить орден было приятно, но Лунина удивило то, что орден ему вручили в канцелярии под расписку и, естественно, без всякой торжественности. Торжественное вручение состоялось через неделю, но на этой церемонии, которую возглавил сам Президент и освещал целый табун журналистов, Келюса, естественно, не пригласили. Зато туда попал Фрол. Он был вызван в Столицу, получил из рук Президента награду и заодно попал на первые страницы центральных газет: из всех награждаемых фоторепортер выбрал для снимка отчего-то именно его. Фрол находился в Столице всего два дня. Он был весел, казалось выкинув из головы все, что случилось с ним и с Келюсом. Все это время он работал в строительном кооперативе, обзавелся курткой "Аляска" и смотрел на жизнь достаточно оптимистично. Дхар сразу же поинтересовался вестями от Мика, но Келюс мог сообщить лишь то, что сам узнал у его родителей: Мик жив, здоров и преуспевает, однако в Столице появится не скоро. Фрол уехал, и жизнь Лунина потянулась так же спокойно и монотонно до самой весны. Все эти месяцы Келюс виделся только с Лидой. Девушка жила дома, но двигаться могла лишь в немецкой инвалидной коляске. Иногда Николай возил ее в соседний парк, и Лида пыталась рисовать, хотя руки слушались ее плохо. О прошлом почти не говорили: Лида старалась не вспоминать случившееся, а Келюс не хотел лишний раз напоминать об этом девушке. Спасала интеллигентская привычка часами беседовать об искусстве, что позволяло прекрасно убивать время. Лунин знал, что Лида и Фрол переписываются, но об этом они с девушкой тоже не разговаривали. Все эти месяцы Келюс заставлял себя не думать о том, что лежало в старом чемодане на антресолях. Иногда, правда, он убеждал себя, что должен отдать эти бумаги или хотя бы как следует изучить их, но каждый раз что-то останавливало. На этих бумагах была кровь, из-за них погиб дед, они были в руках у Волкова, и Келюс каждый раз откладывал решение на потом. Как-то в середине мая Николай затеял уборку. Делал он это редко, однако основательно. Огромная квартира требовала не одного часа напряженных усилий, и Лунин иногда специально затевал что-либо грандиозное, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. На этот раз уборка не затянулась. Наведя порядок в комнатах, Келюс задержался лишь в кабинете. Тщательно протерев пыль на книжном шкафу, он уложил ровными стопками бумаги деда, все еще лежавшие в углу, и занялся ящиками стола. Среди всякого ненужного хлама он вынул небольшую черную коробочку из-под китайского чая, чудом сохранившуюся еще с пятидесятых годов. Николай подумал было, зачем этой коробке лежать в письменном столе, и вдруг вспомнил, что сам укладывал ее сюда. Еще через секунду Келюс знал и то, что там лежит. Эту вещь он не доставал уже полгода, почти забыв о ней. И теперь Лунин, словно наверстывая упущенное, чуть не сломав ноготь, рванул тугую крышечку и извлек завернутый в кусок плотной ткани тяжелый предмет. Позолоченный усатый профиль презрительно и равнодушно смотрел куда-то вдаль... Странный значок, давний подарок, был по-прежнему тяжел и, казалось, чуть заметно вибрировал. Келюс аккуратно положил его на стол и сел рядом. Да, сомнений не было: значок по-прежнему работал; вскоре волна непонятной энергии охватила Лунина, придав силы, но одновременно породив какую-то тревогу. "Лунин, - вдруг услыхал он чей-то тихий голос, - Коля... Коля Лунин..." Он так и не понял, мужской или женский голос пытался с ним заговорить. Голос шел не из значка и даже не со стороны. Казалось, он возникал прямо в мозгу, и это его собственный голос. Келюс помотал головой, отгоняя странное наваждение, аккуратно упаковал и спрятал значок, затем закончил уборку кабинета и вдруг понял: что-то произошло. Его не очень удивил странный значок: он знал, что этот микроскантр способен еще и не на такое. Дело было не в нем. Просто Келюс почувствовал, что невидимые тиски, сжимавшие его все эти месяцы, разжались. Он стал свободен. Николай понял, что должен что-то делать. И через минуту уже знал, что именно... За эти месяцы старый чемодан покрылся пылью, а пропитавшиеся сыростью подземелья бумаги стали сухими и ломкими. Келюс аккуратно рассортировал папки по номерам, достал несколько листов чистой бумаги и тщательно, словно в незабвенные студенческие годы, расчертил их. Теперь можно было начинать... Внешне в следующие несколько дней ничего не изменилось. Келюс аккуратно ходил на работу, совершал круги по магазинам и смотрел вечернюю программу новостей. Разве что теперь он стал еще более молчалив, сторонился коллег, а под глазами легли еле заметные тени. Каждый вечер Лунин садился за стол, и аккуратно расчерченные листы покрывались все новыми записями... Да, внешне ничего не изменилось, но Келюс вдруг ощутил, что исчезло привычное уже чувство одиночества. Вначале он приписал это нервам, но затем заинтересовался всерьез. На улице за Николаем никто подозрительный не шел, тайные пометки, оставлявшиеся им на двери, оставались по возвращении нетронутыми, но что-то говорило Лунину о верности его догадок. И в один из вечеров он понял, что не ошибся. Сначала внимание привлекли шаги на лестнице. Было не поздно, и далеко не все еще соседи вернулись с прогулки или с поздней работы, но шаги на этот раз принадлежали тому, кто не поднимался по лестнице, а спускался откуда-то сверху. В этом также не было ничего необычного, хотя вниз соседи ездили, как правило, на лифте, однако Келюс почему-то встревожился. Он сгреб со стола папку, над которой работал, и свои записи, сунул все это в ящик и прислушался. Шаги приблизились и замерли перед дверью. Неизвестный стоял несколько секунд, а затем нажал кнопку звонка. Первым делом Келюс подумал о браунинге. Оружие лежало наготове в нижнем ящике стола, но на этот раз странный визит не внушал почему-то тревоги. Вернее, опасность чувствовалась, но Лунин был отчего-то уверен, что его жизни это не грозит.
– Мне Лунина, - сказали за дверью. ~ Коля, это ты? Келюс удивился, и не зря. Колей его давно уже никто не называл, однако странный голос показался знакомым.
– Кто вы? За дверью воцарилось молчание, а затем голос нерешительно произнес: ~ Я Лунин. Петр Андреевич Лунин. Коля, открой! На секунду Келюсу стало жарко. Среди здравствующих родственников он не знал никакого Петра Андреевича. Единственный человек, которого так звали, был исчезнувший в конце тридцатых родной брат деда - молодой, улыбчивый, с небольшой острой бородкой. Келюс ясно представил себе лицо, запомнившееся ему на старых фотографиях, подумал о невероятности происходящего и открыл дверь. Человек шагнул через порог, свет лампы упал на лицо, и Николая из жара бросило в холод. Ошибиться невозможно: брат деда, пропавший и давно оплаканный, от которого уцелело только полдюжины фотографий, стоял перед ним. Только вместо кожанки, которую он носил когда-то, на Петре Андреевиче был модный серый костюм.
– Коля... Я... Ты, наверное, удивился, - так же нерешительно произнес Петр Андреевич.
– Я сниму туфли... У тебя есть тапочки?
– Не надо снимать, - произнес Келюс. Гость послушно вытер ноги о тряпку. Проходите. Он провел странного посетителя в гостиную. Петр Андреевич с интересом оглядывал комнату, словно узнавая, в глазах его была та же растерянность и, как показалось Николаю, боль.
– Давайте договоримся сразу, - Лунин-младший решил взять инициативу в свои руки, - на призрака вы не похожи. Если вы самозванец, то это, бином, просто неостроумно. А если нет, то это становится интересным.
– Разве ты меня не узнал, Коля?
– совсем растерялся гость.
– Мы ведь виделись, помнишь? Тогда у вас был... кажется, тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Я еще с сыном был... с Кимом... Келюс вспомнил. Тогда ему было десять лет, и его сверстник - очень серьезный и даже немного хмурый мальчик - сделал ему странный подарок. Именно этот подарок лежал сейчас в коробке из-под китайского чая...
– А почему вы не отдали скантр деду?
– спросил Келюс.
– Ведь я мог его попросту выбросить... Или обменять.
– Скантр? ~ переспросил гость.
– Ах да! Это не я. Ким дал тебе свой. Я предлагал Николаю пропуск... скантр... Но он не взял. Ведь он всегда мог воспользоваться... Но тут гость замолчал, вероятно не желая касаться этого вопроса.
– Ладно, - продолжал Келюс.
– Будем считать, я вас вспомнил. Ну а остальное вы не желаете объяснить?
– Я думал, ты уже все знаешь. Ты ведь, кажется, уже был у нас.
– А, - понял Келюс, - в "Кармане". Ну а все-таки? Гость пожал плечами: - Дед должен был тебе рассказать. Еще в конце двадцатых, когда строился этот дом, было заранее запланировано убежище... "Карман"... Уже тогда кое-кто понимал, что оно скоро понадобится. Мы предусмотрели хорошую защиту...
– И разницу во времени, - подсказал Келюс.
– Да, - кивнул гость.
– Хотелось не просто выжить, но и дожить...
– До коммунизма? В "Кармане"?
– Хотя бы до лучших времен. Некоторые вышли еще после Двадцатого съезда. Во всяком случае, стало возможным иногда выходить в гости... А потом начался отъезд... Мы с Кимом уехали как раз в семьдесят четвертом. Тогда мы находили прощаться.
– В Америку, что ли, перебрались?
– поинтересовался Келюс, хотя и понимал, что речь идет явно не об Америке. Гость покачал головой: - Ты узнаешь об этом, Коля. Потом. Сейчас это тебе... ну просто ни к чему. В общем, мы с Кимом были очень далеко отсюда, и я никак не мог успеть на похороны. Я понимаю, ты, наверное, во всем обвиняешь меня...
– В чем?
– удивился Николай.
– Я ведь вас, признаться, Петр Андреевич, и в живых не числил. Думал, пали жертвой необоснованных репрессий, так сказать. Правда, дед на что-то намекал... И насчет убежища, и о том, что вас не расстреляли. Но мало ли как люди исчезают. Чаю хотите? Петр Андреевич кивнул, и Келюс отправился на кухню заниматься хозяйством. За чаем разговор стал спокойнее. Гость расспрашивал Келюса о том, где он работает, задавал вопросы о дальних родственниках, о которых Лунин-младший уже и думать забыл, но ни о себе, ни о своих делах не распространялся. Вскоре Николай понял, что гость прекрасно знаком с последними политическими новостями, а после того, как Петр Андреевич поздравил его с орденом, решил, что и о нем странный визитер знает куда больше, чем показывает.
– Ты, наверное, думаешь, зачем я пришел?
– наконец спросил Петр Андреевич, глядя не на Келюса, а куда-то чуть в сторону.
– Повидаться, наверное, - спокойно ответил Николай.
– Все-таки родичи...
– Да, повидаться... Коля, отдай мне эти бумаги... Келюс не стал спрашивать какие. С братом деда не хотелось ломать комедию. ~ Все?
– поинтересовался он.
– Или, может, половину?
– Все, - не отреагировал на его тон Петр Андреевич.
– И сейчас. Пойми, Коля, это в твоих интересах. И в наших общих тоже.
– А какие это у нас общие интересы? Я коммунизм строить не собираюсь.
– Коля, да при чем тут коммунизм! ~ вздохнул гость.
– Эти бумаги ищут. И тут, и у нас. Мы... я... нашел их первым. Тебе очень повезло, Коля. И тут, и у нас думали, что Волков переправил их. Волков действительно сумел переправить за кордон один контейнер, но там были ценности. Это мы узнали недавно... Поэтому тебя и оставили в покое. Но ведь еще неделя-другая - и на тебя выйдут. И тогда... Петр Андреевич покачал головой, но Келюс и так понимал, что будет "тогда".
– Есть еще один путь, - медленно произнес он, пристально глядя на внезапно объявившегося родственника, - я отдам все это добро в прессу. Сейчас не тридцать седьмой год. И даже не восемьдесят пятый. Напечатают... Гость молчал, глядя себе куда-то под ноги, и было непонятно, слушает он или нет.
– Хотя бы бумаженцию из папки восемь, - продолжал Николай, - биографию Вождя. Знаете такую?
– Написана в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году. Два экземпляра... С пометками Генерального, - негромко ответил Петр Андреевич.
– Ну вот видите! Забавная биография, правда? И родился вождь не двадцать второго, а двенадцатого апреля, и звали его, оказывается, Николаем...
– В словаре "Гранат" он тоже Николай, - пожал плечами Петр Андреевич.
– И кто на это обратил внимание?
– Да, но там не сказано, что Вождь, оказывается, не скончался на посту державы в двадцать четвертом, а тихо-мирно умер от тифа в январе одна тысяча восемьсот девяносто третьего года в городе Самаре, - спокойно заметил Келюс, наблюдая за реакцией собеседника.
– И там не было фотографии надгробной плиты с именем раба Божия Николая, умершего в двадцать три неполных года... А интересно, кто это умер в таком случае в двадцать четвертом? По-моему, это у вас называется Тайна Больших Мертвецов?
– Если ты читал резолюцию Генсека, - не поднимая глаз, ответил Петр Андреевич, - то можешь не сомневаться, что надгробная плита давно приведена в надлежащий вид... Это еще не Тайна Больших Мертвецов, Коля. Да и в газете все сие будет выглядеть бледно. Мало ли сейчас сплетен о Вожде?
– Ну тогда, может, читателей развлечет секретный протокол к советско-китайскому договору одна тысяча девятьсот пятидесятого года? Что было делать нашему гарнизону в Гималаях? Что мы там охраняли? Может быть, то, что называется "Оком Силы"?
– Такого термина там нет, - возразил гость, по-прежнему не глядя на Келюса.
– Зато есть Объект Один, - усмехнулся Лунин-младший.
– И даже его карта, правда, в другой папке. В той самой, за которую убили вашего брата.
– Коля, - тихо, но настойчиво начал Петр Андреевич, - ты же ничего не можешь изменить! Ничего, понимаешь! Все эти разоблачения с тайными погребениями - это практически недоказуемо, поверь мне! Тем более что ты и сам даже теперь не можешь объяснить смысл этого. А насчет Объекта Один... Неужели ты не понял, насколько они всесильны? Даже если бы ты спрятал... или уничтожил Скантр Тернема, то только бы на время отсек Око Силы от Столицы... Ведь у них еще есть крымский филиал. У них много что еще есть, Коля! Ты не только не пробьешь сердце, ты даже не сможешь отрубить щупальца...
– Тогда зачем вы все это хотите скрыть? Зачем им помогать? Вообще, кто это "они"?
– Здесь эти бумаги сгинут, - покачал головой Петр Андреевич.
– Быстро, без следа. И сгинут вместе с тобой. Там, у нас, они будут в безопасности и смогут еще пригодиться. Потом... Кто такие они? Коля, Коля, поверь мне, я и сам понимаю это не до конца! Лучше бы ты просто отдал мне бумаги... Ведь если мы вычислили тебя по скантру, то это сделают и другие. Келюс понял: значок с усатым профилем имел, оказывается, самые разнообразные свойства.
– Он, может быть, еще и взрывается?
– не без опаски поинтересовался Николай, думая, не лучше ли попросту выкинуть значок в мусоропровод.
– Нет, не взрывается. Насколько я знаю, он вообще неуничтожим. Я понимаю, о чем ты, Коля, думаешь, но не выбрасывай его. "Карман" тебе может еще пригодиться. Запомни на всякий случай: квартира номер двести одиннадцать. Это в соседнем подъезде. Нажмешь звонок четыре раза, дверь откроется сама. И не забудь значок.
– Я знаю.
– Келюс вспомнил дергающийся скелет у светящегося входа. Неплохо это у вас придумано! За приглашение спасибо, только, Петр Андреевич, бумаг я не отдам. И дед, наверное, вам бы их тоже не отдал. Так что извините... А правда, что вы с Бухариным дружили?
– Да, - кивнул Петр Андреевич, вставая.
– Дружили. Он не захотел уходить в "Карман". Все не верил... Келюс хотел поинтересоваться, чему именно не верил покойный Николай Иванович, но странный гость попрощался и аккуратно закрыл за собою дверь. Послышались шаги. Петр Андреевич шел не вниз, на улицу, а поднимался откуда пришел - наверх... На следующий вечер, вернувшись с работы, Келюс зарядил пленку в свой старый "Зенит" и, аккуратно разложив бумаги на столе, принялся фотографировать их страницу за страницей. Дело оказалось долгим, но Келюс уже имел небольшой опыт, и на третий день работа была закончена. Проявленные пленки Николай аккуратно завернул в мягкую бумагу, сложил в картонную коробку из-под печенья, на следующий день, возвращаясь с работы, заехал к Лиде и отдал ей на хранение. Больше в Столице доверить их было некому... После этого Николай возобновил свои вечерние занятия, продолжая исписывать листок за листком. Теперь он был спокоен. В случае чего пленки получит Фрол. Ну а если и это не удастся, Лида должна будет передать их Стародомской. Еще несколько дней Келюс жил в напряжении, ожидая неприятных встреч на улице или непрошеного ночного визита. Однако все было тихо. Очевидно, те, кто охотился за бумагами, все еще пытались найти их за границей. Однажды Николай не выдержал и, спустившись во двор, направился в соседний подъезд. Дверь в квартиру № 211 мало чем отличалась от соседних: большая, обитая черной кожей, она ничем не могла привлечь внимания, разве что выглядела как-то подозрительно новой, да и замочная скважина, как сумел рассмотреть Келюс, оказалась декоративной. Очевидно, настоящий замок был скрыт где-то в глубине и не закрывался ключом. Как ни странно, визит в соседний подъезд успокоил Лунина. Его странный родственник не показался похожим на майора Волкова. Напротив, в Петре Андреевиче была Заметна непонятная растерянность; казалось, он беспокоится по поводу происходящего куда больше Келюса. Николай не мог не вспомнить деда. Лунин-старший, человек жесткий и решительный, оставался самим собой при любых обстоятельствах. Во всяком случае, Келюс ни разу не видел у него такого странного потерянного выражения лица, как у его младшего брата. В конце концов Николай не только успокоился, но и начал посмеиваться над собой за излишнюю предосторожность, хотя коробка с пленками по-прежнему оставалась у Лиды и Келюс не собирался ее забирать. Действительно, то, что случилось вскоре, вначале казалось никак не связанным с тонкими серыми папками, хранящими листы пожелтевшей ломкой бумаги... Келюс сидел в небольшом редакционном кабинете, листая очередную рукопись и поглядывая на шумящий кофейник. Он ждал возможности выпить кофе с нетерпением: это был повод хотя бы ненадолго оторваться от опуса, над которым приходилось работать. Бравый автор лихими силлогизмами доказывал еврейское происхождение Великого князя Владимира, многословно обосновывая сущность сионистской политики Равноапостольного. Николай уже несколько раз поглядывал на мусорную корзину, но большего позволить себе не мог: рукопись передал ему лично главный редактор. Кофе закипел. Довольный Келюс встал из-за стола, направляясь к кофейнику, возле которого одна из сотрудниц уже колдовала с чашками, но выпить ароматный напиток на этот раз не пришлось. В дверях послышались шаги, а затем голос одного из сотрудников соседнего отдела: "А вот он, Лунин! Кофе пьет в рабочее время!" Келюс оглянулся. В дверях синела милицейская фуражка. Чей-то знакомый голос произнес: - А, гражданин Лунин! Подь сюды! Келюс не стал возражать против формулировки и направился к двери. Он чувствовал, как за спиной затаили дыхание коллеги. То, что у Николая не все в порядке с политической биографией, знали все, и такой визит не мог не вызвать жгучего интереса. В дверях стоял молодой серьезный парень в милицейской форме, лицо которого показалось Келюсу знакомым. Он всмотрелся и вспомнил: - А-а! Сержант Лапин, кажется?
– Так точно, - кивнул Лапин.
– Я тебя тоже, Лунин, запомнил. Как тот парень, что мы к тебе привозили? Жив?
– В лучшем виде. Так я вас слушаю.
– Поехали, Лунин, - неопределенно заметил сержант, кивнув куда-то в сторону лестницы. Келюс на секунду задумался. Как и все, он привык к тому, что человека могут забрать не только из рабочего кабинета, но даже из собственной спальни, однако недавнее прошлое заставляло проявлять странную для граждан этой страны щепетильность.
– Ордер есть? Иначе не поеду.
– А-а-а, - протянул сержант, - законы знаешь? Не боись, Лунин, ты не арестован. Тут дело другое.
– Ну так скажите это им.
– Лунин кивнул в сторону коллег, ловивших каждое их слово.
– Можно, - согласился Лапин.
– Граждане! Гражданин Лунин срочно требуется в восемьдесят третье отделение на предмет опознания потерпевшей. Усе, граждане, прошу расходиться, усе в порядке! Келюс забрал со стола сигареты, с сожалением поглядев на так и не выпитый кофе, и направился вслед за Лапиным. Милицейский "луноход" быстро доставил Николая в 83-е отделение. Там на него посмотрели сурово и потребовали документы. К счастью, у Келюса оказался с собой паспорт, который был исследован самым внимательным образом, причем фотографию несколько раз сверяли с оригиналом, а запись о прописке изучали не менее десяти минут. В конце концов пожилой капитан завел Лунина в кабинет и усадил на стул напротив себя.
– Ну, Николай Андреевич, - загадочно начал он, - может, сами все расскажете? Годом раньше Келюс не упустил бы возможности задать несколько изящных вопросов, которые обычно доводили представителей власти до белого каления, но сейчас охоты играть в эти игры не было.
– Я вас слушаю, - произнес он как можно суше, посмотрев капитану прямо в глаза. Как ни странно, тон подействовал.
– Вы знаете гражданку по имени Ольга?
– Милиционер достал лист бумаги, словно собираясь вести протокол.
– Я знаю несколько гражданок с таким именем, - столь же сухо ответил Келюс. Капитан выжидательно поглядел на него, ожидая, вероятно, продолжения, но Лунин и не думал что-либо добавлять к сказанному.
– В таком случае, - нахмурился капитан, - известен ли вам гражданин по кличке, - тут он заглянул куда-то в папку, - да, по кличке Мик?
– Известен. Это Михаил Николаевич Плотников, студент "Бауманки". Кстати, сын достаточно высокопоставленного лица... Плотников Николай Иванович может, слыхали... Келюс хотел спросить, в чем, собственно, дело, но, будучи человеком опытным, понимал, что тут же услышит бессмертную фразу: "Вопросы здесь задаю я". Поэтому он замолчал. Милиционер также замолк, о чем-то раздумывая. Это заняло немало времени и сил. Наконец что-то решив, он достал платок и вытер пот со лба: - Вот что, Николай Андреевич, вы, как я понимаю, человек верный. Орден у вас... да... были в Белом Доме... Вы не думайте, мы все о вас знаем. Так вот, тут такое странное дело... Капитан говорил долго, путано, повторяясь, но в конце концов Келюс понял главное. Сегодня утром патруль на одной из улочек рядом с Савеловским вокзалом услыхал стрельбу. По счастливой случайности, милиционеры оказались людьми храбрыми и через минуту уже были на месте, однако успели лишь заметить двоих неизвестных, убегавших в сторону трамвайной остановки. На асфальте лежала без сознания девушка, которую вначале сочли раненой. К счастью, как выяснилось позже, пули в нее не попали, она только сильно ушиблась при падении. Стрелявших догнать не удалось. Девушка была в глубоком шоке и лишь назвала свое имя. Убедившись в невозможности провести допрос, сотрудники отделения хотели направить пострадавшую в больницу, но на всякий случай осмотрели ее вещи. Документов у Ольги не оказалось, зато было обнаружено письмо. На конверте имелся адрес Николая Андреевича Лунина. Обратного адреса не было, а вместо подписи стояло "Мик".
– Дайте письмо, - потребовал Келюс. Капитан с сомнением поглядел на него, затем подумал и, наконец решившись, достал из ящика разорванный конверт. Николай взглянул на адрес. Насколько он мог помнить, это была действительно рука Мика. Достав письмо, он положил его перед собой на стол. Почерк Мика был тверд, ровен и никак не соответствовал содержанию. Келюс бегло прочитал послание, удивился и стал читать еще раз, тщательно перечитывая каждое слово. "Дорогой Келюс!
– писал таинственно исчезнувший Плотников-младший.
– Этой девушке грозит смертельная опасность. Помогите ей чем можете. Поверьте, мне не к кому больше обратиться. Ни о чем ее не расспрашивайте, и пусть она обязательно наденет известный Вам значок. Вы, наверное, понимаете, насколько это важно. У меня все в полном порядке". Внизу стояла подпись "Мик". Ни даты, ни названия города не было.
– Ну и что?
– спросил Николай, надеясь выиграть время. Разобраться в ситуации было не так просто.
– То есть как?
– удивился капитан.
– Это я вас собираюсь спросить... Придумывать что-либо связное не оставалось времени. Приходилось рассчитывать на импровизацию.
– Понимаю.
– Келюс многозначительно посмотрел на капитана.
– Это дело действительно секретное.
– Он помолчал и добавил: - Государственное. Услышав эти слова, капитан весь подобрался. Лунин, бросив на него серьезный взгляд, продолжал: - Товарищ Плотников находится сейчас в... Келюс на мгновенье задумался, - Приднестровье... Вы знаете, наша страна имеет там особые интересы... Капитан слушал, забыв закрыть сам собою раскрывшийся рот.
– Я не имею права даже здесь, - последнее слово Николай произнес с ударением,- касаться его миссии. Но вы, надеюсь, понимаете, о чем я говорю? Он выжидающе помолчал. Капитан моргнул и произнес что-то невнятное, из чего Николай смог уловить лишь слова о румынской экспансии. Он кивнул и продолжил: - Ольга - дочь директора крупного оборонного предприятия из Тирасполя... Надо ли продолжать, товарищ капитан? Милиционер задумался. Вероятно, с такими проблемами в 83-м отделении сталкиваться еще не приходилось.
– Понятно, понятно, - наконец произнес он.
– Особые интересы, конечно... Кто же в нее стрелял, Николай Андреевич? Келюс и не думал отвечать. Он смотрел прямо в лицо капитану и держал паузу.
– Неужели румыны!
– сообразил наконец милиционер.
– Эта, как ее, сигуранца? О, Господи, тут от чечен проходу нет! Милиционер еще некоторое время изливал бессвязные жалобы на засилье лиц "кавказской национальности", а затем предложил Келюсу составить протокол. Лунин не стал возражать, и вскоре документ, где потерпевшая с легкой руки Николая была названа Ольгой Константиновной Славиной, был готов. Так как новоявленная гражданка Славина находилась в состоянии шока и нуждалась в госпитализации, Келюс любезно согласился подписать бумагу вместо потерпевшей. Поскольку трудный вопрос - плохо ли, хорошо - но был разрешен, капитан заметно оживился и предложил Келюсу пройти в другой кабинет, где находилась потерпевшая. Они вошли в большую пустую комнату, где в полном одиночестве на кушетке сидела та, которую Келюс окрестил гражданкой Славиной. Николай бросил на девушку беглый взгляд и понял, что никогда до этого ее не видел. Впрочем, сейчас было не до наблюдений. Он широко улыбнулся, произнес: "Добрый день, Ольга Константиновна!" - и пристально посмотрел девушке в глаза.
– Здравствуйте, Николай Андреевич, - спокойно ответила та, будто видела Келюса не в первый, а минимум сотый раз в своей жизни. Лунин удивился. Ольга казалась абсолютно спокойной. Она сидела на кушетке ровно, словно опираясь на невидимую спинку. Руки лежали на коленях, голова с чуть разбросанными в беспорядке каштановыми волосами была откинута немного назад. Выдавали девушку лишь глаза, расширенные зрачки смотрели на Келюса с едва скрытым ужасом. Впрочем, эти нюансы мало интересовали капитана. Он громко, словно обращаясь к глухонемой, сообщил Ольге, что гражданин Лунин произвел опознание и с этой минуты она свободна. Что касаемо неизвестных преступников, то меры по их поимке принимаются и о результатах следствия ей будет сообщено в должный срок. Капитан оказался настолько любезен, что выделил машину, чтобы подвезти Ольгу и Келюса к Дому на Набережной: больше везти странную гостью Николаю было некуда. Ольга все с тем же наружным спокойствием кивнула капитану, не торопясь вышла из здания и села в машину. Сержант Лапин, решив, вероятно, блеснуть воспитанием, поспешил открыть дверцу "лунохода". Девушка автоматически поблагодарила, и Келюс поневоле вздрогнул: Ольга говорила по-французски. Всю дорогу они молчали. Сержант Лапин, попытавшийся вначале побеседовать с Ольгой о погоде, тоже умолк и, нахмурившись, стал изучать толпившуюся на тротуарах публику. По просьбе Келюса "луноход" не стал заезжать во двор и остановился чуть а стороне, невдалеке от первого подъезда гигантского здания. Сержант Лапин пожелал всего наилучшего, "луноход" зачихал и отбыл восвояси. Келюс проводил его взглядом, а затем повернулся к Ольге: - Ну, давайте знакомиться. Я действительно Николай Лунин.
– Ольга, - произнесла девушка, не прибавив однако ни отчества, ни фамилии. Пожатие небольшой руки оказалось неожиданно крепким.
– Николай Андреевич, я вас сильно подвела?
– Еще не знаю, - честно ответил Келюс, внимательно поглядел на Ольгу и вдруг понял: девушка держится из последних сил.
– Пойдемте, - как можно мягче добавил он, - здесь близко... До квартиры Лунина девушка дошла спокойно, но, зайдя в прихожую, пошатнулась и, если бы не Келюс, не устояла бы на ногах. Николай успел довести ее до гостиной и усадить в кресло, и тут Ольгу стало трясти. Она закрыла лицо руками, все ее тело била крупная дрожь; девушка тихо стонала и была не в силах даже выпить воды из принесенной Луниным чашки. Николай перепугался всерьез и уже подумывал позвонить в "Скорую помощь", но сообразил, что объясняться еще и с врачами, пожалуй, будет не в силах. Да и отправить Ольгу в больницу он не решался. Поэтому Келюс ограничился тем, что укрыл девушку пледом, а сам пристроился в сторонке. Наконец гостья немного успокоилась и тихо произнесла: "Извините, ради Бога". Ольга сказала это по-французски, но Келюс уже не удивлялся.
– Я предлагаю на первое ванну, - как можно спокойнее произнес он.
– На второе - чай с гренками, а на третье - немного поспать.
– Да, - тихо ответила девушка.
– Спасибо, Николай Андреевич.
– Николай, - тихо поправил Келюс.
– Николай, - кивнула девушка, - я сейчас плохо соображаю...
– А и нечего соображать!
– весело перебил ее Лунин.
– Я сейчас включу воду. Кажется, у меня даже есть чистое полотенце... Когда девушка заснула, Келюс внимательно перечитал письмо Мика. Похоже, Плотников-младший все же переконспирировал. Почему Ольга должна обязательно надеть значок с усатым профилем, Лунин понять не мог. Однако он предпочел поверить Мику, поэтому, пока Ольга спала, Келюс достал из вещей деда кусок тонкой старой кожи и, насколько мог аккуратно, зашил значок. Получилась своеобразная ладанка, к которой Николай прикрепил цепочку от подаренного когда-то амулета с Водолеем - его знаком Зодиака. Ладанка выглядела неказисто, но на большее Келюс был, пожалуй, не способен. Ольга проснулась часа через три. Было заметно, что она начинает понемногу приходить в себя, во всяком случае уже пыталась улыбаться, хотя большие голубые глаза все еще хранили следы испуга. Келюс показал ей письмо Мика, предложив примерить ладанку. Девушка вежливо поблагодарила и, не задавая вопросов, надела ее на шею. Было непонятно, то ли Мик уже успел ей все объяснить, то ли Ольга предпочитает не задавать лишних вопросов. Келюс задумался и предложил выпить кофе, который после того, как Николай начал работать, вновь появился в доме.
– Давайте так, Ольга, - предложил он, когда черный дымящийся напиток был разлит по чашкам.
– Мик просил не задавать вам вопросов. Согласен на такой вариант, но, может быть... Может быть, вы мне сами что-нибудь расскажете?
– Мне очень неудобно, Николай.
– Ольга виновато поглядела на Келюса.
– Вы рискуете из-за меня... А я не могу даже назвать своей фамилии. Поверьте, на это есть причины... Келюс обратил внимание, что, даже волнуясь, девушка сидела за столом так же ровно, с поднятой головой, как и в ту минуту, когда Николай впервые увидел ее. Похоже, это было привычкой, уже вошедшей в плоть и кровь. Чашку Ольга держала так изысканно, что Келюс, вспомнив случайно вырвавшиеся французские фразы, поневоле крепко задумался. Родная средняя школа редко давала такое воспитание.
– Как там Мик?
– спросил он, надеясь, что по крайней мере самочувствие блудного студента "Бауманки" не составляет особой тайны.
– Мик?
– переспросила девушка.
– А, Михаил... У него все в порядке. Он очень хорошо вас описал, я смогла сразу же узнать вас... Он недавно получил штабс-капитана и...
– Что?
– чуть не крикнул Келюс, но сразу осекся. Девушка подняла на него удивленные глаза и тут же поняла.
– Я... я не должна была этого говорить!
– с отчаянием произнесла она. Господи, меня же предупреждали!..
– Значит, так, - резюмировал Лунин.
– Будем считать, что вы ничего не сказали. Теперь попробую я. Вы встретились с Миком в... несколько иное время... Лет этак семьдесят с небольшим тому назад. Там вам грозила опасность, не будем пока уточнять какая, и вас переправили сюда. Правда, и здесь вас уже ждали... До сих пор все правильно? Девушка кивнула: - Меня сопровождали, но потом моего спутника отозвали в сторону. Я ждала его больше часа... А затем они стали стрелять... "Ну, удружил ты мне, Мик!" - подумал Келюс, естественно не произнеся этого вслух... В самом деле, не Ольгу же винить во всей этой истории.
– В общем, ясно... Разве что, Ольга, объясните, зачем Мик велел вам носить при себе эту штуку...
– Скантр, - тихо подсказала девушка. Келюс кивнул: - Да, скантр. Какое он имеет значение?
– Мик сказал, что в чужом времени человек может прожить недолго. Где-то месяца два, а то и меньше... Скантр создает какую-то оболочку... поле... Оно может защитить...
– Жаль, барон об этом не знал!
– пробормотал Келюс.
– Вот, бином, подарочек... Ну ладно, Ольга, надеюсь, у меня тут будет безопасно... Последние слова он произнес с некоторой долей сомнения.
– Николай, - продолжала девушка, - Мик рассказывал мне о вас... О вашем времени... Я знаю, здесь тоже трудно. Я, наверное, уже доставила вам неприятности. К тому же вы человек небогатый. Может быть, понадобятся деньги... Я успела захватить с собой... Ольга сняла с пальца небольшое золотое кольцо и протянула Келюсу. Острым голубым светом блеснули грани алмаза. Даже Лунин, с трудом отличавший сапфир от аквамарина, сразу понял, сколько может стоить этот камень...
– Не надо, Ольга.
– Он покачал головой и отдал кольцо девушке.
– Оно вам еще понадобится. Да и не продать здесь такое, сразу заинтересуются. Чего там, все равно зарплату получаю!
– Что вы получаете?
– не поняла Ольга, и Келюс сообразил, что слово "зарплата" ей незнакомо.
– Ну, жалованье, - пояснил он.
– От родного правительства. Ладно, кофе пока есть... продержимся... Келюса не очень волновали материальные проблемы. С этим по крайней мере можно было подождать какое-то время, а вот кое-что иное беспокоило. Вечером Николай тщательно вычистил браунинг и пересчитал патроны. Их было мало, да и браунинг казался Лунину не очень надежным аргументом. Впервые Келюс пожалел об оружии, оставшемся в тайнике. Впрочем, следующие несколько дней прошли спокойно. Келюс ходил на работу, давая каждый раз Ольге строгий наказ не открывать никому дверь и не подходить к телефону. Никто, однако, их не беспокоил, да и сама Ольга оказалась очень удобным квартирантом. Несмотря на протесты Лунина, она регулярно убирала квартиру, привела кухню в почти выставочный вид и реанимировала засохшие было цветы на подоконниках. Во всем остальном девушка вела себя тихо, много читала и вечерами смотрела телевизор, который, похоже, очень ее заинтересовал. Держалась она бодро, но иногда ночами Николай слышал, как из ее комнаты доносится плач. Впрочем, по утрам Ольга вновь была спокойна, приветлива, и делала вид, что ей очень нравятся немудреные остроты Келюса, которыми он сдабривал кофе. Говорили мало. Келюс чувствовал: девушке сейчас не до него. Это не обижало. Что-то подсказывало Николаю, что девушка пережила такое, по сравнению с чем его собственные мытарства могли показаться детским утренником... Работа с бумагами постепенно подходила к концу. Келюс исписал своими заметками с полсотни листов бумаги и теперь дочитывал документы из нескольких последних папок. Вначале Ольга не обращала внимания на эти вечерние штудии, однако затем поинтересовалась, решив, вероятно, что трудяга Келюс берет работу на дом.
– Вы так много работаете, Николай, - сказала она как-то вечером.
– Может, я могу чем-нибудь помочь?
– Нет, это не работа, - усмехнулся Келюс, отрываясь от содержимого очередной папки.
– Вернее, работа, конечно, только за нее, бином, денег не платят. Я разбираю один архив. В общем, это довольно страшно... Хотя иногда бывает и забавно... Вот, например, сейчас я читаю письмо из сумасшедшего дома...
– Вы, конечно, шутите, Николай!
– улыбнулась Ольга.
– Совсем не шучу. Письмо из самого настоящего желтого дома, а точнее из Кащенковской больницы в одно очень и очень солидное учреждение...
– Помилуйте, Николай!
– ужаснулась девушка.
– О чем могут писать из этой самой Кащенковской больницы?
– О марсианах. Вот, извольте видеть... "Генеральному секретарю" и так далее... "Находясь в заключении по политическим мотивам, дойдя до края гибели, не имею другого выхода, кроме обращения непосредственно в Центральный Комитет..." Дальше автор жалуется на врачей-отравителей, которые его в эту "Кащенку" заслали, на какого-то партийного бонзу средней руки... А вот уже интереснее: "Не имею права скрывать страшный факт, ставший мне ясным в последнее время'. Наша страна уже много лет оккупирована пришельцами с Марса, которые хотят использовать нас как плацдарм для захвата всей планеты..." - Он действительно ненормальный, - покачала головой девушка.
– Но зачем такие бумаги держать в архиве?
– Вот именно - зачем?
– усмехнулся Келюс.
– Тем более ставить на этом опусе визу: "Ознакомить всех членов Политбюро и секретариата"? Ну вот, дальше идет, так сказать, аргументационная часть... Вы знаете, Ольга, писателя Богданова?
– Нет, - подумав, ответила она.
– Наверное, он жил потом... В ваше время...
– Богданов жил как раз в ваше время. Хотя в том, что вы его не читали, нет ничего удивительного... В общем, с него все начинается. Этот Богданов, между прочим, первый в России написал роман о полете на Марс.
– Ну и что?
– удивилась девушка.
– Это же роман!
– Конечно, роман, - согласился Келюс.
– Большевики Марса помогают большевикам с Земли или наоборот, не помню уже... Ну а здесь сказано следующее: Богданов, один из руководителей так называемого Большевистского центра, имел отношение к самым секретным социал-демократическим архивам. Он якобы узнал, что марсиане вступили в контакт с Основоположником, когда тот писал "Капитал". Потом эти контакты не прерывались и перешли к господам русским большевикам. Богданова этот факт настолько поразил, что он отобразил его в своем романе... Ну, "чеки" тогда еще не было, и его за разглашение великой тайны просто выкинули из партии. Правда, через несколько лет Богданов погиб во время медицинского опыта. Так сказать, несчастный случай... Келюс еще раз просмотрел какие-то пассажи письма и продолжил: - Ну вот, после победы в октябре семнадцатого большевики, чтобы наладить сообщение с, так сказать, главной базой, начали быструю подготовку космических полетов. В самый разгар Гражданской войны Вождь дал указание Цандеру и его товарищам готовить космическую технику... В двадцатые годы эта работа продолжалась, причем к ней подключили знаменитого философа-идеалиста Циолковского, который, оказывается, был контактером с юных лет...
– Кем был?
– не поняла Ольга.
– Контактером. То есть с марсианами якшался. Ну а одновременно с подготовкой началась широкая пропаганда космических полетов. Пропагандировались такие опусы, как "Аэлита" графа Толстого, строились планетарии... Даже назвали какую-то деревню "Марс"...
– А что, действительно назвали?
– Да вроде бы, - пожал плечами Келюс.
– Что-то слыхал об этом. Ну-с, а с середины двадцатых с Марсом, оказывается, была установлена постоянная связь через базу марсиан на Тибете, в так называемой Шамбале, благодаря известному ныне Рериху. Кстати, эта связь поддерживается до сей поры через его сына. В конце двадцатых правительством было получено послание от так называемых махатм, то есть, читай, от марсиан, где обещалась всяческая поддержка всех большевистских начинаний. Кстати, Ольга, такое послание действительно было. Только, конечно, не от марсиан... Ну, тут много еще чего... Белые ламы из Шамбалы помогают Красной Армии... Ага, а вот про Антарктиду: оказывается, освоение Антарктиды было вызвано тем, что тамошние условия идеально соответствуют марсианским. Так сказать, плацдарм для высадки... Ну а вот и схема... Главная база супостатов на Тибете, что и следовало ожидать... Затем в Южной Америке... это, похоже, Эквадор. Ну и запасная база в Крыму... Потому-де там проводят совещания и встречи со всякими союзниками. Столицу они, оказывается, контролируют через специальный излучатель. Вот так, Ольга... В конце письма, естественно, просьба срочно спасать родную страну и заодно выпустить автора из "Кащенки". Подписи, кстати, нет, вырезана...
– Но ведь это неправда, Николай?
– В голосе Ольги чувствовался испуг.
– У нас большевиков называли по-разному, даже "слугами Антихриста". Но ведь этого не может быть...
– Думаю, марсиане тут ни при чем, - согласился Лунин.
– Но, похоже, этот бедняга кое-что узнал - и про излучатель в Столице, да и про Крым. В любом случае я ему почему-то не завидую... Внезапно он замолчал. Холодный порыв ветра ударил из раскрытого окна. Дохнуло сыростью, влажным спертым воздухом, и на мгновение Келюсу вспомнились коридоры столичных катакомб. Форточка хлопнула, вновь растворилась, и вдруг что-то черное мелькнуло прямо перед лицом Николая. Летучая мышь, невесть каким образом попавшая в квартиру, спикировала прямо к столу, затем резко рванула вверх, чуть не задев лицо Лунина, метнулась к Ольге, потом снова вверх... Вновь хлопнула форточка, и все кончилось. Из приоткрытого окна вместо катакомбной сырости вновь струился теплый майский воздух, напоенный ароматом отцветающей сирени...
– Ну мерзость, - произнес наконец Келюс.
– Откуда это она? Хорошо еще, в волосы не вцепилась...
– Заблудилась, - предположила Ольга самым спокойным тоном, но Келюс чувствовал: девушке тоже не по себе. Он аккуратно сложил бумаги и спрятал их в стол. Охота читать странные документы полностью пропала. На следующее утро, уходя на работу, Лунин как бы между прочим поинтересовался, умеет ли Ольга обращаться с оружием. Она, похоже не удивившись, ответила утвердительно. С этого дня Николай стал оставлять ей браунинг. Дня три Келюс провел как обычно, но с каждым днем настроение портилось. Николаю стало казаться, что на работу и с работы его сопровождают какие-то странные личности. Держались они на приличном расстоянии, и Келюс так и не смог понять, действительно ли началась слежка или шалит воображение. Пару раз, выглянув вечером с балкона, он замечал внизу странного мужчину в широкополой шляпе, который сидел на скамейке, выгуливая огромную черную собаку. Во дворе было полно собачников, но этого Николай видел в первый раз. В конце концов он не выдержал и поинтересовался мнением своего соседа - владельца красавицы колли. Тот сказал, что видит странного собачника впервые, а вот собака у этого типа и вправду необычная. Во всяком случае, другие псы обходят ее десятой дорогой, даже те, которые обязательно не преминули бы выяснить свои собачьи отношения. Тревога Келюса не могла укрыться от Ольги, но на все вопросы Николай отвечал ссылками на производственные неприятности. Лунин понимал, что Ольга ничем не сможет помочь, а тревожить раньше времени девушку не хотелось. Закончив работу с архивом, Келюс аккуратно упаковал папки в черный "дипломат", а затем целый вечер писал большое письмо, к которому приложил одну из архивных фотографий. Очевидно, он придавал этому письму особое значение, поскольку, не доверяя своему почтовому ящику, специально съездил после работы на Главпочтамт, бросив письмо там в расчете на то, что в сутолоке огромного зала на него не обратят внимания... Ночью Келюсу не спалось. Он прислушивался к ночным шорохам, доносившимся из окна, к дальнему гулу машин, и эти привычные звуки вдруг стали казаться зловещими. Выругав себя за паникерство, Николай встал и направился на кухню выкурить сигарету и выпить холодного чаю. Все это в комплексе обычно приводило его в равновесие. Сигарета уже догорала, Келюс успел вполне успокоиться, когда вдруг заметил, что в дверном проеме, ведущем в коридор, кто-то стоит. Собственно говоря, он заметил это еще за несколько секунд, но почему-то сознание отреагировало только сейчас.
– Ольга?
– хотел спросить он, но смолчал, поскольку сразу понял: это не она.
– Николай.
– Знакомый голос доносился, казалось, откуда-то издалека. Николай...
– О, Господи, - пробормотал Келюс, стараясь рассмотреть белесый силуэт. Я же только чай пил!.. Эй, кто вы там, хватит! Силуэт, чуть качнувшись, двинулся вперед, темнея и приобретая форму человеческой фигуры. Под лампой засветились почти прозрачные волосы, сквозь легкий туман проступило знакомое лицо...
– Кора, - проговорил Келюс.
– Кора, зачем ты здесь? Ты же...
– Мне разрешили зайти к вам, Николай, - все тем же странным далеким голосом сказала девушка, делая шаг вперед и останавливаясь посреди кухни.
– Вам грозит опасность. Уходите завтра же утром, иначе вам никто уже не поможет.
– Спасибо, Кора, - выдавил из себя Лунин, стараясь не смотреть в жутковатое полупрозрачное лицо.
– Я бы и сам смылся... Так ведь Ольга... Что с нею будет?
– Предоставьте ее ее собственной судьбе.
– Кора медленно подняла правую руку, словно пытаясь убедить Келюса.
– Ей уже не поможешь, как нельзя было помочь мне... Вы должны спастись, Николай. Прощайте, и да хранит вас Тот, в Кого вы не верите.
– Но...
– начал Лунин и тут же понял: говорить не с кем. На кухне было пусто, ровный свет лампы освещал нехитрый уют, и только что случившееся сразу же показалось сном... Утром Келюс держался подчеркнуто бодро и даже, готовя кофе, принялся напевать что-то из "АББА" - репертуара своей юности. Ольга, напротив, была бледна и молчалива.
– Я, наверное, уйду, Николай, - сказала она за завтраком, глядя куда-то через плечо Лунина.
– Вот еще!
– возмутился тот - Помилуйте, Ольга! Вы... Да куда вам идти? Или вы мне не доверяете?
– Я доверяю вам, Николай. Вы и Михаил... Мик... единственные, кто пытался мне помочь. Но сегодня я видела сон... Не смейтесь, я верю в сны...
– Я не смеюсь, - мрачно ответил Келюс. Происходило действительно что-то непонятное.
– Мне снился отец. Он сказал, что вам из-за меня грозит страшная опасность. Из-за нашей семьи не должна больше литься кровь... Не задерживайте меня, Николай... Я знаю, что делаю... ~ Ага, - на секунду задумался Келюс.
– Вы, кажется, умеете стрелять?
– Я не возьму ваш браунинг, - покачала головой девушка.
– Он вам понадобится самому.
– Я не о том. Вы, Ольга, умеете стрелять, а я нет. Вы уйдете. А меня ухлопают в тот же вечер.
– Вы не умеете стрелять?
– А где мне было учиться?
– вполне натурально удивился Лунин.
– Вот нас и перебьют поодиночке!
– Что же делать?
– совсем растерялась девушка. Келюс велел ей не паниковать и выбросить дурные мысли из головы, после чего с самым веселым видом попрощался и отправился на работу. Впрочем, веселость пропала сразу же за дверью. Всю дорогу Лунин внимательно посматривал по сторонам, однако ни утром, ни днем ничего подозрительного так и не заметил. Под вечер Николай немного успокоился и безо всяких дурных предчувствий, не спеша направился домой. Майский вечер был тих, листья еле заметно шелестели под легкими порывами теплого ветерка, все кругом дышало свежестью и покоем. Возле самого дома, не доходя полусотни шагов до подъезда, Келюс вдруг почувствовал, как откуда-то повеяло холодом. Он оглянулся, подумал о расшалившихся нервах и сделал еще несколько шагов. Но тут холод обрушился ледяной волной, повеяло страшной катакомбной сыростью, и огромная тень рванулась к Келюсу из-за деревьев. Гигантский черный пес сбил Николая с ног. Лунин упал на асфальт и почувствовал рвущую боль в левой руке.

Глава четвертая

САПОЖНИК

Кровь лилась из прокушенной руки. Келюс беспомощно лежал на асфальте, пытаясь приподняться, но огромная собака нависала над ним, мешая двигаться. Она не рычала, только молчаливо скалилась, и этот оскал окровавленной морды был еще страшнее. Такой собаки Николай еще не видел: плоский нос, широко посаженные маленькие глаза, острые уши, -чудище немного напоминало бультерьера, нобыло размером с крупного дога.
– Выродок, - пробормотал Келюс, чувствуя, что левая рука начинает неметь, - мутант, бином... Собака придвинула свою страшную морду поближе, и Лунин готов был поклясться, что огромный клыкастый рот оскалился в презрительной усмешке. Откуда-то сбоку послышался легкий свист. Собака, повернувшись, отбежала в сторону. Келюс, опираясь на здоровую руку, с трудом встал и огляделся. Собака стояла шагах в десяти, а рядом с ней темнела фигура в широкополой шляпе странный собачник, уже несколько дней бродивший вечерами по двору. Хотя рассмотреть его у Лунина не было возможности - вечерние сумерки позволяли увидеть лишь крепкую коренастую фигуру и большую шляпу, как показалось Келюсу, натянутую на самые глаза, - Николай почувствовал, что хозяин куда страшнее своего жуткого пса. Он подумал, не позвать ли на помощь, тем более что время было не позднее, как вдруг из-за спины человека в шляпе вынырнула невысокая гибкая фигура. ~ Ай, Лунин! Вот и встретились! "Шинджа, - понял Келюс.
– Ну, значит, приплыли..." - Что с тобой, Лунин?
– В голосе Китайца звенело торжество.
– Собачка укусила, да? Маленькая собачка? Зачем быстро бегаешь? Собачки любят тех, кто медленно ходит. Келюс не отвечал. Его немного шатало, рана болела, но он закусил губу, пытаясь стоять ровно.
– А жить ведь хочется, Лунин, да?
– весело продолжал Шинджа.
– Где же твой йети, Лунин? Он таких собачек не боится. Келюс молчал. Он понял, что Китаец, несмотря на его развязный тон, здесь не главный. И действительно, человек в шляпе поднял руку, и Шинджа немедленно умолк.
– Лунин,- негромко произнес неизвестный,- отдайте нам документы и девушку. Сейчас вы подниметесь, отберете у нее браунинг и спуститесь вниз. Через полчаса можете возвращаться. Иначе умрете вместе с ней. Иного шанса у вас не будет, понятно? Келюс молчал. Поразили не слова - он мог заранее предположить нечто подобное, поразил голос. Человек говорил сипло, с каким-то странным бульканьем в конце слов, будто пользовался несовершенным голосовым аппаратом. Но, несмотря на это, голос показался почему-то знакомым.
– Зачем вам Ольга?
– спросил Николай, желая потянуть время.
– Однако, - со странным выражением заметил Сиплый, - вы, Лунин, очень любопытны! Могу объяснить, если это вас успокоит. Она знает секретный Канал, по которому ее сюда переправили. Есть и другая причина, но с вас хватит и этой.
– Торопись, Лунин, - прибавил Шинджа, и усмешка исчезла с его лица.
– Ай торопись!.. Не спустишься, мы сами поднимемся. И не звони никуда - не стоит...
– Хорошо.
– Келюс, оглядываясь, пошел к своему подъезду. Больше всего он боялся, что эти двое пойдут следом. К счастью, Сиплый и Китаец остались на месте, только черная собака проводила Николая до самых дверей и села у входа, равнодушно поглядывая по сторонам. Келюс долго возился с замком: боль в левой руке мешала попасть в замочную скважину, а может, замок почему-то заело. Наконец он отворил дверь и остановился. На пороге стояла Ольга, ствол браунинга смотрел ему прямо в лицо.
– Слава Богу, - облегченно сказала девушка, опуская пистолет.
– Я подумала...
– Все правильно.
– Келюс запер дверь на засов, сбросил на пол окровавленный пиджак и, шатаясь, подошел к телефону. Сейчас был самый момент, чтобы потревожить Генерала. Николай снял трубку, подержал ее и бессильно опустил на рычаг: телефон молчал. "Ну конечно, - подумал он, ~ не дураки же они!" - Вы сильно ранены, Николай? ~ услыхал он голос Ольги. Девушка стояла, внешне совершенно спокойная, только губы были сжаты, и глаза не отрываясь смотрели на окровавленную рубашку Лунина. В руке у нее каким-то чудом оказались бинты и йод.
– Я не ранен.
– Келюс устало опустился в кресло.
– Собака... Кусачая такая... Но это неважно...
– Снимайте рубашку! Пойдем в ванную. Девушка промыла укус, продезинфицировала и наложила аккуратную повязку. Было заметно, что действует она умело, как опытная медицинская сестра.
– Я два года работала в госпитале Красного Креста, - пояснила Ольга, - вам сейчас надо лечь.
– Всенепременно надо!
– кивнул Келюс, лихорадочно соображая. Затем он рванулся в спальню и нырнул в недра платяного шкафа. Рубашку и куртку для себя он нашел сразу, а подходящие брюки для Ольги пришлось поискать. Впрочем, через несколько минут он положил перед девушкой старые, но еще приличные джинсы "Монтана", рубашку и легкую куртку.
– Что это? ~ не поняла Ольга.
– Переодевайтесь! Сейчас придется побегать. Девушка хотела что-то спросить, но, взглянув на Лунина, послушно взяла вещи. У Николая было еще несколько минут, и он захватил с собой самое необходимое: документы, деньги, черный "дипломат", в котором были сложены папки. Затем, подумав, сунул туда же недавно полученный орден и орденскую книжку. Браунинг он положил в карман куртки.
– Я готова, - сообщила Ольга, появившись в дверях. Одежда оказалась ей в самый раз, только куртка сидела чуть мешковато. ~ А я еще нет, - ответил Келюс.
– Сейчас, минутку... Он понимал: из подъезда выйти не дадут. Можно попытаться позвонить к соседям, но было ясно, что Сиплый и Китаец найдут его там. Кроме того, подвергать мирных пенсионеров такой опасности Лунин не имел права. Это была его война. Оставалось забаррикадироваться в квартире и ждать подмоги; выстрелы неизбежно привлекли бы внимание, но Николай догадывался, что в арсенале его врагов есть вещи почище черного пса. Он вспомнил Волкова, и по спине прошел холод. Нет, это тоже не годилось. Келюс подумал и вышел на балкон. Внизу было пусто: Сиплый и Китаец, очевидно, уже в подъезде. Лунин знал, что вход на чердак забит наглухо, как и парадный, ведущий на улицу. Он еще раз оглянулся по сторонам и вспомнил: сосед по балкону живет уже в другом подъезде. В том самом, где находится странная квартира № 211. К счастью, сосед был дома, даже его балконная дверь оказалось открытой.
– Эй, соседи, - крикнул Келюс, - Илларион Петрович!
– А, Коля?
– послышалось в ответ, из двери показалась растрепанная голова соседа - большого оригинала, разводившего на балконе орхидеи.
– Илларион Петрович!
– продолжал Николай, не давая тому опомниться.
– Не уходите! Ольга! Ольга вышла на балкон и непонимающе посмотрела на Келюса. Объясняться было некогда, и Николай кивнул на соседний балкон. К счастью, перелезать было нетрудно. Пораженный происходящим, Илларион Петрович, быстро отодвинув в сторону несколько горшков с орхидеями, подал Ольге руку. Убедившись, что девушка уже на месте, Келюс бросил последний взгляд через балконную дверь, подумав, что надо бы выключить свет, и тут услышал звонок. Времени уже не оставалось, он передал Ольге "дипломат" и рывком перебросил тело через балконное ограждение. В спешке Келюс совершенно забыл про рану, вспомнив о ней, лишь когда левая рука, которой он пытался ухватиться за перила соседнего балкона, бессильно скользнула вниз. Николая качнуло, он еле удержался на одной руке и, наверное, в следующую секунду упал бы вниз, но кто-то крепко схватил его за шиворот. Лунин, успев перехватить руку, в отчаянном рывке перевалился через соседские перила. Келюс поднял голову и только сейчас сообразил, что удержала его Ольга.
– Зачем вы спешили, Николай.
– Девушка укоризненно посмотрела на него, словно Келюс был малышом, съевшим лишнюю порцию мороженого.
– У вас же рука болит!
– Спасибо, - только и мог пробормотать Лунин, переводя дух. Его тянуло повернуться и заглянуть в темный провал двора, который чуть не стал его последним пристанищем, но времени на это не было.
– Илларион Петрович, - обратился он к пораженному происходящим и сбитому с толку соседу.
– На нас напали бандиты. Мы выйдем через вашу дверь.
– Ага... да, - закивал сосед.
– Конечно... Может быть... милиция...
– Позвоните, - согласился Келюс.
– У меня телефон не работает. И закройте балконную дверь. Сосед послушно открыл входную дверь и поспешил проводить незваных гостей. Николай отметил про себя, что остаться им не предложили, но на гостеприимство Иллариона Петровича он и не рассчитывал. Теперь они находились на лестничной площадке в соседнем подъезде. Квартира № 211 была этажом выше.
– Наверх!
– велел Келюс, и Ольга послушно поспешила вслед за ним по темным, давно не метеным ступенькам. У 211-й квартиры они остановились.
– Ольга, - чуть отдышавшись, начал Лунин, - за этой дверью - тайник. Убежище... Там можно пересидеть... Учтите, что там время идет медленнее...
– Что значит "медленнее"? Николай, зачем вы мне это все рассказываете? Если там можно спрятаться, то пойдемте.
– Мне нельзя.
– Келюс хотел добавить о значке, который был зашит в ладанке, но понял, что говорить об этом не стоит.
– Ничего, Ольга, у меня есть браунинг. Стрелять я, конечно, не умею... Не став продолжать, он нажал, как учил Петр Андреевич, четыре раза на белую, туго поддающуюся кнопку звонка. Никакого звука Николай не услышал, но дверь щелкнула и бесшумно растворилась.
– Что это?
– ахнула Ольга. В дверном проеме плавал белесый, похожий на подсвеченное молоко туман. Келюс вдруг почувствовал, как от девушки заструилась энергия, ее тело словно окутало легкое сияние, а в кончиках пальцев начали покалывать невидимые иголки. Скантр заработал.
– Сам не знаю, - честно признался Лунин, прислушиваясь к тишине подъезда, - но через это можно пройти. Ольга, закрывайте глаза и - вперед, только не снимайте с шеи эту штуку... Внизу хлопнула входная дверь. Кто-то вошел в подъезд и остановился, прислушиваясь.
– Да скорее же, - шепотом поторопил девушку Келюс, доставая браунинг.
– Николай, мы сможем пройти вдвоем?
– вдруг спросила Ольга.
– Это ведь пропуск, да? Мне Мик говорил что-то...
– Это пропуск, - устало кивнул Лунин, - он создает поле... Да идите же, Ольга!..
– Мы пойдем вдвоем. Вы встанете рядом... Келюс вспомнил то, что видел в подземелье, ему стало не по себе. Но Ольга, похоже, приняла решение. Сняв с шеи ладанку со скантром, она взяла ее в левую руку и посмотрела на Келюса. Тот помедлил еще секунду, но тут внизу раздался топот и, как показалось Николаю, собачье рычание. Он вздохнул, сунул браунинг в карман куртки и взял "дипломат". Ольга обхватила его за плечи, стараясь держать внезапно потяжелевший значок прямо между ними. Келюс почувствовал, как теплое пульсирующее поле охватило его.
– Три, два, один!
– не столько для Ольги, сколько для самого себя скомандовал он.
– Пошли! Их окружил дрожащий сумрак, в глазах поплыли красные круги, а раненая рука Николая внезапно заныла. Что-то ударило по левому плечу, он успел подумать, что защитного поля может не хватить, но тут завеса исчезла. За спиной раздался хлопок, дверь в таинственную квартиру сама собой захлопнулась. Келюс открыл глаза и понял, что никакой квартиры тут нет. Они стояли на такой же лестничной площадке, как и та, которую только что покинули. Вокруг пусто, воздух был затхл, и пахло пылью.
– Все в порядке?
– спросил Лунин, видя, что Ольга продолжает стоять с закрытыми глазами.
– Да.
– Девушка открыла глаза, осторожно снимая руку с плеча Келюса. Меня что-то ударило... Но это пустяки... Она медленно надела ладанку со скантром и осторожно погладила правое плечо. Николай заметил, что куртка на этом месте обуглилась. Он посмотрел на свое левое плечо: с его курткой произошло то же самое.
– В общем, прорвались, - резюмировал он.
– Ну вот, Ольга, это место называется "Карман". Когда-то здесь прятались большевики...
– От кого?
– удивилась Ольга.
– Ведь это все построено при большевиках!
– От других большевиков, - не особо понятно пояснил Николай.
– Ну а что тут теперь, я и сам не знаю... Пойдемте поглядим? Они стали неторопливо спускаться. Вскоре Келюс понял, что находится в таком же точно подъезде, как и тот, который они только что покинули. Только побелка выглядела еще более старой, да и двери были деревянные, без привычной кожаной обивки. Впрочем, Лунин быстро понял, что за этими дверьми уже никто не живет. Некоторые из них оказались опечатаны, причем печати были как на длинных полосках бумаги, уже успевших пожелтеть, так и сургучные - на темных длинных шнурах. Две или три двери оказались забитыми крест-накрест.
– Пусто,- констатировал Николай.- Может, и вправду в Америку подались? Внезапно откуда-то снизу послышался стук. Стук был не сильный, на несколько секунд он прекратился, затем возобновился снова. Келюс, достав браунинг, снял его с предохранителя.
– Не надо, - тихо сказала Ольга, положив ладонь на руку Николая.
– Мы здесь гости... Лунин подумал и убрал пистолет. Они спустились ниже, туда, где должен быть первый этаж. Двери, ведущей на улицу, не было, вместо нее находилось странное сооружение, похожее на тамбур. Вход был закрыт наглухо, рядом стояли стул и тумбочка, над которыми висела эмалированная табличка: "Предъяви пропуск". Надпись показалась Келюсу особенно нелепой. Стук шел откуда-то сбоку. Лунин осмотрелся и понял: он доносится справа, где лестничная площадка образовывала небольшой тупик. Николай поднес палец к губам, Ольга кивнула, и они, стараясь ступать как можно бесшумнее, заглянули за угол. Тупик кончался дверью. Оттуда лился неяркий электрический свет, тихо играла музыка и слышался стук. Келюс, знаком велев Ольге подождать, осторожно подошел поближе. Дверь была полуоткрыта. Николай заглянул туда и сразу же понял, откуда эти странные звуки. За дверью находилась сапожная мастерская. Большая комната была заставлена старинными столами, стеллажами и стульями, на которых в беспорядке лежала самая разнообразная обувь. Больше всего Николая поразили сапоги - большие, высокие, какие в его время уже никто не носил. В углу стоял старый радиоприемник с большой темной тарелкой-динамиком, откуда и доносилась музыка. В другом углу шипел примус, на нем были закопченный медный чайник и высокая консервная банка с рваными краями. На белых, грубовато побеленных стенах висели заботливо убранные в рамочки вырезки из иллюстрированного журнала, судя по формату "Огонька". Всмотревшись, Лунин узнал "Утро в сосновом лесу" Шишкина и "Ворошилов на прогулке" Александра Герасимова. Вырезки были старые, краски успели выцвесть, а бумага - покоробиться от времени. Посреди мастерской на высоком темном стуле со странной спинкой, напоминающей силуэт готического собора, сидел пожилой человек в фартуке темно-синего цвета, под которым Николай заметил застиранную гимнастерку. Очки человек в фартуке сдвинул на лоб, внимательно разглядывая грандиозных размеров подметку, поднося ее при этом чуть ли не к самому носу.
– Не годится, - пробормотал он сердито, подметка полетела куда-то в угол.
– Хотел бы я знать, куда это большевики подевали хорошую кожу!
– Добрый день, - осторожно проговорил Николай. Все это было непонятно, но странный сапожник оказался единственным, к кому он мог обратиться за объяснениями. Сапожник не спеша нацепил очки на нос, внимательно поглядел на Келюса и покачал головой: - А, товарищ Лунин, если не ошибаюсь? Тот самый товарищ Лунин, который так не любит Советскую власть? Он говорил не спеша, тщательно произносил каждое слово, слегка дирижируя при этом правой рукой, словно задавая темп.
– Наверное, тот самый, - рассудил Келюс, - а что, я тут очень знаменит?
– Не преувеличивайте значение собственной личности, товарищ Лунин. Сапожник снял очки и спрятал их в старый кожаный футляр.
– Все равно творцом истории будут не товарищи Лунины, а наш великий советский народ. А поэтому, товарищ Лунин, зови барышню и заходи, гостями будете... Келюс, автоматически отметив, что странный сапожник сказал не "девушка", а "барышня", подумал о том, что стены в этом доме близки к полной прозрачности. Он кивнул Ольге, и они вместе переступили порог мастерской, где пахло кожей, табаком и еще чем-то странным, но по-своему уютным.
– Добрый день, сударь, - вежливо произнесла Ольга, усаживаясь на стоявшую у входа старую табуретку.
– Здравствуйте, барышня, - кивнул сапожник и усмехнулся. ~ Я вижу, вы попали в не очень надежную компанию. Товарищ Лунин - человек неустойчивый в политическом, отношении... то белым помогает... то красным помогает. По-моему, он просто двурушник. Высказав это тяжкое обвинение, сапожник взял молоток и ударил по подошве гигантского сапога, торчащего на распорке. Затем, критически поглядев на сапог, он отложил в сторону молоток и покачал головой: ~ Форменный двурушник... Чаю выпьете?
– Будем, - согласился Николай. Болтовня странного сапожника ничуть не задела. Он лишь подумал, что куча обуви на столе и стеллажах как-то не соотносится с абсолютно пустым подъездом. Впрочем, большая часть заказов (если, конечно, это были заказы) уже успела покрыться толстым слоем пыли. Между тем сапожник, сняв чайник с примуса, принялся колдовать с заваркой.
– Индийский, - проговорил он удовлетворенно, заливая кипяток в маленький заварной чайничек.
– Настоящий "Роял"! А наши знатные чаеводы все еще выращивают не чай, а банные веники. Ордена им давай, премии давай... А все равно - веники... Заварив чай, он извлек из небольшого сундучка мешочек, в котором оказался колотый сахар. Сахар был высыпан в треснутую тарелку с широким синим ободком. Чай пили из жестяных кружек. Правда, для Ольги хозяин мастерской нашел большую красивую чашку с изображением распустившего хвост павлина.
– Значит, бегаешь, Лунин?
– поинтересовался сапожник.
– Политическое убежище просишь? А зачем бегаешь? Келюс пожал плечами. Ответить было нелегко.
– Дядя твой приходил.
– Николай понял, что его собеседник имеет в виду Петра Андреевича.
– Говорит, есть такой двурушник, мой внучатый племянник. ЧК его ищет... Все его ищут... А почему ищут? Сапожник с треском раскусил кусок сахара и хлебнул чая.
– А потому ищут, - назидательно произнес он, подняв вверх указательный палец, - что товарищ Лунин решил стать умнее всех. Правильно ли это? Подумав, он ответил сам: - Нет, неправильно! А почему неправильно? Во-первых, потому, что товарищ Лунин просто не в силах стать умнее всего нашего советского народа. А во-вторых, сколько бы товарищ Лунин ни читал всякой клеветнической подметной литературы, все равно ничего ему ровным счетом не узнать! Сделав такой вывод, хозяин мастерской допил чай и достал пачку папирос "Казбек". Келюс, подивившись такой музейной редкости, тоже закурил.
– Много ли узнал товарищ Лунин?
– продолжал сапожник, пуская кольца дыма в потолок.
– Нет, не много. И напрасно отдельные паникеры видят в товарище Лунине какого-то Аттилу. Это не просто смешно. В политическом отношении это просто вредно...
– Вот, например, прочитал товарищ Лунин гнусные лживые бредни о нашем великом Вожде, - вел далее сапожник.
– Много ли он понял? Нет, ничего не понял! А почему не понял? Нам кажется, этому виной его мелкобуржуазная сущность... Похоже, этот вывод доставил сапожнику немалое удовлетворение. Он глубоко затянулся папиросой и выпустил в воздух полдюжины трепещущих колец дыма.
– А почему старшие товарищи по партии не поправили товарища Лунина?
– в тон хозяину спросил Николай.
– Где их большевистская сплоченность? Почему они бросили товарища Лунина одного? Сапожник, искоса поглядев на Келюса, погрозил ему пальцем. Затем затушил окурок в большой консервной банке, служившей пепельницей, и вздохнул: Извините, дорогие гости, заболтался. Стар стал совсем. Ботинки чинить будем? Келюс автоматически поглядел на свои кроссовки.
– Ой, у меня здесь что-то прогорело!
– растерянно произнесла Ольга. На ее правой кроссовке сбоку темнело пятно такое же, как на куртке.
– Снимайте, барышня, - распорядился сапожник.
– Здесь коврик, ставьте ноги. Взяв кроссовку и критически оглядев ее, он стал копаться в большом ящике, забитом различными лоскутками, кусками кожи и старыми под" метками.
– Тайвань, - констатировал он, вновь поглядев на кроссовку.
– Проклятые чанкайшисты, лютые враги китайского народа... Он вновь занялся содержимым ящика, затем извлек оттуда несколько кусков кожи и принялся за работу.
– Тайвань, - бормотал он.
– Агенты американского империализма... Поджигатели войны... Ничего, будет как новая! Эх, товарищ Лунин, почему молчишь? Почему барышню не развлекаешь? Эх, молодежь, молодежь... Барышня сидит, красавица, умница, а он молчит, как член Политбюро на съезде Болгарской компартии... Хотите, барышня, я вам сказку расскажу?
– Хочу.
– Ольга даже улыбнулась. Было заметно, что странный сапожник произвел на нее неплохое впечатление.
– В некотором царстве...
– не торопясь начал он, бросив насмешливый взгляд на Келюса, - в некотором государстве жили-были большевики... Похоже, начало сказки несколько удивило Ольгу. Самому же сапожнику оно, очевидно, понравилось. Он цокнул языком и продолжил: - Были они все сильные, смелые и морально устойчивые... И были среди них два друга, два кунака... Лицо его вдруг стало жестким, улыбка исчезла, он на минуту замолчал, а потом вновь улыбнулся: - Один из них - просто большевик. Рядовой солдат нашей славной партии... А вот второй был настоящий джигит... Богатырь! Один - десять жандармов мог связать. Из любой тюрьмы убегал... Пытали враги его, иголки под ногти загоняли - ничего не сказал. Герой был!.. И полюбил за это его сам великий Вождь. Сделал его своим другом. Посылал на самые секретные задания... Сапожник покачал головой и вздохнул: - Только вот однажды приходит этот герой к своему другу и говорит: "Узнал я, что Вождь наш вовсе не Вождь. Сам, - говорит, - не верю, А правда. Умер наш Вождь давным-давно, а на его месте сидит какой-то товарищ Вечный..." Произнеся это странное имя, сапожник нахмурился: - Его друг не поверил. Что значит: Вождь - не Вождь? Какой такой товарищ Вечный? Только вскоре поехал этот герой на велосипеде. Хорошо ездил, в дождь ездил, в бурю ездил... А тут поехал - и попал под грузовик. Бывает, конечно... Сапожник помолчал и заговорил вновь, еще медленнее, взвешивая каждое слово: - Друг его к тому времени большим человеком стал. Сам не хотел товарищи выбрали. Познакомился с бумагами... Как вот потом товарищ Лунин познакомился. И понял... Что именно понял этот сказочный герой, сапожник не уточнил. Он перешел к верстаку, где стояла швейная машинка, и начал застрачивать латку на кроссовке: - А потом Вождь умер, - наконец заговорил он, - кто плакал, а кто радовался. Похоронили его, речи сказали. А он потом приходит...
– Как?
– не выдержал Келюс.
– Кто приходит?
– Приходит и говорит, - не отвечая ему, продолжал сапожник: - "Я, говорит, теперь вместо тебя буду. Тот Вождь уже не нужен, у нас будет новый Вождь. Но это буду тоже я... А ты, дорогой, много знать стал. Прямо как друг твой, который на велосипеде ездить не умел..." - И что?
– вновь не выдержал Николай.
– А ничего, товарищ Лунин. Этот "Карман" уже работал. Пока товарищ Вечный снова власть брал, кое-кто успел выбраться. Кто уехал в эту... Утопийскую Советскую Социалистическую Республику... А кто здесь сапоги латает...
– А товарищ Вечный?
– А что товарищ Вечный?
– удивился сапожник.
– Он на то и Вечный. Правит сколько хочет, потом выбирает себе нового... И снова правит... А того... Сапожник поднес ребро ладони к горлу. Впрочем, Келюс и так понял, что этот странный человек имеет в виду.
– Тайна Больших Мертвецов! Сапожник явно услыхал его слова, но никак не отреагировал.
– А зачем этому Вечному скантр?
– не отставал Лунин. Хозяин мастерской помолчал, а затем задумчиво проговорил: - А мы его тоже спрашивали, зачем на всякую научную ерунду деньги тратить? Деньги эти, товарищ Лунин, кровью доставались. А он говорит: "Дураки, нам сила нужна... Большая сила..." - Око Силы, - подсказал Келюс.
– Большая сила, - повторил сапожник.
– А скантр эту силу в фокус соберет и куда надо направит. В Крыму поставишь - до самой Греции доберешься... Это тебе, товарищ Лунин, не листовки Коминтерна...
– А что это за Утопийская Республика?
– поинтересовался Николай, никогда раньше не слыхавший о таком государстве.
– Утопия, товарищ Лунин, - всегда утопия!
– отрезал собеседник. ~ Циолковские хреновы! Сидят, коммунизм строят и меня ругают. Пусть строят. Поглядим... Он поставил последний стежок, отрезал нитку и внимательно осмотрел кроссовку: - Прошу, барышня! Не хуже, чем у проклятых империалистов! Ольга нерешительно взяла кроссовку, примерила и вежливо поблагодарила, осведомившись, сколько должна за работу.
– Э-э, - махнул рукой сапожник.
– Какая это работа! Носите на здоровье. Ну и обувь теперь делают! Один смех! Может, тебе, товарищ Лунин, сапоги сработать? Хочешь - яловые, хочешь - хромовые?
– Спасибо, - поблагодарил Келюс вставая. ~ Мы, наверное, пойдем... А где теперь можно передохнуть?
– Заходи куда хочешь? Тебе какие ключи дать? Он кивнул на стену, где под номерками висело несколько десятков разнообразных ключей. Николай не глядя ткнул куда-то в середину, получил ключ и откланялся. Ольга также встала и пожелала хозяину всего наилучшего.
– Смотри, товарищ Лунин, - проговорил сапожник им вслед.
– Береги барышню! С такой барышней только смелый джигит гулять может... Они вышли на лестничную площадку. Келюс остановился, стараясь немного собраться с мыслями. Ольга также молчала, время от времени вопросительно поглядывая на Лунина.
– Кто это был, Николай?
– спросила она наконец.
– Я... я не поняла ничего. Он говорил о каких-то страшных вещах. И нас он, кажется, знает...
– Да, - кивнул Келюс.
– Знает... Что-то много о нас, бином, здесь известно!.. Делать нечего, не назад же возвращаться...
– Вспомнила!
– вдруг сказала Ольга.
– Я видела его портрет у вас в книжке! У вас в квартире! Ну конечно, я даже вспомнила, как его зовут...
– Я тоже... Пойдемте, Ольга, и в самом деле надо передохнуть. Квартира находилась на третьем этаже. Дверь была запечатана, но, к счастью, не заколочена. Внутри оказалось пусто, пыльно, было заметно, что здесь долгое время никто не жил. Никаких вещей, кроме старой скрипящей мебели, в квартире не осталось, только в прихожей на полу лежал пожелтевший номер "Известий". Келюс взглянул на газету: она вышла в октябре 1961 года.
– - Здесь, кажется, есть диван, - сообщил Лунин, осмотрев квартиру, отдыхайте, Ольга, а я на кресле пристроюсь...
– Николай, здесь ведь жили люди, - заметила Ольга, присаживаясь на старый диван с выпирающими из боков пружинами.
– Куда они все делись?
– Похоже, уехали в эту самую, бином, Утопийскую Советскую, - предположил Келюс, пытаясь поудобнее устроиться в большом рассохшемся кресле.
– А где это? Ведь про Утопию писал, кажется, Томас Мор...
– Писал, - согласился Лунин, - сапожник упомянул Циолковского... Боюсь, эта Советская Социалистическая Республика неблизко. Хотя все это, признаться, похоже на желтый дом... ~ А помните, Николай, то письмо, - вдруг сказала Ольга, - из сумасшедшего дома?.. Неужели тот человек был прав?
– Не знаю. Думаю, все же, Ольга, тут что-то другое. Марсиан покуда встречать не приходилось, а вот всяких прочих... Они заснули быстро. Ольга спала спокойно, без сновидений. Келюс же несколько раз просыпался: рана на левой руке болела, причем боль растекалась по телу холодом, задевая сердце, перехватывая дыхание. Наконец Николай забылся. Перед глазами закружился странный хоровод знакомых и незнакомых лиц. Мелькнула грустная, бледная Кора, из темноты проступило мертвое, строгое, с закрытыми глазами, лицо Михаила Корфа, и вдруг знакомый ужас охватил Келюса: он увидел прямо перед собой страшный, ухмыляющийся лик майора Волкова. Тут же послышался далекий стук, Николай понял, что нужно немедленно просыпаться, но, уже выныривая из сонной одури, успел услыхать слова князя Полоцкого: - Теперь ты такой же, как и мы, Лунин! До встречи! Келюс, пошатываясь, встал, пытаясь сообразить, где находится. Стук в дверь повторился. Николай, наконец все вспомнив, пошел открывать. Только у самой двери он сообразил, что не мешало бы захватить пистолет.
– Коля!
– услыхал он знакомый голос.
– Коля! Это я, открой! Лунин собрался открыть, но все же передумал. Вернувшись в комнату, он достал из кармана куртки браунинг и подошел к двери.
– Вы один, Петр Андреевич?
– спросил он, стоя вплотную к стене, как когда-то учил его Михаил Корф.
– Коля! Открой! Я один, открой! Николай открыл дверь и быстро сделал шаг назад, не опуская пистолета. Петр Андреевич вошел в переднюю, озабоченно выглянул наружу, прикрыл дверь и только тут заметил оружие.
– Ты что, Коля?
– произнес он испуганно, почему-то оглянувшись на запертую дверь.
– Это же я!
– Вижу, - спокойно заметил Келюс.
– Оружие у вас есть?
– Ну, - сразу сник гость, - вообще-то...
– Вынимайте и бросайте на пол. И не вздумайте, бином, дергаться! Петр Андреевич, поглядев на родственника с нескрываемым испугом, стал вытаскивать из кармана пиджака большой черный пистолет неизвестной Келюсу системы. Руки плохо слушались, и пистолет упал на пол прямо к его ногам. Николай отступил еще на несколько шагов и скомандовал: - Идите прямо и не оборачивайтесь. Зайдите в комнату и сядьте на стул.
– Руки поднять?
– покорно спросил Петр Андреевич. Келюс не ответил, и он послушно выполнил приказ. Николай подобрал пистолет.
– 3-здравствуйте, - выдавил из себя Петр Андреевич, войдя в комнату и увидев Ольгу, которая, только что проснувшись, с удивлением смотрела на неожиданного гостя.
– Добрый вечер, - растерянно ответила она и тут увидела Келюса, который входил в комнату, держа оба "ствола" наперевес.
– О, Господи, Николай, что это?
– Родственное свидание, бином,- пояснил Келюс, усаживаясь в кресло. Прошу знакомиться, Ольга: это мой, так сказать, самый близкий родственник - Лунин Петр Андреевич. Здешний старожил и мой большой доброжелатель. Кстати, ваш тоже. Я не ошибаюсь, дядя? Петр Андреевич вздрогнул, поглядел на Ольгу испуганными глазами, но ничего не сказал- Ну так что, Петр Андреевич?
– продолжал Келюс.
– Что интересует вас теперь? Прошлый раз вы оказались неплохим пророком, меня довольно быстро вычислили. Или и тут, бином, без вас не обошлось?
– Как ты мог так обо мне подумать, Коля?
– горячо заговорил Петр Андреевич.
– Ты сейчас в... очень сложном положении. Эти бумаги тебе не сохранить даже здесь... Отдай их мне сейчас, и я тебе помогу. Пойми, с бумагами тебе отсюда не выйти!..
– Значит, вы поможете мне скрыться? Петр Андреевич с готовностью кивнул.
– Только, понимаете ли, дядя. Если вы заметили, я здесь не один.
– Давай выйдем, Коля, - предложил Петр Андреевич, вновь испуганно поглядев на Ольгу.
– Я должен сказать тебе пару слов... В коридоре он отвел Келюса в дальний угол, зачем-то оглянулся по сторонам и зашептал: - Коля, уходи немедленно... Оставь ее! Ты с нею погибнешь! Ты даже не знаешь, кто она!
– Знаю, меня уже, бином, информировали. Ольга попала сюда по тайному Каналу, и ею кое-кто заинтересовался. Как я понял, вы тоже.
– Да при чем тут Канал! ~ крикнул Петр Андреевич, вновь испуганно оглянувшись.
– Она... Она... Пойми, Коля, ты с ней не спасешься. Ее... ее приговорили к смерти... Там, где она была... И когда у нас, там, где я сейчас живу, узнали о ней... В общем, Коля, ее уже ничто не спасет. Подумай о себе...
– Уже. Подумал, дядя.
– Мальчишка, - выдохнул Петр Андреевич.
– Не хочешь думать о себе, так подумай хоть обо мне! У меня ведь сын... Оставь ее, отдай мне бумаги и уходи...
– А теперь слушайте внимательно, - заговорил Келюс, и от его тона Петр Андреевич замер и сделал шаг назад.
– Сейчас мы спускаемся вниз и уходим. Вы покажете куда. На всякий случай вы идете с нами. Если там засада, первые пули полетят не в меня и не в Ольгу. Это понятно?
– Ты никуда не уйдешь, Коля, - покачал головой Петр Андреевич.
– Там... снаружи... тебя уже ждут. Здесь... здесь тоже... ~ Значит, ляжем вместе, - невозмутимо ответил Николай.
– Ничего, у вас ведь остался сын, правда? Так что кто-то из Луниных уцелеет. Петр Андреевич взглянул на Келюса, в глазах его плавал ужас.
– Ну так что, дядя?
– поинтересовался Лунин.
– Еще успеем уйти? Или забаррикадируемся и устроим Фермопилы? Стреляю я, конечно, неважно, но тут не промахнусь.
– Я... я лучше уйду, - бормотал Петр Андреевич.
– Делай что хочешь.
– Кто же вас выпустит, дядя!
– усмехнулся Келюс.
– Идти - так вместе. Ну как? Они вернулись в комнату молча. Петр Андреевич смотрел куда-то на пол и вздыхал. Ольга испуганно поглядела на них, но Келюс, улыбнувшись в ответ, взял с кресла свою куртку.
– Собирайтесь, Ольга, - сказал он, - вынимая из-за кресла "дипломат". Попутешествуем... Они вышли из квартиры. Первым шел Петр Андреевич, за ним - Келюс с браунингом, следом Ольга, неся "дипломат"; левая рука Николая болела, и он понял, что не удержит даже такую тяжесть. В подъезде было тихо. Келюс взглянул на Петра Андреевича, тот отрицательно покачал головой: - Их еще нет, Коля... Но они могут вот-вот прийти... Все ходы закрыты...
– А квартира двести одиннадцать?
– Они перекрыли дверь, - вздохнул Петр Андреевич.
– Есть, правда, один путь, но им давно не пользовались. Говорят, там бывает... Но я этому не верю...
– Вот и посмотрим, - рассудил Николай.
– Пошли! На площадке первого этажа Келюс велел Ольге подождать, а сам с Петром Андреевичем, который стал тих и послушен, заглянул за угол. Но дверь в мастерскую оказалась заперта, и поверх нее были наклеены свежие бумажные ленты с синими печатями. Келюс порылся в кармане, достал взятые у таинственного сапожника ключи и отдал дяде. Тот молча кивнул. Они спустились ниже, там, в Доме на Набережной, располагался подвал. Здесь тоже был подвал, куда вела огромная железная дверь. Николай, дернув за ручку, убедился: замок сработан на славу. Приглядевшись, он понял, что это не обычный замок, 'который можно встретить в подъездах, а цифровой.
– Ну я же говорил, - вполне искренно вздохнул Петр Андреевич.
– Они все перекрыли...
– Откройте.
– Келюс не спеша поднял ствол браунинга.
– Коля... Коля, - зашептал Петр Андреевич, - мы же родственники!.. Что ты делаешь!.. Неужели из-за какой-то... Лицо Келюса дернулось, рука с пистолетом дрогнула, и Петр Андреевич, не договорив, замолк.
– Открывайте, дядя! Я вас очень прошу...
– Коля, ты же коммунист, - забормотал Петр Андреевич, поглядывая по сторонам, словно ожидая кого-то.
– Ты же внук Николая Андреевича! Был бы он жив, он объяснил бы тебе... В подъезде хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и молодой, мальчишеский голос крикнул: "Где они?" - Считаю до трех, дядя.
– Лунин взвел курок.
– Ты... меня... из-за нее... из-за этой...
– прохрипел Петр Андреевич.
– Да. И там, куда вы попадете, ваш друг Николай Иванович Бухарин объяснит, что я был прав. А с дедом вам лучше не встречаться... Открывайте! Петр Андреевич с надеждой повернул голову к выходу, но те, кто вошел в подъезд, минуту посовещавшись, поспешили наверх. Петр Андреевич вздохнул и стал набирать код на черной железной панели. Это тянулось невыносимо долго, наконец замок клацнул, и дверь не спеша стала открываться.
– Налево, - проговорил Петр Андреевич.
– По коридору до конца - и направо, там увидишь... Уходите...
– Сейчас.
– Николай кивнул Ольге, чтобы она была готова.
– Отдайте мне пропуск, Петр Андреевич. Вам он покуда ни к чему. Тот хотел возразить, но, поглядев на Келюса, достал из нагрудного кармана значок с усатым профилем, точно такой, какой был зашит в ладанке. Николай усмехнулся, сунул его в карман куртки и шагнул за дверь. Порог был высокий. Келюс взял у Ольги "дипломат", потом подал ей руку. Петр Андреевич, убедившись, что его оставили в покое, быстро повернулся и побежал вверх по лестнице.
– Все в порядке, Ольга, - вздохнул Николай.
– Сейчас бы дверь... Он попытался закрыть дверь одной рукой, но тяжелая железная плита не поддавалась. Ольга поставила "дипломат", и они надавили на дверь вдвоем. Наконец замок клацнул и закрылся. Келюс критически оглядел его, заметив, что под замком вмонтирован тяжелый стальной засов. Николай с трудом задвинул его и удовлетворенно хмыкнул. Теперь открыть двери снаружи можно было разве что с помощью газорезки.
– Ну ладно. Где это мы?
– Какой-то подвал, - сказала Ольга, оглядываясь вокруг.
– Вроде бы никого нет... Узкий, хотя и высокий коридор тянулся далеко-далеко. Там, вдали, его конец терялся; на всем протяжении коридора было абсолютно пусто. По стенам стелились какие-то кабели, каждые десять метров в потолок была вмонтирована небольшая лампочка в металлическом плафоне.
– Ну что, пошли? ~ предложил Келюс.
– Нам вроде бы налево.
– Давайте передохнем, Николай. Минуту, не больше... Они присели прямо на посыпанный песком пол. Келюс закурил и тут же поморщился: боль захлестнула горло, сигаретный дым не доставлял никакого удовольствия.
– Николай, - вдруг заговорила Ольга, - я слышала, о чем вы говорили в коридоре. Вам надо было отдать бумаги...
– Ну да, - кивнул Лунин, - может, и вас еще оставить?
– Да. Этот... ваш родственник прав. Мне действительно негде укрыться. Из-за нас... из-за нашей семьи... уже погибли люди. Теперь я осталась одна... Не хочу, Николай! Я вам очень благодарна, но так дальше нельзя, уходите! Возьмите мое кольцо, оно вам может пригодиться. И оставьте мне браунинг, если можно...
– Угу, - хмыкнул Келюс, - и румынский оркестр, бином! Чтобы Шопена играть... Знаете, Ольга, вот кого не люблю, так это паникеров. И вообще надо идти, поговорили...
– Вы благородный человек, Николай, - тихо заметила Ольга.
– Вы настоящий дворянин. Но поймите, нам вдвоем все равно не уйти.
– Кто я? Знаете, Ольга, я вас позже познакомлю с воином Фроатом. Так вот он не просто дворянин, а настоящий царевич дхарский... А я - увольте. Хорошо, что мой дед вас не слышит. Все, поговорили! И вообще скоро я свалюсь, так что вам придется меня тащить. Так что готовьтесь...
– Не волнуйтесь, Николай, - совершенно серьезно ответила девушка.
– Я вас дотащу, если понадобится. Я ведь работала в госпитале...
– Ну просто гениально, - заключил Келюс вставая.
– Кстати, вот вам браунинг. Услышите шум - бейте не задумываясь. Они шли по длинному коридору. Лунин шел первым, держа руку в кармане куртки, где лежал отобранный у Петра Андреевича пистолет. Боль временами становилась невыносимой, и Келюс вновь отдал "дипломат" Ольге. Но все равно идти было трудно, и Николай крепко сжал зубы, чтобы не стонать. Время от времени коридор пересекали поперечные подземные переходы, также освещенные рядами лампочек под жестяными плафонами. Каждый раз, подходя к очередному перекрестку, Келюс осторожно заглядывал за угол, но опасения были напрасны, все было тихо. Внезапно ухо уловило отдаленный крик. Николай остановился и приложил палец к губам. Крик повторился, Келюс выхватил из кармана пистолет.
– Что случилось, Николай?
– прошептала Ольга, недоуменно оглядываясь.
– Разве вы не слышите? Кто-то кричит!
– Я ничего не слышу. Здесь тихо! Николай вновь прислушался. Вдалеке кто-то плакал, слышались грубые голоса, а затем вновь раздался душераздирающий крик. Келюс вздрогнул и посмотрел на девушку, та отрицательно покачала головой.
– Значит, брежу, ~ стараясь быть спокойным, рассудил он.
– Извините, Ольга... Пойдемте дальше. Коридор казался бесконечным, крики не утихали, и временами Келюс начинал думать, что он действительно бредит. Внезапно возле одного из перекрестков он услыхал звук шагов. Кто-то шел по проходу.
– Назад, - шепнул он, но было поздно. Из-за поворота показались трое, при виде которых Келюс прижался к стене, пытаясь заслонить девушку. Пистолет, который он забыл снять с предохранителя, застыл в его руке. Двое незнакомцев держали в руках короткие карабины с блестящими лакированными прикладами. Но даже не это поразило Николая. Они были одеты в странную форму без погон с большими лазоревыми петлицами, какую Келюс видел только в кинофильмах. Эти двое конвоировали третьего - невысокого человека, руки которого были схвачены сзади стальными наручниками. Конвоируемый шел пошатываясь, и один из людей в форме лениво толкнул его прикладом.
– Николай, что с вами?
– услыхал Келюс удивленный голос Ольги и понял, что девушка ничего не видит.
– Здесь никого нет, Николай! Пойдемте. Келюс помотал головой, но видение - если это было видение - не пропало. "Лазоревый" вновь толкнул человека в наручниках, и они миновали перекресток. Внезапно один из конвоиров посмотрел на Келюса, затем повернулся и что-то сказал другому. Теперь уже оба человека в форме смотрели в его сторону, и Лунин с ужасом понял, что они его видят.
– Ольга, - шепнул он, прижимаясь затылком к холодной стене.
– Я, кажется, уже дохожу... Девушка достала платок и вытерла холодный пот, проступивший у него на лбу. Келюс задыхался. Он видел, как конвоиры о чем-то переговариваются, слышал их растерянные и злые голоса, затем один из них стал поднимать карабин, Николай понял, что пуля в этом карабине - настоящая. По крайней мере для него. Внезапно Ольга, с тревогой смотревшая на побелевшее лицо Келюса, что-то зашептала, и в ту же секунду лица конвоиров стали расплываться, фигуры побледнели и начали медленно исчезать. Наконец они пропали без следа, и в ту же секунду стихли крики. Келюс удивленно оглянулся. В совершенно пустом подвале было тихо, только где-то вдалеке еле слышно капала вода.
– Фу-у!
– покачал головой Лунин, понемногу приходя в себя.
– Этак и вправду можно сквозануться...
– Я видела, что вам стало плохо, Николай, - сказала Ольга.
– Я не знала, чем вам помочь. Тогда я прочла Трисвятие. Меня научила этой молитве няня...
– Спасибо няне!
– Келюс чувствовал, что ему стало легче, даже боль отступила, и он смог наконец свободно вздохнуть.
– Ну, пошли... Вскоре они добрались до конца коридора. На противоположной стене висел большой распределительный щит, влево и вправо шли узкие проходы.
– Нам, кажется, направо, - заметил Лунин, и они свернули в проход, где было темно, свет шел только от одной, висевшей в самом конце коридора лампы. Они были уже на середине прохода, как вдруг Ольга замерла, схватив Келюса за руку. Стены подвала содрогнулись, откуда-то донесся грохот взрыва, лампочка, висевшая в конце коридора, закачалась.
– Дверь, - понял Николай, - наверное, гранату подвесили к замку. Пошли, Ольга. Надо успеть. Сзади уже слышались отдаленные голоса, и Николай ускорил шаг, насколько позволяла раненая рука. Под ноги стали попадаться старые трубы, пустые банки из-под краски, какие-то ржавые бидоны. Ольга оступилась и чуть не упала, но Келюс успел подхватить ее, схватив за руку и потащив вперед. Через минуту они уже были в конце прохода перед деревянной дверью. К счастью, она оказалась не заперта. Келюс и Ольга поспешили и спустя мгновение оказались в небольшой квадратной комнате, сразу показавшейся Лунину знакомой. Он пригляделся и вспомнил. Он уже был здесь, в этой комнате, где стояли деревянная тумбочка с инвентарным номером и старый стул, а на полу лежал маленький потрепанный коврик. Только тогда Николай заходил сюда через другой вход, который теперь был закрыт огромной стальной дверью, находившейся прямо посередине противоположной стены. Сзади послышались крики. Келюс выглянул наружу: по проходу, освещенные слабым светом лампы, бежали несколько человек, одетых как-то странно. Уже захлопнув дверь и задвинув засов, Николай сообразил, в чем дело: они были в черных куртках, которыми костюмеры обычно наделяли актеров, игравших комиссаров в историко-революционных эпопеях. Впрочем, Николай тут же подумал, что похожие куртки носят и в его время, а смутный свет лампы в коридоре способен творить еще и не такие чудеса.
– Надо открыть дверь, - сказал он, подходя к чудищу, врезанному в противоположную стену. ~ Надеюсь, она не заперта на замок... Он хотел добавить, что, если не удастся открыть дверь, их заботы скоро кончатся, но вовремя спохватился. К счастью, бегло осмотрев стальное устройство, Келюс понял, что дверь закрыта только на засов.
– Помогите, Ольга, - попросил он, и они вдвоем попытались сдвинуть дверь с места. Первая попытка не увенчалась успехом, они нажали снова, и тут совсем рядом, в только что покинутом коридоре, послышался шум. В дверь, минуту назад запертую Келюсом, ударили чем-то тяжелым.
– Открывай, контра!
– послышался уже знакомый молодой, мальчишеский голос, наполненный до краев злостью. ~ Нажали, - скомандовал Келюс шепотом. Они вновь навалились на засов, и наконец стальная щеколда стала медленно сдвигаться с места. В дверь уже вовсю колотили, но она держалась.
– Еще чуток, - проговорил Николай, засов открылся, и тут совсем рядом что-то сухо треснуло. Пуля, пробив деревянную дверь, обшитую черной кожей, щелкнула о металл у самого виска Ольги.
– Открывай!
– орали в коридоре.
– Все равно порешим контру! Вновь ударили выстрелы. Николай понял, что они могут не успеть: двери находились одна напротив другой, и, даже стреляя вслепую, можно было не промахнуться. И тут Ольга, чуть прищурившись и сжав губы, прицелилась и нажала на спуск. В небольшой комнате грохот браунинга оглушил. За дверью послышался крик, Ольга выстрелила еще дважды и не торопясь спрятала пистолет.
– Да простит меня Бог, - прошептала она, медленно перекрестившись. Вдвоем они потянули за огромное стальное кольцо. Дверь со скрипом открылась, и в ту же секунду в глаза ударил мерцающий светло-молочный свет. Келюс почувствовал, как его охватывает легкое пульсирующее поле. Скантр работал, Лунин схватил Ольгу за руку, и они шагнули прямо за переливающуюся завесу. В дверь вновь ударили чем-то тяжелым, но Келюс и Ольга были уже по другую сторону барьера. Светящаяся завеса находилась у них за спиной, а вокруг расстилалась звенящая капелью темнота столичных катакомб.
– Ну вот, - проговорил Келюс, стараясь держаться как можно бодрее.
– Уже что-то знакомое. Эх, дорогу бы вспомнить! Фрола бы сюда... Он стал напряженно всматриваться в темноту, угадывая уже однажды хоженный им маршрут, как вдруг сзади послышался крик. Келюс повернулся и увидел, как сквозь светящуюся завесу протянулась чья-то рука, затем в призрачном молочном свете показалось искаженное болью лицо, и через секунду чье-то тело в черной кожаной куртке рухнуло прямо к ногам Келюса и Ольги.
– О, Господи!
– выдохнула девушка. Николай вздрогнул: на сыром полу подземного коридора, окруженный легким радужным свечением, бился скелет в черной кожанке.

Глава пятая

БОЛЕЗНЬ

Келюс и Ольга шли по подземелью. Николай ощупью искал в темноте дорогу, что вела к костелу Святого Варфоломея. Туда было ближе, да и эта часть подземелья казалась несколько безопаснее. Чем дальше они отходили от светящейся завесы, тем Келюс чувствовал себя увереннее. Даже темнота катакомб казалась теперь уютнее, чем затхлый воздух "Кармана". Рана почти не болела, правда, на смену лихорадке пришел холод, сковавший левую руку, но Николай пытался не обращать на это внимания. Ольга же, напротив, пала духом. Она то и дело спотыкалась, останавливалась, в конце концов Келюсу пришлось взять ее под руку.
– Николай, - не выдержала девушка, все это время молчавшая, - это... это какой-то ад... Что это было?
– А-а!
– понял Лунин.
– У этого типа, похоже, не было пропуска... скантра. Я уже видел такое... Защитное поле - выдумали, умники! Как это мы тогда с вами вдвоем прошли, сам удивляюсь... Ольга вздрогнула, очевидно представив, что могло с ними случиться. ~ Ладно, ладно, - успокоил ее Келюс.
– Удивительно, но мы покуда живы. А если вход окажется открытым, то можем считать, что нам вообще повезло. Как ни странно, несмотря на полную темноту и раненую руку, Николай с каждой минутой шел все более уверенно. Вначале он объяснял это тем, что сбиться с дороги почти невозможно - надо идти прямо, никуда не поворачивая. Но затем Лунин сообразил, что, несмотря на чернильную темноту, он начинает различать нависшие над ними своды, попадающиеся то слева, то справа ниши и даже небольшие лужи, то и дело встречавшиеся на пути. Николай понял, что видит в темноте так, как видела несчастная Кора. Как это ни странно, это открытие оставило Келюса почти равнодушным, он лишь осознал то, что подспудно стал понимать значительно раньше: он стал другим. Сырая тьма катакомб уже не пугала, и Николай вдруг подумал, что не просто видит, но чувствует дорогу и может идти по ней даже с завязанными глазами.
– Ой, - вдруг испуганно проговорила Ольга, - что это?.. Под ногами... Келюс огляделся и понял, что они находятся в подземном зале, а девушка задела ногой кучу стреляных гильз, ковром покрывавших землю. Николай, не став ничего объяснять, крепче сжал руку Ольги и повел ее прочь от этого страшного места. Но тут же подумалось, что, будь он один, с удовольствием остался бы здесь и непременно смог бы найти что-нибудь интересное. Найти или встретить... Он отогнал от себя эту нелепую идею, постаравшись сосредоточиться на дороге. Впрочем, идти стало нетрудно. Подземный коридор был ровным, и Лунин лишь удивился тому, с каким трудом они шли здесь, преследуя яртов Волкова. Да и о яртах. он подумал без прежнего страха. Келюс понял, что больше их не боится.
– Николай, что это с вами?
– вдруг спросила Ольга. Келюс почувствовал, что ее тело бьет крупная дрожь.
– Да все в порядке, - нерешительно проговорил он, - мне сейчас лучше, только рука...
– У вас лицо... светится... Извините, Николай...
– Так это же скантр!
– бодро ответил Келюс, хорошо понимая, что значок с усатым профилем совершенно здесь ни при чем.
– У вас тоже лицо светится. Энергетическое поле! Девушка нерешительно взглянула на свои руки, потрогала лицо и, похоже, немного успокоилась. Келюс ускорил шаг и вдруг понял, что ему совершенно не хочется покидать подземелье и здесь ему лучше, чем под солнцем. В следующую секунду Николай обозвал себя психом, но странное чувство не исчезало. Он подумал, что сейчас готов вернуться даже в проклятый "Карман" и встретиться лицом к лицу со своими странными преследователями. И Лунин понял, что выйдет из этой схватки победителем...
– Свет!
– внезапно крикнула Ольга, и Келюс увидел впереди небольшой дрожащий огонек. Он аккуратно отстранил от себя девушку, достал пистолет и снял с предохранителя.
– Идите тихо!
– шепнул он Ольге - Когда я скажу - падайте на землю. Свет медленно приближался: уже можно было разобрать, что горит большая переносная лампа, вокруг которой суетятся несколько человек в спецовках. Вскоре стали различимы отдаленные голоса. Чей-то громкий, явно начальственный баритон интересовался, куда подевалась какая-то труба. Судя по эпитету, труба явно чем-то провинилась перед говорившим.
– Кажется, водопроводчики, ~ облегченно вздохнул Келюс.
– Ну конечно, бином, здесь же коммуникации!.. Они тихо подошли поближе и, убедившись, что перед ними действительно обыкновенная бригада "Водоканалтреста", разыскивающая неуловимую трубу, вышли на свет. Их появление не прошло незамеченным. Воцарилось молчание, парни в спецовках нерешительно переглядывались, стараясь понять, откуда взялись странные гости.
– Добрый день, - взял инициативу на себя Келюс.
– Вы разрешите? ~ Да... э-э-э...
– выдавил из себя один из парней. Остальные промолчали, очевидно не имея возможности сказать даже это.
– Мы краеведы, ~ пояснил Лунин самым беззаботным тоном, - из Музея истории и реконструкции Столицы. Отбились от группы- А-а-а, -. облегченно протянул какой-то парень, по виду старший, сокровища ищете?
– Не сокровища, - поучительно поправил Келюс, - а библиотеку Ивана Грозного. Читали, наверное?
– Читали, - неуверенно ответил кто-то - Только какая тут, к чертям собачьим, библиотека? За угол зайдешь - до костей продирает!
– - Наука требует жертв, товарищи! Здесь выйти можно?
– Идите вдоль провода, - посоветовал старший.
– Там лампы повесили - не заблудитесь. Келюс, поблагодарив, тронул Ольгу за локоть. Действительно, впереди горел свет, впервые за многие годы в мрачные лабиринты проникло электричество.
– Николай, о чем это вы?
– тихо спросила девушка, когда бригада водопроводчиков осталась позади.
– Какая библиотека? Здесь что, действительно спрятаны книги Ивана Грозного?
– Ляпнул первое, что в голову пришло, - усмехнулся Келюс.
– Хорошо, про библиотеку вспомнил... Ну вот, кажется, и выход. Они прошли через знакомый Лунину подвал, поднялись по ступенькам и оказались в залитом асфальтом дворике костела.
– Господи, как жарко!
– удивилась Ольга.
– Неужели за один день так изменилась погода? Действительно, вокруг ничто не напоминало теплый май. Белое беспощадное солнце заливало город, дышать было трудно, пыльные листья беспомощно свисали с ветвей. Недавно уложенный асфальт проседал под ногами, словно трясина.
– Не один день, - вздохнул Келюс.
– В "Кармане" другое время, Ольга. Хотел бы я, бином, знать, сколько мы там пробыли! Ладно, у меня, кажется, есть мелочь. Они подошли к ближайшему телефону-автомату, и Лунин набрал номер Лиды. К аппарату долго никто не подходил, наконец трубку подняли, и Николай узнал голос девушки.
– Лидуня, привет!
– как можно более весело воскликнул он.
– Это я, Николай! Как там дела? На другом конце провода воцарилось молчание, затем Лида пробормотала что-то вроде "О, Боже!", и вновь настала тишина. И вдруг в трубке раздался голос, который Келюс меньше всего ожидал услышать: - Француз! Живой, ёлы! Ну бить тебя некому! Где пропадаешь?
– Фрол!
– обрадовался Келюс.
– Ты откуда взялся?
– Я?!
– возмутился дхар.
– Да я уже вторую неделю, ёлы... Ладно, где ты?
– Я у костела. Не забыл еще?
– Ага, - сообразил Фрол.
– Стой там и никуда не уходи, понял? А то опять потеряешься, в карету тебя!
– Я не потеряюсь, - пообещал Келюс, но Фрол уже повесил трубку. ~ Ну вроде порядок, - рассудил Лунин.
– Сейчас я вас, Ольга, познакомлю с дхарским царевичем. Это хорошо, что он здесь... Фрол примчался через двадцать минут. Он выскочил из такси, ткнул Келюса кулаком в живот, несколько смущенно пожал руку Ольге и, буркнув: "Приедем, поговорим", - усадил всех в машину. Пока такси мчалось к проспекту Мира, Фрол сидел молча, лишь время от времени оборачиваясь, как будто желая лишний раз убедиться, что Келюс не исчез. Николай и Ольга тоже молчали: говорить не хотелось, слишком многое было за плечами.
– Так ты чего приехал?
– спросил Келюс, когда они вышли из машины.
– Потом, потом, - отмахнулся Фрол, - еще спрашиваешь! Не будь тут твоей дамы, ёлы! Они прошли в квартиру. Лида уже ждала их в передней, сидя в своем кресле, а рядом с нею стоял крепкий бородатый парень в старомодной рубашке-батнике и потертых джинсах.
– Вот, - заявил Фрол, закрывая дверь.
– Привел, ёлы! Ну че, когда бить будем?
– Коля... Келюс... Ты жив?
– Лида внезапно заплакала.
– А мы уже тут...
– Я же говорил, появится!
– весело заявил бородатый парень и подмигнул Ольге.
– Вижу, Николай, ты не один. Представь, невежа эдакий!
– Ах да, - сообразил Келюс.
– Прошу любить и жаловать - Ольга, Ну а это...
– Валерий, - представился бородач.
– Однокурсник этого... шкодника.
– Гордость Самарской губернии, - добавил Лунин.
– Археолог-любитель без мотора... А это обещанный дхарский царевич.
– Да ну тебя!
– возмутился дхар, - Фрол я, Соломатин... Вы, Оля, его не слушайте. Затем Ольга познакомилась с Лидой, и вся компания переместилась в комнату, где раньше была мастерская художницы. Среди привычных сюрреалистических этюдов, развешанных по стенам, Келюс заметил большую картину, нарисованную сепией. Он всмотрелся и сразу понял, что рисовала не Лида. Ряды огромных, залитых закатным светом сосен тянулись вдоль неширокой лесной дороги. Золотисто-коричневые тона делали рисунок живым. Казалось, лес дышит, а ветви деревьев чуть заметно раскачиваются.
– Это Фрол.
– Лида уловила взгляд Николая.
– Правда, здорово?
– Да ну, - махнул рукой дхар.
– это просто так. Вспомнил... Это у нас возле станции...
– А что, неплохо, - одобрил Келюс.
– Не Шишкин, конечно... Ну, дорисуешь медведей, будет Шишкин... Ладно, леди, джентльмены, дхары и археологи. Поскольку вся каша заварилась, похоже, из-за меня, рискну набраться наглости и попросить рассказать мне, что случилось.
– Во дает!
– возмутился Фрол.
– Еще и рассказывай ему!
– Позвонили твои соседи, - начала Лида, ~ сказали, что на твою квартиру напали бандиты, а ты пропал...
– Постой-постой, - прервал ее Келюс.
– Когда это было, Лидуня?..
– Больше месяца назад. Тебя везде искали. По телевизору объявляли...
– Да, шумели преизрядно, - кивнул бородатый Валерий.
– Даже по Би-би-си пару раз сообщили о поисках известного правозащитника Николая Лунина.
– Какой-то журналист из "Комсомолки" напечатал статью, - продолжала Лида, - будто твое исчезновение как-то связано с Приднестровьем и ты прячешь дочку какого-то их руководителя... При этом все как бы случайно взглянули на Ольгу, но девушка оставалась невозмутимой.
– В общем, бред, - резюмировал Валерий.
– Видели какую-то собаку с горящими глазами, каких-то то ли японцев, то ли тайваньцев... Ну, пошумели и замолчали...
– Мне Лидка написала, - вставил Фрол.
– Я с работы отпросился и приехал. А тут Валерий позвонил... Ну ладно. Француз, хватит юлить - рассказывай. Но тут Ольга, внимательно слушавшая разговор, поглядела на Келюса и еле заметно нахмурилась: - Господа, мы еще успеем поговорить. Николай ранен. Думаю, все остальное подождет. Ее слова вызвали легкую суматоху. Несмотря на уверения Келюса, что с ним все в порядке и у него только легкая царапина, с Николая сняли рубашку и Ольга с Фролом занялись его рукой. Рана действительно уже начала затягиваться. Это обрадовало Ольгу, которая заметила, что впервые видит такое быстрое заживление. Фрол вначале согласно кивал, но затем, внезапно нахмурившись, осторожно провел над больной рукой своей большой ладонью. Келюс почувствовал, как холод, сковывавший локоть, на мгновение отступил.
– Вот ёлы, - пробормотал дхар.
– Кто это тебя, Француз?
– Собака, - неохотно признался Николай.
– Этакий мопсик, бином. Фрол ничего не сказал, но еще больше нахмурился. БЫЛО заметно, что он сильно взволнован. Несмотря на протесты, Келюса уложили в постель и выдали ему градусник. Температура оказалась ниже обычной - 35,9, что было сочтено всеми следствием усталости и упадка сил. Лишь Фрол покачал головой, но ничего не сказал. Наконец Николай получил возможность рассказать обо всем случившемся. Он постарался изложить все как можно точнее, опустив лишь некоторые подробности, касавшиеся Ольги. Его слушали в полном молчании, и даже когда Келюс предложил задавать вопросы, никто не решался нарушить тишину.
– Слышь, Француз, - наконец спросил Фрол.
– Что это была за собака?
– Черная, - немного удивился Николай.
– Я такой породы не знаю. Какой-то гибрид.
– Меня там не было, - пробормотал дхар.
– Знаю я этих собачек, ёлы... Ну а этот, Сиплый... Ты сказал, что узнал его голос?
– Нет, голос жуткий, я его впервые слышал. Но что-то знакомое - то ли в манере, то ли... Нет, не скажу - наверное, показалось.
– Ладно, - вмешался в разговор Валерий.
– Уже за одно то, что мы это слушали, нас надо запереть в дурдом лет на пятнадцать каждого. Я бы предложил начать с себя... Но сначала должен кое-что добавить. Келюс вопросительно поглядел на приятеля. Валерий встал, ненадолго вышел, затем вернулся с небольшой коричневой папкой.
– Когда я получил твое письмо, - начал он, - то подумал, что ты здесь слегка переработался на редакторской ниве. Если бы не фотография, то я бы и заниматься этим не стал. Но, в общем, решил все же рискнуть...
– О чем вы?
– спросила Лида.
– Этот тип предложил мне проверить, не похоронено ли на нашем кладбище некое известное лицо, которое, по всем канонам Божеским и человеческим, не могло быть у нас похоронено". Если бы не фотография... В общем, поручил я это одному парню, он у нас в архиве работает. Мой бывший студент, так что человек надежный. Я попросил его нырнуть в городской архив коммунального хозяйства... Ну, там ремонт и благоустройство кладбищ. И знаешь, что он там нашел?
– Ничего, - усмехнулся Келюс.
– Фонд оказался закрытым.
– Еще круче. Этот фонд был закрытым, но в прошлом августе, как раз после этой заварушки, фонд оказался изъят. А это, между прочим, тысячи единиц хранения! Представляете, партархив и тот тронуть не успели, а какой-то фонд коммунального хозяйства... Н-да, я же говорю, дурдом!
– Значит, ничего не выяснил?
– с сожалением заметил Николай.
– То есть как это не выяснил? Подумаешь, фонд изъяли! Нас на мякине не проведешь! Для начала я прикинул, что эта биография, о которой ты написал, очевидно, редактировалась где-то в середине двадцатых. Значит, если надгробие меняли, то приблизительно в то же время. Ну, я подумал, как они это дело оформили? В общем, перелистал я для начала газеты. И представь себе, в нашей газетенке - тогда она "Красный самарец" именоваться изволила, - за ноябрь одна тысяча девятьсот двадцать пятого года нахожу... Валерий достал из папки ксерокопию газетной полосы и показал всем присутствующим.
– Оказывается, в ноябре двадцать пятого, аккурат под праздник, какие-то хулиганы разбили на старом кладбище несколько надгробий. Шум, естественно, пресса осуждает родимые пятна капитализма... Какие именно надгробия были разбиты, естественно, не указывается. Тогда я подумал: а может быть, милицейский архив уцелел? Выправил я допуск...
– Ну?
– взволнованно воскликнул Келюс.
– Вот, - вместо ответа Валерий достал из коричневой папки несколько фотографий, - они сфотографировали разбитые надгробия. На одном из них, вот погляди, хоть и плохо, но читается: Николай... Ну и так далее...
– Значит, точно, - констатировал Лунин, - Большие Мертвецы.
– Ну, насчет точно покуда поостережемся. Я все-таки археолог! Но во всяком случае, можно согласиться с тем, что на нашем кладбище был похоронен человек по имени Николай, имевший по какой-то неясной причине те же фамилию и отчество, что и наш Вождь. Человек этот умер в начале одна тысяча восемьсот девяносто третьего года, а в ноябре двадцать пятого его надгробие было разбито и заменено другим...
– Спасибо, Валерий, - проговорил Келюс, - значит, все-таки я не сумасшедший.
– Погоди благодарить, - вновь усмехнулся бородач. ~ Ты писал, что такая же хитрая могила есть в Днепропетровске. По-моему, по списку это номер пять. Я написал моему тезке - Валере Зайцеву. Вчера я ему звонил... В общем, вроде сходится, только надгробие заменили в шестидесятом году... Думаю, остальные можно не проверять...
– Так что же это выходит, ~ растерянно проговорил Фрол.
– Все эти годы нами правил один и тот же человек? Вот, ёлы...
– А кто тебе сказал, что он человек?
– как бы между прочим осведомился Келюс, и Фрол замолчал.
– Кстати, воин Фроат,- продолжал Лунин.- Тут есть кое-что и по твоей части. Дайте-ка мне этот чертов ящик... Порывшись в "дипломате", он извлек оттуда три папки.
– Ну об этом мы уже кое-что слыхали, - начал он, открывая одну из них. Это справка по программе "Зомби", которая на самом деле программа "СИБ". Так сказать, поточное производство яртов... Между прочим, тут указывается, что "СИБ", то есть ярт, ничего не помнит о своем прошлом. В общем, понятно, почему они накололись с Волковым: он-то был не просто зомби...
– А кто такой Волков?
– поинтересовался Валерий.
– Расскажу, - пообещал Келюс.
– Кстати, теперь понятно, почему эти партайгенноссен с балкона прыгали. Оказывается, нужных людей они заранее обрабатывали. Ну а потом, как я понял, достаточно невинной фразы по телефону - и настройка срабатывает...
– Какой ужас, - выдохнула Лида.
– Невесело... Хотя об этом в газетах уже писалось. А вот кое-что иное... Он достал из очередной папки несколько листков бумаги, украшенных большими синими печатями и размашистыми начальственными росписями.
– Это по Теплому Стану, - пояснил Келюс.
– Второй Канал у них работал на связи с Деникиным, это мы уже знаем. А вот Первый... Воин Фроат, как звали этого вашего супостата, который дхаров изводил?
– Семен Курбский, а что?
– Почитай, воин Фроат, - предложил Лунин, передавая дхару папку, - помнишь князя Семена, о котором Прыжов рассказывал Михаилу? Фрол взял папку, извлек из нее документы и стал их просматривать. Вдруг его руки, державшие листки, вздрогнули. Фрол помотал головой, словно отгоняя наваждение.
– Ах ты!
– наконец с трудом выговорил он, - Ну... Француз! Да что же это такое?
– Бартер, воин Фроат, - вздохнул Келюс, - Курбский получал автоматы в обмен на меха и рубины. По весу... Как я понимаю, к обоюдной выгоде. Наверное, без автоматов он бы с вами не справился.
– Его звали "Сумх-гэгхэн астгуро мэгху", - вспомнил Фрол, - "князь Семен владыка молний"... Вот тебе и сказки, Француз...
– Ну и вот, воин Фроат, - заключил Лунин, передавая дхару еще одну папку, но Фрол лишь махнул рукой. После предыдущего сообщения у него, похоже, пропала охота к дальнейшим архивным изысканиям.
– Ну тогда сам прочту. Это действительно интересно. Итак, докладная записка наркома внутренних дел от восемнадцатого января одна тысяча девятьсот тридцать второго года. Два экземпляра, разослана для ознакомления всем членам Политбюро. Называется "Итоги решения дхарского вопроса".
– Как?
– поднял голову Фрол.
– Именно так.
– Келюс показал ему документ.
– Ну, в начале абзац про нашу национальную политику в духе очередного съезда... А дальше - поинтереснее. Это доклад о массовом переселении дхаров. Помнишь, Фрол, ты сам об этом рассказывал?
– Точно, - кивнул Фрол, - тогда как раз моего деда выселили...
– Вначале, как и водится, про подготовительную работу. Особенно отмечается роль Уральского областного комитета партии... Разъяснительная работа... Трудоустройство... Твоих ведь на стройку послали?
– Да, целлюлозный комбинат, кажется.
– Точно.
– Келюс ткнул пальцем в бумагу.
– Вот и целлюлозный комбинат... Всего было организованно переселено пятнадцать тысяч восемьсот тридцать семь человек... А вот самое главное. Читаю... Лунин перевел дух и заглянул в текст: "Несмотря на проводимую работу, отдельные несознательные представители дхарского населения, находящиеся под влиянием кулацкого и феодально-байского элемента, уклонились от переселения и самовольно покинули места проживания, после чего нелегально направились в верховья реки Печоры (Северный Урал), в район населенного пункта Якша. Оперативно-розыскными мероприятиями установлено, что бежавшие принадлежали к так называемому племени серых дхаров..." - Серые дхары, - повторил Фрол.
– Мне Волков говорил, что я из серых дхаров... А я думал, нас просто так серыми называют. Смеются, ёлы...
– "После неудачной попытки оперуполномоченного ОГПУ тов. Озолиня задержать беглецов они скрылись в лесном массиве юго-восточнее Якши", - продолжал Келюс.
– Интересно, где это?
– перебил Валерий.
– Лида, у вас дома есть атлас? Принеся атлас, археолог открыл карту Урала и занялся поисками.
– Точно! Есть Якша! Лес, правда, здесь не обозначен, но думаю, он где-то в излучине Печоры...
– Продолжаю, - заметил Лунин.
– Дальше дают на орехи тем, кто проморгал побег, а затем имеется намек на использование войск. Вот: "После известных итогов операции с участием войск Уральского ВО установить постоянную блокаду района с использованием спецподразделений НКВД. Ответственным назначить..." Ну и так далее...
– Значит, войска не справились, - резюмировал Валерий, - лихие у вас родственники, Фрол!
– Я слыхал, - тихо заговорил Фроат. ~ Есть легенда... Дед рассказывал, будто последние настоящие дхары ушли в какой-то лес и ждут эннор-гэгхэна...
– Кого ждут?
– не поняла Лида.
– Эннор-гэгхэна. Владыку, Который Живет Вечно.
– В общем, мессию, - кивнул Келюс.
– Не ново, но убедительно...
– Интересно, - заметил Валерий, - долго они осаду держали?
– Последняя пометка на документе - пятилетней давности, - сообщил Николай, - может, и сейчас еще сторожат.
– Печора, - медленно, нараспев проговорил дхар.
– Пех-ра... Где-то там Фроат-гэгхэн построил Дхори Арх...
– Стоп, - перебил археолог, - знаешь, Фрол, я уже, кажется, перебрал... Об этом давай-ка попозже... Думаю, Келюсу и Ольге сейчас надо отдохнуть, а я сяду на телефон и обзвоню общественность. Так сказать, порадую. Николай, готовься, скоро набегут корреспонденты, придется тебе выдумать что-нибудь попроще...
– Скажем, что он болен, - рассудила Лида.
– И не говори, где я, - добавил Келюс.
– Здесь ведь Ольга.
– Да, конечно, ~ кивнул Валерий.
– Ладно, я пошел звонить. Порадую Стародомскую, а то она уже готова искать тебя на Огненной Земле... Вечером Келюс уже настолько пришел в себя, что побеседовал по телефону с Калерией Стародомской, дал интервью двум корреспондентам и позвонил в райотдел милиции, сообщив о своем возвращении. Затем все вновь собрались на совет. Лунин, несмотря на уговоры, хотел сегодня же возвращаться домой. Ольгу решили покуда оставить у Лиды, тем более что родители художницы постоянно ездили на дачу, а девушке был необходим присмотр. Документы Валерий, следуя указаниям Лиды, спрятал в гараже. Фрол решил ехать с Келюсом.
– Не прогонишь, Француз?
– спросил он весело, но Келюсу почудилась в его голосе какая-то фальшь.
– Что случилось, принц дхарский?
– Ничего, - неуверенно ответил Фрол.
– Просто, ёлы, ты болен.
– Да чего там, болен!
– возмутился Лунин - Подумаешь, жучка тяпнула! Да там уже все, считай, затянулось!
– Вот именно!
– совершенно нелогично ответил дхар и замолчал. Келюс попрощался с Ольгой. Девушка, как всегда, сдержанно пожала ему руку и внезапно перекрестила широким крестом.
– Я буду молиться за вас, Николай, - сказала она, поглядев на Келюса так, что тому вдруг стало жалко самого себя. Валерий поехал куда-то к ВДНХ, где жили его родственники, а Келюс и Фрол поймали такси и вскоре уже были у Дома на Набережной. Осторожный Фрол настоял на том, чтобы вначале как следует осмотреться, но вокруг все было спокойно. На двери были наклеены листки бумаги с печатями, но Лунин, не обращая на это внимания, попросту сорвал их. В квартире чувствовался заметный беспорядок, кресло в передней перевернуто, ящики в кабинете вывернуты, но, как убедился Келюс, ничего ценного похищено не было. Порядок навели быстро, после чего Николай привычно поставил на плиту чайник и достал из кармана позаимствованную у Валерия пачку сигарет.
– Ну и что дальше, Француз?
– внезапно спросил Фрол.
– Да Бог весть. С работы меня, наверное, турнули, так что придется, бином, опять бегать...
– И все?
– Нет, не все.
– Келюс на минуту умолк. ~ Не все, воин Фроат. Только скажи мне, кудесник, любимец богов, что/мы сейчас можем сделать вдвоем?
– Почему вдвоем, ёлы?
– удивился дхар.
– Вот Валерий приехал. Да и Мик в конце концов появится. Ты мне скажи, Француз, если все это правда, что мы должны делать? Может, Стародомской рассказать? Или телевизионщикам?
– Не получится, я уже думал. Мы не сможем доказать, что документы подлинные, к тому же придется сообщить, где мы их взяли... Да и попросту, бином, не поверят! Вот ты бы поверил? Если бы просто в газете прочел?
– Не-а, - уверенно заявил дхар.
– Не поверил бы.
– Ну вот. Поэтому, думаю, для начала мы должны помочь скрыться Ольге и спрятать бумаги.
– Это ясно, - кивнул Фрол.
– Это-то я понял.
– Ну а потом, - вздохнул Келюс, - мы должны найти Око Силы.
– Ну знаешь!
– Да, - кивнул Лунин.
– Конечно, до него мы не доберемся, это я, бином, понимаю. Но если нельзя попасть в сердце, попытаемся обрубить щупальца.
– Скантр, - понял Фрол.
– Только где его, ёлы, найдешь! Эх, в руках держали!
– Он где-то в Столице, - уверенно заявил Николай.
– Если мы его уничтожим, то отрежем этого товарища Вечного от Ока Силы. Едва ли у них есть в запасе второй такой, иначе они не цеплялись бы за этот. Ну а во-вторых, Крым...
– Почему Крым, ёлы?
– У них там есть что-то, - пояснил Келюс, - какое-то устройство, источник энергии... Не знаю точно. По-моему, он служил для воздействия на Южную Европу и Средиземноморье. Ну а теперь они могут использовать эту крымскую точку вместо Института...
– Н-да, - задумался Фрол.
– То-то наш Президент, ёлы, Крым отдавать не хочет! А я думал, из-за пляжа... Только как найти эту самую точку? Лунин пожал плечами: - Не знаю, Фрол. Поглядим. А пока пойдем-ка спать.
– Знаешь, Француз, - помолчав, заметил дхар.
– Не к ночи это, но все-таки скажу. Алия снова выступает, уже вторую неделю. Вот так-то... Келюс почувствовал холод в ладонях, но ничего не ответил. Николай заснул почти сразу, словно провалился в огромную бездонную яму. Он по-прежнему чувствовал холод в левой руке, но это уже не мешало. Напротив, Лунин успел подумать, что, когда холод дойдет до сердца, станет совсем хорошо. Сон был странный, очень яркий и объемный. Николай увидел проселочную дорогу и небольшую, заросшую травой ложбину возле покосившегося телеграфного столба. Вдруг земля стала прозрачной, и на дне глубокой ямы Келюс заметил несколько страшных, желтых, совершенно распавшихся остовов. Один из скелетов, привстав, потянулся к нему, но Николай почему-то не испугался. Скелет широко перекрестил его; и Лунин увидел вместо страшного оскала лицо Ольги. Каштановые волосы в беспорядке падали на лоб, голубые глаза были полны слез, а прямо между ними чернело запекшейся кровью пулевое отверстие.
– Ольга, ведь вы живы!
– закричал Келюс, но девушка медленно покачала головой. Губы не двигались, но Лунину показалось, что он слышит тихий голос: - Я же вам говорила, Николай. Меня невозможно спасти... Тут все провалилось куда-то в черноту, и из этой черноты проступило другое женское лицо. Печальная Кора качала головой, повторяя: "Зачем вы не ушли тогда, Келюс? Я же говорила вам! Я говорила..." Затем ее лицо пропало, и перед Николаем встал во весь рост Михаил Корф, но не в мятом современном костюме, а в щегольской черной форме, с орденами на груди и стеком в левой руке.
– Экий форс-мажор, Николай!
– произнес он странным, не своим голосом. Выходит, я должен вас всех перебить? Что за ерунда, право! Потом пропал и он, и в полной тьме Лунин услыхал страшный хохот, от которого весь похолодел. Он не знал того, кто смеется, но вдруг понял: это тот, кого победить ни он, ни Фрол не смогут никогда, то Последнее Зло, что привиделось ему когда-то в темном коридоре Белого Дома. Хохот внезапно прервался, и перед Келюсом появилось лицо Алии. Певица, завлекающе улыбаясь, манила его. Николай хотел что-то сказать, но горло сдавило, и он почувствовал, что делает шаг, потом еще один, затем еще и еще. Алия продолжала улыбаться синими неживыми губами, и Келюс вдруг почувствовал, что должен что-то сделать. Он ощутил страшный, доселе неведомый ему голод, и во рту явственно проступил жуткий солоноватый привкус свежей крови... Николай очнулся от сильного толчка в грудь, открыл глаза и несколько секунд не мог сообразить, почему стоит посреди комнаты. Фрол был рядом, осторожно поддерживая Николая за плечо.
– Господи, - пробормотал наконец Келюс.
– Чего это я?
– Ничего, Француз, - спокойно ответил дхар.
– Ложись-ка и спи.
– Я что, лунатик?
– вяло удивился Лунин, послушно возвращаясь и ныряя под простыню.
– Надо же...
– Нервы, наверное. Спи, ёлы... Келюс с некоторым удивлением отметил, что дхар одет и, судя по всему, еще не ложился. Лунин попытался сообразить, что это могло значить, но думать не хотелось, и он почти сразу заснул, на этот раз крепко и без сновидений. Последнее, что он успел заметить, это был Фрол, который сидел рядом, делая над его головой какие-то непонятные пассы. Утром Николай встал бодрым, но мысль о жутком сне продолжала преследовать его. Он не выдержал и поделился своими опасениями с Фролом, но тот лишь вновь сослался на разошедшиеся нервы и совершенно непонятно почему посоветовал Келюсу не выходить из дому до вечера. Лунин сразу же согласился: мысль о солнечном свете почему-то вызывала неприязнь. Он задернул в комнате шторы и почувствовал себя увереннее. Внезапно Николай вспомнил, что ему уже советовали не выходить на солнце и задергивать в квартире занавески. Он долго не мог сообразить, кто давал ему такой совет, пока наконец до него не дошло: Кора. Вечером все вновь встретились в квартире у Лиды. Валерий собирался, уезжать: он и так задержался в Столице. Пока Фрол о чем-то беседовал с Лидой, а Ольга готовила на кухне чай, Келюс отозвал своего самарского приятеля в сторонку: - Слышь, Шлиман районного масштаба, ты у нас всегда отличался благоразумием...
– Я?
– поразился Валерий.
– Ну, если это называть благоразумием...
– Посоветуй, - продолжал Николай.
– Ольге угрожает опасность. Что бы придумать, а? Валерий на минуту задумался: - Ну знаешь! Раз ты упомянул о благоразумии, то лучше всего просто обратиться в милицию. Не Чикаго же у нас в самом деле!
– Не годится, - покачал головой Келюс. ~ Понимаешь, она здесь нелегально.
– То есть?
– не понял бородач.
– Без прописки, что ли? Без документов? Слушай, да кто она вообще такая?
– И без прописки, и без документов. А кто она такая, я и сам, честно говоря, не знаю.
– Так спроси, - пожал плечами Валерий.
– Не могу. Ладно, что нам делать? Валерий вновь задумался.
– Сейчас я возвращаюсь домой, - неторопливо заговорил он, что-то прикидывая ~ Там буду пару дней, а потом уезжаю в экспедицию до конца августа. Я буду на Чабан-Кермене, это километрах в двадцати от Судака.
– Крым, что ли?
– спросил Келюс, который в этот день почему-то соображал с немалым трудом.
– Географ!
– хмыкнул археолог.
– Естественно, не Кольский полуостров. В общем, места там глухие, три года скачи - не доскачешь. К тому же теперь это заграница... В общем, Ольга могла бы поехать со мной. Там, конечно, не курорт, особенно когда дожди зарядят...
– - А что, идея! ~ встрепенулся Лунин.
– Давай у Ольги спросим. Девушка выслушала Келюса и Валерия очень внимательно, затем улыбнулась: Знаете, Валерий, я уже бывала в экспедициях. Как-то года четыре назад я заезжала к своему кузену, он тогда копал под Севастополем.
– А у кого?
– сразу поинтересовался бородач.
– Кто-то из музея или пришлый?
– Он копал у Василия Васильевича Латышева. Вы, наверное, Валерий, слыхали о таком? Археолог внимательно поглядел на Ольгу: - Да, я слыхал о Василии Васильевиче. И очень бы много дал, чтобы заехать к нему в экспедицию хотя бы на денек... Он перевел взгляд на Келюса. Тот понял.
– Думай что хочешь, Шлиман, - улыбнулся он, - но Ольга говорит правду.
– Николай, - удивилась девушка, - почему вы думаете, что Валерий должен сомневаться в моих словах?
– Нет-нет, - успокоительно заговорил бородач.
– Все в порядке, Ольга... Ну, заезжали вы в гости к Латышеву... Ну, всяко бывает...
– Валерий!
– тонкие брови взлетели вверх.
– Я не понимаю, чем заслужила такой тон... И тут Ольга что-то вспомнила, испуганно проговорила по-французски: "Извините, ради Бога!" - и быстро вышла вон из комнаты.
– Н-да, - в свою очередь высказался Келюс.
– Да нет, чего там!
– растерянно заговорил Валерий.
– Ну, была она у Латышева. Почему бы мне не побывать, скажем, у Лепера или Бертье-Делагарда? Нет, все нормально, красивые девушки путешествуют во времени, князь Курбский получает из Министерства обороны автоматы, а нами правят агенты с Сириуса... Полный порядок! Николай пожал плечами: - Если ты считаешь нас всех бандой сумасшедших, то так, бином, и скажи. Знаешь, я бы тебя вообще ни о чем не просил...
– Ладно, - вдруг совершенно серьезным тоном заявил археолог.
– Отвечу завтра, хорошо? Спорить не приходилось. Келюс молча кивнул.
– Зайду-ка я завтра в "Ленинку", - неизвестно почему добавил Валерий. Хорошо, что билет с собой захватил... Ночью, перед тем как ложиться спать, Фрол несколько раз провел ладонями над головой Келюса, что-то тихо прошептав на непонятном Николаю языке. Затем он пожелал Келюсу спокойной ночи и хотел уйти, но Лунин остановил его.
– Воин Фроат, - обратился он к дхару, пытаясь говорить как можно спокойнее, - что это со мной? Только не говори, что, бином, нервы.
– Хвораешь ты, Француз, - неохотно ответил Фрол и отвернулся.
– Знаешь, Фрол, что-то стал я туго соображать, особенно днем, на солнце. Но такие вещи даже я могу понять. Это из-за укуса, да?
– Не знаю, ёлы, - пробормотал дхар, не поворачивая головы.
– Меня укусила собака. Собака, бином, страннее некуда... У меня светобоязнь, нет аппетита, левая часть тела как будто, бином, полита жидким азотом. Что еще? Ах да, хожу по ночам, хотя лунатизмом никогда не страдал... Фрол, значит, что... я стал... яртом? Фрол молчал, по-прежнему отвернувшись. Наконец медленно проговорил, глядя куда-то в темное окно: - Нет, Француз... Ты не ярт. Но тебя укусили уже второй раз. Второй раз, ёлы! Первый раз тебя вытащил Кирилыч, но такие вещи без следа не проходят. А теперь... Я не умею это лечить. Старики умели. Может быть, там, в этом лесу, у Дхори Арха...
– Что же мне делать?
– спросил, помолчав, Келюс.
– Знаешь, во сне я уже чувствовал... Ну, вроде у меня во рту кровь...
– Продержись недельки три, Француз. Я попытаюсь... Ты, главное, держись...
– Чеснок, что ли, в карман сунуть? Или сразу кол проглотить... осиновый?
– Ты, ёлы, с колом не торопись, - непонятно, в шутку или всерьез, ответил дхар.
– А вот штуку эту, ну, скантр, ты бы не снимал. Сдается мне, она не только Ольге помочь может... Наверное, пассы Фрола помогли, а может, организм продолжал бороться, но спал Келюс нормально, и кошмары его больше не мучили. На следующее утро он достал из все того же дедова ящика кусок кожи и сделал себе ладанку, зашив туда значок с усатым профилем, позаимствованный у Петра Андреевича. За неимением лишней цепочки Николай подвесил ладанку на обыкновенный тонкий шнур. Легкое, едва уловимое тепло охватило Келюса, и он сразу же почувствовал себя лучше, даже солнечный свет перестал его беспокоить. Лунин уже собирался, оставив все опасения, прогуляться на давно покинутую работу, надеясь как-то объясниться с начальством, как вдруг Фрол, уже давно посматривавший в кухонное окно, подозвал его и указал куда-то вниз.
– Вон там, на скамейке... Ты, Француз, не про этих, в комиссарских куртках, рассказывал? Лунин всмотрелся и понял, что Фрол не ошибся. На скамейке сидели трое молодых парней, одетых, несмотря на дикую июньскую жару, в одинаковые кожаные куртки.
– Они?
– поинтересовался дхар, внимательно вглядываясь в незнакомцев.
– Похожи. Знаешь, я-то и видел их всего несколько секунд. Какого черта они в куртках ходят? И не жарко им!
– У Волкова его урки тоже в кожаных куртках были. Правда, тогда была осень. И куртки другие...
– Наверное, оружие удобнее прятать, - предположил Келюс.
– Интересно, запомнили они меня?
– Да уж интересно, ёлы, - согласился Фрол.
– А ну-ка, подожди. Француз... Он накинул свою легкую курточку и спустился вниз. Келюс видел, как Фрол неторопливо прошелся по двору, о чем-то перекинулся парой слов с пенсионерами, оккупировавшими детскую площадку, и как бы ненароком оказался возле лавочки с тремя неизвестными. Через несколько минут дхар вернулся. Вид у него был задумчивый.
– Не ярты, Француз, - сообщил он, вновь поглядев в окно.
– У них, это... поле такое же, как и у нас с тобой. И фэйсы нормальные, не скажешь ничего.
– А может, мы паникуем?
– предположил Келюс.
– Ну мало ли, оригиналы попались...
– Не-а, - покачал головой Фрол.
– Оригиналы-то они, ёлы, оригиналы... Только, Француз, у каждого из них такая же штука, как у тебя.
– Скантр?
– удивился Лунин.
– Ну да. Так что думай сам, откуда они, ёлы, такие оригинальные.
– Значит, они из "Кармана".
– Келюс вспомнил страшный скелет, бьющийся в корчах у светящейся завесы.
– Тогда у них, наверное, не было скантров. Ладно, пистолет-то у меня с собой... К счастью, оружие не понадобилось. Через полчаса Николай выглянул в окно и увидел, что странных молодых людей на скамейке нет. Через некоторое время Келюс и Фрол, выйдя на разведку, убедились, что незваных Гостей ни во дворе, ни поблизости не видно. Они сделали несколько кругов по ближайшим улицам, но все было спокойно, никто за ними не шел. Вечером, когда они навестили Лиду, там их уже с нетерпением поджидал Валерий.
– Где тебя носит?
– обратился он к Келюсу.
– У меня же сегодня поезд! Шляешься неизвестно где...
– Погоди, - прервал Николай, - что ты решил?
– Сейчас. Ольга, можно вас на минутку? Девушка вопросительно взглянула на возбужденного археолога.
– Я хотел бы извиниться, - начал Валерий.
– Вчера я позволил себе... Правда, тут любой бы на моем месте удивился... В общем, прошу прощения, Ольга. Вы действительно были в экспедиции Василия Васильевича Латышева. Я зашел сегодня утром в "Ленинку" и Заглянул в отчет Археологической комиссии. Там была фотография...
– Какой отчет?
– перебил его Келюс.
– За какой год? Валерий не ответил, выжидательно поглядев на девушку. Та ничего не сказала, только покачала головой.
– В общем, винюсь в маловерии и прошу еще раз прощения, ваше...
– Ради Бога, Валерий!
– воскликнула Ольга.
– Всё!
– пообещал археолог.
– Уже молчу, уже забыл. В общем, принимайте меня в вашу палату номер шесть на правах полномочного члена. Предлагаю следующее: через пару дней я звоню сюда, мы договариваемся окончательно. Лучше всего, Ольга, если вы подъедете в Симферополь, на вокзале я вас встречу. На Чабан-Кермене вас никто не найдет. Ну что, договорились?
– Спасибо, Валерий.
– Голос девушки неожиданно дрогнул.
– Я понимаю, вы все из-за меня рискуете...
– Я?
– удивился бородач.
– Помилуйте, я-то уж точно никому не нужен. Это вот этот... деятель вечно ищет приключений. А кому нужен провинциальный доцент в последней стадии алкоголизма?
– Ольга, не слушайте его!
– улыбнулся Келюс.
– Он шутит, у него не последняя стадия. В крайнем случае - предпоследняя. Слушай, Валерий, у тебя там в экспедиции народ надежный?
– Разный народ, - бородач слегка поморщился.
– Это ведь не моя экспедиция, Николай. Старшим там один мужик из Киева. Пьет крепко - в общем, свой. Ну и человек трех-четырех я знаю. А кто еще будет, Бог весть. Да ладно, скажем, что Ольга из...
– Тирасполя, - подсказал Лунин.
– Никого, думаю, это особо волновать не будет. Ну что, договорились?
– Договорились, - улыбнулась Ольга.
– Знаете, я умею делать копии находок из папье-маше. Меня учил один господин из лаборатории Эрмитажа.
– Боже мой, Ольга!
– восхитился Валерий.
– Из папье-маше! Да этим уже полвека не занимаются! А там, на Чабан-Кермене, вообще разбойничий притон. Дневник не ведут, находки в таз сваливают и... Ладно, не стоит к ночи. Впрочем, скоро сами увидите... Ольга ушла помогать Лиде на кухне. Келюс, убедившись, что они с Валерием в комнате одни, достал из самодельной кобуры пистолет.
– Возьми, - протянул он оружие приятелю, - на всякий случай. Патронов, правда, мало, но пригодится.
– Да ты что?
– прошептал пораженный археолог.
– Он что, настоящий?
– Игрушечный, бином, - хмыкнул Келюс.
– Бери, говорю. Валерий почесал в затылке, неуверенно поглядывая то на Николая, то на оружие, затем нехотя взял пистолет, тщательно осмотрел и взвесил в руке.
– Пользоваться умеешь?
– поинтересовался Николай.
– Может, показать?
– Да мне что показывай, что не показывай. Мы люди штатские... Вот ежели лопата, которая БСЛ... Бородач, еще раз взвесив оружие в руке, вынул обойму и быстро, почти не глядя, разобрал, а затем вновь собрал пистолет.
– "Астра", - сообщил он, - испанский. Модель старая, но надежная. Дальше пятидесяти метров не бьет, но для ближнего боя - лучше не придумаешь. Где взял?
– Где взял, где взял, - усмехнулся Келюс, - купил, бином! Валерий, сунув обойму на место, поставил пистолет на предохранитель. Николай успокоился: его самарский приятель владел, судя по всему, не только Большой Саперной Лопатой и мог в случае чего постоять за себя. Проводив Валерия, Келюс немного успокоился. Его приятель был прав: там, в крымской глуши, Ольга будет, без сомнения, в меньшей опасности. Теперь можно подумать о чем-нибудь еще, кроме необходимости защитить девушку и выжить самому. Фрол весь вечер и все следующее утро был молчалив, неразговорчив, на вопросы Келюса отвечал односложно и большей частью невпопад. Наконец он заявил Николаю, что завтра же уезжает. Признаться, Келюс не рассчитывал, что Фрол покинет его так быстро. Он даже мысленно упрекнул дхара в эгоизме, но тут же одернул себя: эту страшную игру затеял он сам и нельзя требовать от других, чтобы они ежедневно и ежечасно рисковали жизнью. Тем более что сам Келюс не мог до конца ответить, ради чего он продолжает это дело. Дело, которое уже и так стоило и ему, и другим слишком много. Фрол уехал, наскоро попрощавшись. Келюс попросил его позвонить через несколько дней, но дхар, к удивлению Николая, заявил, что едет не домой и недели две-три не сможет подавать о себе вестей. Келюс попытался узнать подробности, но Фрол отшутился и лишь попросил Николая быть осторожным и ни в коем случае не снимать с шеи ладанки со скантром. После отъезда Фрола квартира в Доме на Набережной опустела. Келюс ждал звонка от Валерия, а поскольку иных дел не осталось, то решил постепенно возвращаться к обычной жизни. Николай сходил в редакцию, где на него посмотрели странно, но, к его крайнему удивлению, без особых сомнений приняли байку, которую Келюс наскоро сплел, пытаясь объяснить свое месячное отсутствие. Возможно, в редакции помнили, по чьему ходатайству Лунин попал на работу. Николай взял в руки очередную толстую рукопись, и ему показалось, что все, начиная с прихода сержанта Лапина, было странным сумбурным сном. Валерий позвонил через три дня, сообщив, что прибыл в Крым и пробудет в Симферополе несколько суток. Келюс тут же перезвонил Лиде, но Ольги там не оказалось: девушке наскучило многодневное сидение в четырех стенах, и она отправилась гулять по Столице. Николай позвонил вечером, но Ольги все не было. По голосу Лиды он понял, что девушка тоже взволнована, и поспешил приехать, втайне надеясь, что Ольга успеет вернуться до того, как он доедет до проспекта Мира. Однако Ольга не появилась ни этим вечером, ни на следующее утро. Уповать на случайность больше не имело смысла. Николай наобум обошел район проспекта Мира, прошелся по центру и только тогда осознал, что надеяться больше не на что. Те, кто упустил девушку у Савеловского вокзала и в подземных коридорах "Кармана", очевидно, сумели добиться своего. Сил не было, не хотелось никуда идти, пропало всякое желание делать хоть что-нибудь. Ольга исчезла. Николай вспомнил свой жуткий сон, вздрогнул и вновь, в который раз, почувствовал бессилие. Жуткое бессилие человека, посмевшего бросить вызов Системе... Дома Келюс упал на диван и застыл, пытаясь отогнать отчаяние и придумать хоть что-нибудь. В милицию обращаться не имело смысла: Николай даже не знал фамилии девушки. Он подумал было позвонить Генералу, но понял, что и тот едва ли сможет помочь. Мог что-нибудь посоветовать Фрол, но дхар был далеко. Келюс остался один, слабый и отчаявшийся... ...Телефон зазвонил в начале десятого вечера. Николай, подумав, что это Лида, схватил трубку и удивился, что слышит незнакомый голос. Только через несколько секунд он понял, что от него хотят.
– Николай Андреевич!
– повторил неизвестный.
– Не кладите трубку, нам надо поговорить.

Глава шестая

УХОД

Слушаю вас, - очнулся Келюс.
– Алло!
– Это не телефонный разговор, Николай Андреевич.
– Говоривший был, судя по всему, годами не намного старше Лунина.
– Спускайтесь вниз, там вас ждет машина.
– Кто вы?
– спросил Николай, внутренне сжавшись, но уже понимая, что этот разговор - еще не самое худшее. В конце концов, его могли просто пристрелить прямо на улице.
– Я вам представлюсь, - пообещал говоривший.
– Выходите сейчас. У вашего подъезда стоит бежевая "Волга". Да, оружие можете не брать, вам пока ничто не угрожает. В трубке загудел отбой. Келюс посидел минуту у молчащего телефона и начал собираться. Терять действительно нечего. А звонок мог быть как-то связан с судьбой Ольги. Браунинг, который ему отдала девушка, Келюс брать не стал. Он поневоле усмехнулся, подумав, что почти все, кто начинает интересоваться его скромной персоной, оказываются хорошо осведомленными о его домашнем арсенале. У подъезда действительно стояла "Волга", за рулем которой сидел молодой человек в хорошо сшитом штатском костюме. Келюс заглянул сквозь стекло и облегченно вздохнул. Этот по крайней мере ничем не походил ни на Китайца, ни на Сиплого, ни на странных парней в комиссарских куртках.
– Садитесь, - предложил человек в штатском, открывая переднюю дверцу, поговорим в машине. "Волга", тронувшись с места, выехала на полупустынную в этот вечерний час набережную. Человек за рулем молчал. Келюса тянуло спросить, собираются ли они беседовать или намерены просто кататься, но он заставил себя молчать и ждать, что будет дальше.
– Ценю вашу выдержку, - молвил наконец неизвестный, поглядывая в зеркальце обзора на Лунина.
– Я понимаю, что подобные приглашения в поздний час, да еще в вашем положении... Ну, не буду вас томить, вот мое удостоверение. Он протянул Келюсу красную книжечку. Сделал он это настолько быстро, что Николай не успел не только заметить фамилию, но и как следует разобрать, что выдавлено на красном сафьяне.
– Простите, - осмелился он, - я ничего не успел прочитать.
– Правда?
– удивился владелец удостоверения.
– Не беда. Зовите меня Николаем. Как видите, мы - тезки. Ну а учреждение, которое я представляю, думаю, вам известно. Келюс молчал. Из какого учреждения его тезка, он догадался сразу.
– Ну вот, - продолжал тезка Николай.
– Не буду тратить время на предисловия, тем более что вы известны как человек умный и догадливый. Отдайте нам документы, Николай Андреевич! И чем скорее, тем лучше. Келюс не стал, как и в разговоре со своим странным родственником, спрашивать, что за документы и при чем тут он. Все это могло ненадолго затянуть разговор, но результат все равно будет тот же.
– Нет, - просто сказал Лунин, - не отдам.
– Но почему?
– вполне искренне удивился гэбэшник.
– Вы спасли эти бумаги от Волкова, за что вам большое спасибо. Вы не отдали их каким-то типам весьма сомнительного вида. Возможно, были и другие, так сказать, желающие, им вы тоже отказали. И правильно, замечу еще раз, Николай Андреевич, поступили. Ну а теперь вам остается исполнить ваш гражданский долг.
– Нет.
– Ну подумайте, - продолжал тезка, - мы же не просим вас уничтожить их или передать какой-нибудь банде. Мы составим акт, вы получите копию... В конце концов, их место в архиве.
– Я не верю вам. Это ведь не просто ведомости об уплате членских взносов.
– И тут вы правы, - кивнул гэбэшник.
– Это действительно не ведомости об уплате взносов, хотя и такие документы, уверяю вас, Николай Андреевич, очень интересны. А вот насчет того, что вы нам не верите, то это зря. Не буду уверять, что наше учреждение перестроилось и перешло исключительно к демократическим методам. Но мы все-таки не банда Волкова! И не ваши новые знакомые, которые гуляют около вашего дома с собаками. Кстати, я спугнул тут одного. В шляпе. Крепкий такой мужчина. Келюс промолчал. Он не знал, правду ли говорит Николай. Все это слишком походило на скрытую угрозу.
– Покойный Михаил Корф нам тоже не верил. Мы ведь просили его помочь найти скантр! Вместо того чтобы лезть под землю и тащить вас с собой, ему стоило только позвонить по телефону. К сожалению, итоги известны. Михаила Модестовича не стало, а в чьих руках находится скантр, ни вы, ни я не знаем.
– Почему?
– удивился Келюс.
– Я, в общем, догадываюсь.
– Я тоже догадываюсь,- согласился Николай, ~ но та особа, которая получила скантр из ваших рук, не держит его у себя в кабинете... Как вы, Николай Андреевич, очевидно, уже имели возможность убедиться. Он передал его, а вот куда... Келюс ничего не ответил. У него были соображения на этот счет, но делиться ими в такой компании он не собирался.
– Так вот, Николай Андреевич, - продолжал гэбист.
– С этими бумагами может случиться та же история. Неужели вас это устроит?
– Наверное, я чего-то не понимаю, - вновь удивился Лунин.
– Те, кто интересовался архивом, насколько мне известно, тоже не частная лавочка. Почему это я должен отдать предпочтение вашей конторе?
– По нескольким причинам, - охотно отозвался собеседник.
– Вы правы, тот гражданин с собакой и его свита, с которыми вы, очевидно, знакомы, без сомнения, не частная лавочка. Но в государстве есть разные ведомства. Мы, конечно, не Красный Крест, но в этой истории нами движет вполне законное любопытство к государственным тайнам. А что движет ими? Мы-то бумаги сохраним, можете не сомневаться. Конечно, их увидят не раньше, чем лет через двести, но все-таки увидят. А вот, назовем ее так, параллельная служба сразу же кинет их в огонь. И вы, вероятно, догадываетесь почему. Это, как я уже сказал, во-первых. Кстати, Николай Андреевич, курите, если хотите. Сбоку, на дверце, есть пепельница. Келюс не стал возражать и закурил. Гэбист в свою очередь ловко извлек из кармана пачку "Космоса", почти не отрывая рук от руля, прикурил и продолжил: - Теперь - во-вторых. Честно говоря, для вас лучше ограничиться "во-первых", но раз я вас не убедил... Видите ли, наша контора тоже может причинить изрядные неприятности. Мы не будем гоняться за вами с пистолетами, но привлечь за незаконное хранение оружия, разглашение государственной тайны и за прочие совершенные вами, извините за прокурорское выражение, деяния мы не только можем, но и обязаны. Зачем это вам нужно? Келюс молчал. Что-то говорило ему, что главное гэбист еще держит про запас.
– Естественно, - добавил тезка Николай, - ваш друг Соломатин тоже не избежит этой участи, тем более что он довольно лихо пользуется огнестрельным оружием. Лунин ничего не ответил. Гэбист заглянул в зеркальце заднего вида, и лицо его посуровело.
– Могу ответить за вас, - произнес он суховатым деловым тоном, в котором уже не было и следа добродушия.
– Сейчас не тридцать седьмой год, суд будет гласным, и вы сможете там наговорить такого, что наша контора закается, что связалась с вами... Вы, кажется, чуть ли не любимец Стародомской, у вас орден, вас знает Президент, так?
– А если и так? Ну, давайте, Николай Батькович, что там у вас, бином, в левом рукаве?
– Извольте, - после минутного молчания ответил гэбист.
– Стало быть, Николай Андреевич, переходим к левому рукаву. Видите ли, нам представляется, что вы несколько переоцениваете свою стойкость. Нет, я не собираюсь угрожать вам лично. Как я понимаю, вам грозят так часто, что это уже не принимается всерьез. Вы действительно храбрый человек, говорю это не в похвалу, просто констатирую факт... Он вновь замолчал, а затем продолжил, голос его стал тяжелым и неожиданно густым: - Только, Николай Андреевич, если вы в самом деле решили бросить вызов целой Системе, то у вас не должно оставаться слабых мест. Я уверен, вы давно сняли копии с документов и позаботились, чтобы их передали куда нужно в случае вашей гибели. Да, за себя вы отомстите... Только вас мы не тронем... Вас лично. Но вы оставили кое-что без защиты, и тут ваша месть будет бесполезной... Кое-что, а точнее кое-кого... Келюс понял. Одновременно с чувством бессилия в глубине души мелькнула радость: Ольга жива.
– Вы ни о чем не хотите у меня спросить?
– удивился тезка Николай.
– Вы, кажется, назвали меня умным человеком. Поэтому я жду, что скажете вы.
– Хорошо! Ладно, - резко бросил гэбист и, вырулив на обочину, затормозил.
– Вы заставляете меня заниматься, по сути говоря, мерзостями и шантажом, но вы сами виноваты, Николай Андреевич! Ваша Ольга у нас, она жива-здорова, так что можете успокоиться, пока во всяком случае. Мы выпустим ее в обмен на бумаги. Вопросы?
– Пока вопросов нет, - ответил Лунин, стараясь сдержать радость от мысли, что девушка жива. ~ Только вы сами намекнули, что сейчас не тридцать седьмой. Вы держите у себя человека без всякой вины и сами это признаете. Неужели вы думаете, что на вас не найдется управы?
– Значит, еще не поняли, - вздохнул гэбэшник.
– Кого мы держим? Ольгу Константиновну Славину, как вы изволили сообщить в отделении милиции? Мы вам тут же докажем, что такого человека в природе не существует. Вы понимаете, что за нее невозможно заступиться? У нее нет документов. Она вообще не гражданка нашей страны. Нет никакой Славиной, понимаете?
– Ну, это мы еще посмотрим.
– Келюс почувствовал, что его собеседник начинает волноваться.
– Дурак ты, Лунин!
– заявил гэбист, вдруг потеряв всю свою вежливость. Ты что, так ничего и не понял?
– Ну объясни мне, если я дурак, - предложил Келюс, также переходя на демократичное "ты".
– Ну слушай, - тезка Николай, резко затянувшись, выбросил сигарету в окно.
– Та, которую ты назвал Ольгой Славиной, является гражданкой... ну, скажем, другого государства. В том... государстве она объявлена вне закона. Вся семья ее уже уничтожена. Ты хоть знаешь об этом?
– Яма, - внезапно вырвалось у Келюса, вспомнившего свой сон, - у телеграфного столба в ложбине... Гэбист резко обернулся, но ничего не сказал. Затем, достав другую сигарету, закурил и продолжил: - У этого... другого государства имеются контакты с нашим правительством. И теперь от нас требуют вернуть Ольгу. Такое решение в принципе принято. Мы передадим ее той стороне, ну и... сам можешь догадаться...
– Значит, другое государство?
– зло переспросил Келюс.
– И его, так сказать, граждане гуляют по Столице и палят из револьверов?
– А, ты об этих типах в комиссарских кожанках! Ну этих можешь уже не опасаться. Мы их накрыли сегодня утром. Арестовывать не стали, но забрали оружие и предупредили. Ты, Лунин, не их бойся. Другие есть. Наши, так сказать, соотечественники.
– Но если Ольгу решили выдать, как же вы можете ее отпустить? А еще говоришь, что вашей конторе можно верить!
– Ты дальше слушай, - продолжил гэбист.
– В нашей державе есть разные, как ты выражаешься, конторы. У контор этих, само собой, интересы не всегда совпадают, думаю, это-то тебе известно. Так вот, в той... так сказать, другой державе... есть разные силы. Кое-кто там вовсе не жаждет крови. И наша контора не хочет рвать с этими другими. Поэтому мы можем поступить по-всякому. В том числе и следующим образом... Он достал откуда-то из внутреннего кармана пиджака пакет из плотной бумаги и показал Келюсу: - Здесь паспорт на имя Славиной Ольги Константиновны. С тираспольской пропиской и временным разрешением на проживание в Столице, а также справка, что она беженка... Ах да, еще профсоюзный билет. Цени, Лунин, мы это сделали за два дня. Так вот, мы можем выпустить гражданку Славину, которую мы задержали для проверки, и после этого можешь поднимать на ее защиту хоть всю столичную диссиду - теперь она наша гражданка со всеми вытекающими... Кстати, скажу честно, мы, может, с твоей точки зрения, и сволочи, но эту девушку нам жалко. Просто по-человечески. Не веришь? Келюс пожал плечами. В человеческие чувства представителей спецслужб верилось слабо.
– Отдай документы, Лунин, - тихим, почти равнодушным голосом предложил гэбист.
– У нас нет времени. Или мы сейчас же выпускаем гражданку Славину и получаем партийный архив, или мы не получим архив, но нас поблагодарят за арест опасной преступницы. Все, надоело тебя уговаривать, Лунин. Решай... Келюс помолчал несколько секунд, хотя решение уже принял.
– Паспорт, - наконец сказал он.
– Отдашь ее паспорт сейчас. Потом вы привезете Ольгу, и мы поедем за документами.
– Не веришь?
– усмехнулся тезка Николай.
– А если ты нас попытаешься обмануть?
– Иди ты!
– огрызнулся Келюс.
– Я в вашей конторе еще не работаю. Давай паспорт! Гэбист молча передал Келюсу пакет с документами и включил зажигание.
– Вы напрасно меня посылаете, - заявил он, вновь переходя на невозмутимый официальный тон.
– У меня, Николай Андреевич, между прочим, два ордена. И вовсе не за слежку за Стародомской. И кстати, за эту операцию отвечаю я, и это мне пришлось доказывать начальству, что не всегда следует расплачиваться с контрагентами человеческими головами.
– Извините.
– Келюсу и в самом деле стало немного неудобно.
– Я не хотел...
– Ладно. Сделаем как вы хотите. Ольгу привезут сюда, а потом прокатимся к этой бедной девушке-художнице. Как я понимаю, документы где-то там, правда? И цените, Николай Андреевич, мы не требуем от вас фотокопий. Исследуйте их сколько душе угодно. Жаль, что вы так настроены, а то мы с интересом послушали бы ваши выводы... Опубликовать-то их все равно не сможете... Гэбист достал небольшую рацию, щелкнул переключателем и произнес: "Пятый? Я Третий. Приезжайте". Затем, спрятав рацию, откинулся на сиденье.
– Слушай, тезка, - заговорил он, глядя куда-то сквозь ветровое стекло. То, что я сейчас скажу, я говорю не официально, а только от себя. Твоей девушке нельзя оставаться в Столице и суток. Пусть уезжает немедленно, и желательно подальше. Лучше всего вообще за кордон, в крайнем случае куда-нибудь в ближнее зарубежье. Не отправляй ее самолетом: там придется показывать паспорт. Ни с кем не говори по телефону о ее отъезде и, понятно, не давай телеграмм. Сам с ней не уезжай, побудь в Столице еще пару дней и мотай в противоположном направлении. Все эти дни сиди дома, особенно по вечерам. Отсидись где-нибудь месяца три, тогда, может быть... А вообще-то мне не хотелось бы работать твоим опекуном. Как ты до сих пор жив, просто ума не приложу.
– Сам удивляюсь, - согласился Лунин.
– Вероятно, вашими молитвами... Из темноты вынырнула "Волга". Келюс сразу заметил на заднем сиденье женский силуэт и узнал Ольгу. Машина, затормозив, остановилась рядом, почти борт о борт с автомобилем тезки Николая.
– Я... я должен поговорить с ней, - заявил Лунин.
– Несколько минут. Гэбист кивнул, сделав знак тому, кто сидел за рулем подъехавшей машины. Келюс вышел. Тут же из "Волги" выскочил какой-то крепкий парень и распахнул заднюю дверцу. Ольга нерешительно выглянула из машины и заметила Келюса.
– Николай!
– тихо проговорила она.
– Господи, вы живы! Она вновь оглянулась и попыталась выйти из машины. Было заметно, что ей не очень привычно ездить в "Волге", и Келюс поспешил ей помочь.
– Ольга, все в порядке, - заговорил он, стараясь, чтобы не слышали люди в штатском.
– Все в порядке...
– Да, конечно, - кивнула девушка.
– Вы живы, Николай, а значит, все в порядке... Вас давно арестовали?
– Я не арестован, - попытался было возразить Лунин, и тут же в голову пришла простая мысль: что, если это игра, документы уже давно в Белом Доме, а ему попросту устраивают очную ставку? Он оглянулся: тезка Николай курил, отвернувшись в сторону и делая вид, что происходящее его не касается.
– Ольга, - наконец вновь заговорил Келюс, - поговорим потом. Сейчас вас отвезут к Лиде... Он подошел к тезке Николаю и тронул его за плечо, тот обернулся.
– Мне нужен телефон. У вас, наверное, есть связь в машине? Гэбист достал откуда-то из-под приборной панели трубку с кнопочным набором. Келюс набрал номер Лиды. Девушка ответила почти сразу.
– Лида, - волнуясь, заговорил Николай.
– Это я. Ты дома одна?
– Нет, - удивленно ответила художница.
– Дома родители, как раз сейчас приехали. Куда ты пропал? Я звонила тебе...
– Потом, - перебил ее Келюс.
– Я скоро подъеду, есть новости... Он отдал трубку гэбисту, ободряюще махнул рукой Ольге и сел в машину.
– На проспект Мира?
– спросил тезка Николай, заводя мотор. Келюс кивнул, и обе машины тронулись с места. Николай понимал, что в таких делах верить конторе, к которой принадлежал тезка, не приходится. Но он надеялся, что если Ольга будет в квартире, где кроме Лиды находятся ее родители, это станет хоть какой-то гарантией ее безопасности... Машины остановились прямо у подъезда, где жила художница. Келюс, подождав, пока Ольга выйдет из машины, подал ей руку и не торопясь стал подниматься по лестнице. Постоянно хотелось ускорить шаг, даже побежать, но усилием воли он заставлял себя идти спокойно, не оглядываясь. Хотя Келюс понимал, что люди, ждавшие внизу, не станут стрелять в спину, но перевести дух смог лишь на площадке второго этажа. ~ Николай, - прошептала Ольга, - мы свободны?
– Да.- Лунин хотел добавить "пока", но сдержался. Дверь открыл отец Лиды. Келюс, поздоровавшись, пропустил вперед Ольгу и попросил ключи от гаража, объяснив, что оставил там кое-что из своего туристского снаряжения. Поскольку Николая в доме знали, ключи он получил сразу и тут же спустился вниз. Двое гэбэшников стояли у подъезда и о чем-то тихо беседовали.
– Я сейчас, - сказал Келюс. Он ожидал, что тезка пойдет с ним, но тот лишь кивнул и продолжил разговор со своим коллегой. Лунин понял, что для них, как и для него самого, очевидна простая истина: деваться Николаю действительно некуда. Вскоре он вернулся, неся многострадальный "дипломат". Его тезка включил свет в машине, бегло просмотрел папки, затем, не говоря ни слова, кивнул и достал какой-то бланк с несколькими печатями. Вслед за этим гэбэшник извлек из внутреннего кармана ручку и быстро заполнил бумагу.
– Распишитесь, Николай Андреевич, - предложил он.
– Это останется у вас. Келюс не стал возражать и расписался. Гэбист отдал документ и поблагодарил за помощь органам безопасности. Рук, впрочем, друг другу пожимать не стали. Гэбист, сопровождавший Ольгу, сел в свою машину, а тезка Николай на несколько секунд задержался и, быстро оглянувшись, шепнул: - Если хоть немного дорожишь ею... да и своей башкой тоже, действуй как я сказал. Ну, бывай... Келюс кивнул, подождал, пока машины уехали, а затем поднялся к Лиде. Девушка уже ждала его, шепнув, что Ольгу сейчас лучше не трогать: ей дали успокаивающее и уложили отдохнуть.
– Ну и хорошо, - устало кивнул Лунин.
– Я отдал им документы, Лида... У меня не было выхода...
– Ты правильно сделал, Келюс, - согласилась художница.
– Ведь остались копии!
– Да, но об этом, Лид, поговорим потом. Ольгу надо немедленно увозить отсюда... Господи, если бы ты знала, как я устал... Келюс уже уходил, когда в прихожую вдруг вошла Ольга.
– Вы уже уходите, Николай?
– Голос ее еле заметно дрогнул.
– Ведь мы... мы даже не поговорили...
– Вы отдыхайте, Ольга!
– ответил Келюс.
– Вам ведь за эти дни пришлось хлебнуть...
– Меня уже арестовывали, Николай.
– Светлые глаза девушки на миг потемнели.
– Это страшно только в первый раз... К тому же меня никто не оскорблял, не грозил штыком, не обещал расстрелять брата и сестер... как тогда... Они даже не спрашивали меня ни о чем. По-моему, я им не была нужна. Зато они говорили о вас. Будто бы вам грозит страшная опасность...
– Да какая там опасность, - махнул рукой Лунин.
– Кому я нужен, Ольга?.. Я отдал им бумаги, - добавил он, помолчав немного.
– Из-за меня? Николай, я вам очень благодарна... Это не те слова, но вы, надеюсь, поймете... Но я знаю, что такое война. Эти бумаги были вашим оружием. Из-за них вы рисковали жизнью...
– Из-за них погиб мой дед, - спокойно ответил Келюс.
– И еще один человек, я даже его не знаю... Из-за них погиб Михаил Корф... Хватит крови, Ольга! Если эти проклятые документы помогли вам выйти на свободу, значит, от них есть хоть какая-то польза. И хватит об этом... Завтра мы поговорим, вам надо уехать...
– А вы?
– спросила девушка, и голос ее вновь дрогнул.
– Я пока останусь. Нам нельзя уезжать вместе... Это опасно для вас и для меня...
– Да, конечно, - тихо сказала Ольга.
– Сейчас вы скажете, что мы обязательно увидимся, но мне слишком часто приходилось прощаться с людьми и никогда не встречать их вновь... Господи, когда же это закончится?
– Не знаю, - честно ответил Николай и пожал холодную тонкую руку девушки. Валерий позвонил на следующий день. Лунин, не называя имени, велел бородачу встречать девушку послезавтра. Оставалось достать билет до Симферополя, но тут помог отец Лиды, и к следующему вечеру к отъезду было все готово. Келюс и Ольга простились наскоро в квартире у художницы: Лида и ее родители настояли, чтобы Николай на вокзал не ехал. Проводить девушку взялся отец Лиды, который, услыхав несколько случайных фраз дочери, рассудил, что безопаснее лично проводить свою странную гостью.
– Счастливо, Ольга, - пожелал Келюс, когда девушка, выслушав все возможные советы и инструкции и собрав нехитрый багаж, присела "на дорожку" в гостиной - Если что - звоните... В общем, думаю, все будет нормально...
– Спасибо вам, Николай, - кивнула девушка.
– Знаете, я почему-то верю, что мы с вами увидимся. Странно, правда? Мне уже казалось, что в этом мире ни во что нельзя верить. Я буду молиться за вас...
– Не забудьте молитву вашей няни, - усмехнулся Лунин, - тогда со мною точно ничего не случится... Ведь после того, что было, мы можем считать себя почти бессмертными, правда?
– Да, правда, - согласилась девушка и тоже улыбнулась... Ольга уехала благополучно. На следующий день позвонил Валерий и, как и Келюс, не называя имен, сообщил, что все в порядке и они через час уезжают туда, куда договаривались. Николай мысленно поблагодарил приятеля за конспирацию и, повесив трубку, разыскал в библиотеке большую карту Крыма. Порыскав по ней, он нашел Чабан-Кермен и успокоился. Место оказалось действительно глухим, и возможность какой-либо случайной встречи была минимальна... Только после этого Келюс по-настоящему перевел дух. Правда, его немного удивил странный отъезд Фрола, но Лунину почему-то казалось, что с дхаром ничего не случится. Николай передохнул денек, а затем как ни в чем не бывало появился в редакции. Начальство вновь сделало вид, что происходящее вполне укладывается в редакционные планы. Келюс пожал плечами и сел за рукопись. Впрочем, уже через несколько часов он отчасти понял, в чем дело: во время обеденного перерыва на его стол подложили карикатуру. Николай был изображен в шинели а-ля Дзержинский с маузером в одной руке и топором в другой. Подпись не оставляла сомнений, сотрудником какого ведомства здесь считают Лунина. В другое время это, наверное, здорово бы разозлило Келюса, считавшего себя демократом с немалым стажем, но теперь он лишь усмехнулся, рассудив, что в такой момент эта репутация может быть даже небесполезной. Во всяком случае, объясняться он ни с кем не стал, а карикатуру приколол кнопкой над своим столом. Дни шли за днями. Келюс стал постепенно вновь привыкать к одиночеству. Вечерами он садился за свои записи, пытаясь свести воедино то, что прочитал в старых папках и услыхал от тех, с кем общался последнее время, от странного сапожника до своего тезки из непопулярной конторы. Рана полностью зажила, и о странной болезни ничто уже не напоминало. То ли Фрол ошибся, и собака оказалась обыкновенным невежливым четвероногим, то ли помогал скантр. Впрочем, вскоре Келюс получил возможность убедиться, что успокоился слишком рано. Это случилось через неделю после отъезда Ольги, когда Николай, освободившись пораньше и пробежавшись по магазинам, не торопясь шел домой по длинному пустынному в этот час бульвару. Внезапно глаза уловили что-то знакомое. Келюс автоматически сделал еще несколько шагов и понял: впереди, за высокими старыми деревьями, разбросавшими ветви над землей, мелькнула знакомая кожаная куртка. Первым желанием было немедленно повернуть назад, но Келюс тут же одернул себя. Он почему-то не боялся этих странных типов, тем более теперь, когда Ольга в безопасности. К тому же, если это засада, пути к отступлению уже наверняка отрезаны. Николай не ошибся. Оглянувшись, он увидел, что шагах в десяти за ним идет еще один парень, правда одетый вполне по-летнему, но с таким равнодушным ко всему видом, что Лунин понял все сразу. Тип в черной куртке, еще раз выглянув из-за дерева, сделал кому-то знак рукой и не спеша вышел на аллею. Откуда-то с другой стороны появился еще один; тоже без куртки, но в странной солдатского покроя гимнастерке с высоким воротником и без погон. Идущий сзади ускорил шаг и поравнялся с Келюсом. Николай остановился. Теперь уже парни были почти рядом с ним, загораживая дорогу. Келюс с каким-то непонятным интересом взглянул на них и убедился, что Фрол прав: преследователи ничуть не походили на яртов Волкова, да и вообще на преступников. Они были молоды, не старше восемнадцати, с одинаковыми короткими прическами, худые, немного нескладные. Обыкновенные переростки-тинейджеры, которых можно встретить повсюду в Столице; только несуразная одежда да еще неожиданно взрослые глаза отличали их от сотен сверстников. Келюс молчал. Он не взял с собой пистолет, да и по тому, как начиналась встреча, понял: оружия эти ребята применять не будут. Парни минуту-другую тоже рассматривали Келюса с каким-то недобрым, даже брезгливым интересом. Затем тот, что был в куртке, очевидно старший, кашлянул, словно прогоняя неуверенность, и посмотрел Лунину прямо в глаза.
– Ты предатель, Николай!
– произнес он высоким ломким голосом.
– Что?!
– Келюс ожидал чего угодно, но не этого.
– Ты предатель, - повторил парень.
– Ты предал свой класс. Ты предал партию. Ты помогаешь врагу. Контре!
– А-а, - понял Лунин.
– Слушайте, ребята, может, не надо политграмоты? Может, бином, просто подеремся? Парни переглянулись.
– Он издевается, - по-петушиному крикнул тот, что был в гимнастерке, но старший, жестом осадив его, продолжил: - Здесь мы тебя не тронем, Николай, но учти: там, у нас, ты приговорен к смерти за пособничество лютому врагу пролетариата.
– Слушай, тебе бы в кино сниматься!
– восхитился Келюс.
– Где ты, бином, научился так формулировать? Кстати, какому такому врагу я помогал?
– Ты помогал ей!
– крикнул парень в гимнастёрке.
– Ты что, не понимаешь! Она же враг! Контра! Она... Парень в куртке жестом велел ему молчать; - Учти, Лунин, нас было пятеро. Когда она бежала, вся наша ячейка поклялась найти ее и привести приговор в исполнение. Двое уже погибли - по твоей вине, Николай. Но мы здесь, и мы найдем ее. Ее ничто не спасет, даже твое предательство. Впрочем, - тут парень в кожанке усмехнулся, - может, у тебя еще осталась совесть, Николай?
– Поймите, - внезапно проговорил третий, молчавший до этой минуты, - из-за нее могут погибнуть тысячи людей! Тысячи честных, преданных делу партии пролетариев! Она - знамя, Николай! Мы должны вырвать это знамя из рук врага... ~ Ну хватит, - поморщился Келюс.
– Будем драться, пацаны, или давайте расходиться. В "красных дьяволят" я играл где-то в классе втором... Парень в гимнастерке вновь дернулся, но опять был остановлен старшим.
– Ей не уйти, товарищ Лунин.
– Парень попытался произнести это как можно внушительнее, но в середине фразы голос его сорвался на фальцет. Железная рука партии уже раздавила все их змеиное гнездо! Ей не скрыться от возмездия... А ты еще пожалеешь, Николай...
– Уже пожалел!
– разозлился Лунин.
– Я напрасно пригласил тебя в кино. Тебе, бином, надо в спецшколу для дебилов. А ну-ка, с дороги! Келюс ждал, что уж теперь парни не выдержат и полезут в драку, но никто даже не пошевелился.
– Мы сейчас уйдем, Николай, - сказал старший.
– Но еще увидимся. А пока отдай скантр. Ты лишен пропуска в Убежище. Кстати, из-за тебя твоего дядю отдали под трибунал. Он оказался трусом. Скантр отдавать не хотелось. Келюс помнил совет Фрола, но мысль о том, как пропуск достался ему, заставила задуматься. Где-то в глубине души Лунину стало жалко Петра Андреевича, да и быть вором в собственных глазах не хотелось.
– Отдай пропуск, товарищ Лунин, - поторопил его тот, что был в гимнастерке.
– Все равно отберем! Их взгляды встретились, и Николай понял, что скантр у него действительно заберут. Очевидно, зацикленные на классовой борьбе тинейджеры получили строгий приказ. Келюс, расстегнув ворот рубашки, достал ладанку и попытался разорвать нитки. Отдавать ладанку этим типам почему-то не хотелось. Нитки поддавались плохо, дело шло медленно, но парни не торопили. Наконец Келюс, разорвав ладанку, отдал значок с усатым профилем типу в комиссарской кожанке.
– Носи на здоровье, - пожелал он на прощание, - юный пионер, бином... Парни промолчали и, повернувшись, зашагали в сторону ближайшего переулка. Келюс поглядел им вслед, пожал плечами и пошел дальше. Его не испугала эта встреча. Здесь, в центре Столицы, а не в заброшенном подземном коридоре, эти мальчишки с их классовыми заклинаниями смотрелись попросту по-дурацки. Николай, однако, понимал, что, если в руках у таких вновь окажутся револьверы, пощады ни ему, ни Ольге ждать не придется. Скантра Лунину было не жаль: в "Карман" он больше не собирался, а предупреждение Фрола теперь, после того как симптомы странной болезни исчезли без следа, воспринималось несколько скептически. Правда, Николай сразу же почувствовал слабость, но объяснил это неизбежной реакцией на исчезновение защитного поля... Ночью Келюс проснулся, словно от сильного толчка. Встав, он машинально, не понимая даже, что делает, оделся и направился к выходу. Только у самой двери Николай остановился, сообразив, что творит нечто явно несуразное.
– Стоп!
– пробормотал он, стараясь прийти в себя.
– Я что, спятил? Келюс постоял у двери, помотал головой, отгоняя наваждение, и медленно, словно на его ногах висели гири, пошел назад. Проходя мимо зеркала, Лунин бросил случайный взгляд и, увидев свое отражение, вздрогнул. Это было не его лицо! Николай испуганно всматривался в почти незнакомые заострившиеся черты. Белки глаз покрылись сеточкой взбухших сосудов, кожа покраснела, на лбу обозначились глубокие морщины. Келюс бросился в ванную и сунул голову под кран. Ему немного полегчало, и Лунин побрел обратно в спальню. Спать не хотелось. Николай пытался заставить себя забыться, считал до тысячи, но откуда-то из глубин подсознания всплывало странное желание немедленно встать и уйти на темную улицу. Он понимал, насколько это глупо и нелепо, но желание усиливалось. Лунин уже знал, что нужно делать там, в темноте. И соленый вкус свежей крови вновь почудился ему...
– "Врете!
– подумал Николай.
– Я вам не ярт!" Он заставил себя выпить пару таблеток снотворного и вскоре забылся тяжелым сном без сновидений. Утром Келюс понял, что не может выйти на улицу. Солнце, врывавшееся в окна квартиры, пугало; он задернул шторы и лег на диван. Николай не завтракал, даже не выпил чаю, но с удивлением понял, что совсем не хочет есть. Голова была пуста, ни о чем не думалось, и Келюс пролежал до самых сумерек на диване, глядя в белый потолок. К вечеру ему стало лучше. Николай обругал себя паникером и, чувствуя прилив бодрости, собрался погулять. Краешком сознания он понимал, что вечером, да еще в таком состоянии, на улицу выходить не стоит, но прохладный сумрак манил, и Келюс, накинув легкую куртку, вышел во двор, с удовольствием вдохнув свежий, уже остывший воздух. Николай не знал, куда идет. Ноги сами несли его через затихший центр по Тверской куда-то в сторону замерших столичных новостроек. Келюс с удивлением понял, что не чувствует ни малейшего страха. Даже Сиплый с его адской собакой не казался уже опасным. Вспомнив трех типов, забравших у него скантр, Лунин решил, что сейчас ни за что бы не отдал пропуск. Что он мог бы сделать один против троих, Келюс не знал, но почему-то думал, что теперь эти парни ему уже не страшны. И вдруг Николай сообразил, что уже ощущал нечто подобное. Он на миг задумался и тут же вспомнил: в подземелье, после схватки в "Кармане". "Я, наверное, болен, - понял Келюс.
– Да, я болен, Фрол был прав". Однако эта мысль ничуть не испугала. Сейчас, поздним вечером, эти новые ощущения даже понравились ему. Николай вдруг почувствовал впервые за весь день голод и пожалел было, что не поужинал, но понял: пельмени в пачке, поджидавшие его в холодильнике, уже не нужны. Ему хотелось чего-то иного. Внезапно Келюс понял, что ему надо, и наконец испугался, но не повернул назад, а по-прежнему шел куда-то, ведомый непонятным ему инстинктом. У Белорусского вокзала к Николаю пристала какая-то пьяная компания. Он остановился, не слушая воплей, перемешанных с густыми выражениями, и спокойно ждал. Один из хулиганов - здоровенный парень в порванной майке, ростом чуть ли не на голову выше Келюса, - уже схватил его за плечо, но вдруг, взглянув в лицо Николаю, почему-то отшатнулся. Лунин усмехнулся. Внезапно его правая рука молниеносно взметнулась, пальцы с неведомой ранее силой ухватили Парня в порванной майке за горло. Тот захрипел, и Келюс понял, что через несколько секунд его противник будет мертв. Он заставил себя разжать пальцы и, не глядя на парня, бессильно сползавшего на асфальт, зашагал дальше. Случившееся его даже не удивило, Келюс знал, что теперь он способен на куда большее. Он шел вперед сквозь опускавшуюся на город ночь, думая, что напрасно слушал Фрола и боялся своей непонятной болезни. Он не болен, Николай понимал это с каждой минутой все отчетливей. Это просто была его новая жизнь. Келюс шел уже больше часа, но и не думал уставать. Внезапно откуда-то из переулка к нему метнулась мелкая облезлая шавка, диким лаем встретившая нарушителя своих владений. Николай, не любивший собак размером с крысу, инстинктивно отпрянул. Шавка, подзадоренная этим, метнулась к нему прямо в ноги, и вдруг с нею произошло что-то странное. Внезапно замолчав, она попыталась остановиться, но не успела и на полном ходу ткнулась в кроссовки Келюса. Это почему-то привело собаку в истерическое состояние, она взвизгнула, отскочила на несколько метров и, подняв морду к небу, жутко завыла. Николай сделал шаг вперед, но собака, подпрыгнув на месте, с жалобным лаем скрылась в темноте. Это было, конечно, странно, и Келюс решил обдумать все происходящее, а заодно и покурить. Он сел на ближайшую лавочку и достал сигареты. К его удивлению, курение не доставляло ему обычного удовольствия. Табачный дым показался пресным и противным. Николай выбросил сигарету и задумался. В общем, к своему новому состоянию он уже начал привыкать, хотя какая-то тревога все еще ощущалась. Мелькнула мысль, что надо поговорить обо всем этом с Фролом, но Келюс тут же решил, что дхар едва ли сможет понять его, теперешнего. И тут новая мысль о каком-то близком пределе, о границе, которую придется переступить, заставила Николая похолодеть. Он боялся этого предела, но чувствовал, что отступать уже поздно. Келюс решил закурить еще одну сигарету, рука скользнула в карман, где лежала пачка, но она там и осталась: случайно обернувшись, Николай понял, что сидит на скамейке не один. Собственно, необычного в этом не было ничего: он находился почти что в центре огромного города, и час был еще не слишком поздний, но к скамейке никто не мог подойти незаметно, и Келюс поневоле удивился. Это была девушка. Длинные белокурые пряди волос спадали на лицо, но Келюс сообразил, что знает ее, и еще через секунду понял, кто рядом с ним.
– Кора, - позвал он, боясь, что девушка исчезнет от одного его слова. Здравствуй, Кора... Девушка медленно подняла голову, и Николай увидел ее лицо. К его радости, это было лицо совершенно нормального живого человека, только очень грустное. Впрочем, Келюс ни разу не видел Кору веселой.
– Добрый вечер, Николай, - тихо произнесла девушка.
– Не называйте меня Корой. Я теперь снова Таня. Таня Корнева...
– Конечно, Таня!
– Келюс еще больше обрадовался и подсел ближе.
– Знаешь, так рад тебя видеть... Как ты тут очутилась?
– Я давно здесь. Только вы меня не видели...
– То есть как?
– не понял Николай.
– Знаешь, Таня, ты мне снилась. Я даже видел какой-то Призрак... фантом...
– Да... Хотела вас предупредить. Я понимаю, люди нас боятся...
– Слава Богу, ты не призрак!
– Келюс еще раз посмотрел на девушку. Нет, он не ошибался: Кора, то есть Таня, выглядела теперь живой, куда более живой, чем тогда, когда впервые появилась в Доме на Набережной.
– Николай, - в голосе Коры прозвучал испуг, - вы... вам кажется, что я живая?
– Ну конечно!
– удивился Келюс и, чтобы увериться окончательно, осторожно прикоснулся к ее руке. Рука была вполне нормальной, даже немного горячей, и у Лунина мелькнула мысль, что девушка перегрелась на солнце. Таня тут же отдернула руку и тихо застонала.
– Николай! Понимаете, вы не должны меня видеть... В крайнем случае я должна казаться вам призраком. Как вы сами сказали, фантомом. Я ведь действительно умерла.
– Но, Таня, - поразился Келюс, - я не понимаю...
– Значит, уже поздно!
– воскликнула девушка.
– Вы уже перешли грань...
– Постой, постой... Ты хочешь сказать, что я... Да я ведь живой!
– Я тоже была живая. И Волков тоже... Господи, я опоздала! Мы все опоздали! Теперь вы с ними... И вы, наверное, идете туда... К ним...
– Да что ты говоришь? ~ возмутился Лунин.
– Я просто гуляю... Вот, бином, придумаешь еще!
– Это они, - внезапно вздрогнула Кора, указывая куда-то в темноту.
– Я знала... Они придут за вами... Келюс хотел возразить, но все же взглянул в ту сторону, куда показывала девушка. Вдали вспыхнул свет фар. Послышался шум мощного мотора, и возле кромки тротуара затормозил огромный черный "мерседес".
– Не ходите к ним, Николай, - зашептала девушка.
– У вас не будет пути назад... Дверца автомобиля отворилась, кто-то невидимый в темноте вышел на тротуар. Внезапно в салоне "мерседеса" вспыхнул яркий свет, и Келюс увидел высокую худую женщину в странном, непривычного покроя платье. Длинные черные волосы спадали на плечи, большие, в яркой помаде губы улыбались.
– Это... это она, - вновь шепнула Кора, но Келюс и сам узнал ту, которую они оставили в подземной часовне рядом с распавшимся остовом князя Полоцкого. Перед ним стояла Алия. Певица приветливо махнула рукой и, по-прежнему улыбаясь, сделала несколько шагов к скамейке. У Келюса почему-то перехватило дыхание, он встал. Кора тоже вскочила, схватив Николая за руку.
– Лунин!
– воскликнула Алия мелодичным приятным голосом, совсем не похожим на тот, что звучал со сцены.
– Я знала, что найду тебя. Почему ты здесь? Мы тебя ждем.
– Не отвечайте!
– попросила Кора, но Келюс и сам не мог вымолвить ни слова.
– Я решила заехать за тобой.
– Певица вновь чарующе улыбнулась.
– Что же ты молчишь? Это невежливо, когда с тобой разговаривает красивая женщина! Алия скорчила обиженную гримасу. Она говорила только с Келюсом. На Кору, стоящую рядом, она не обращала никакого внимания. Николай хотел что-то ответить, но тут заметил, что из машины вышел высокий мужчина в черном костюме. Он остановился чуть позади певицы, скрестив руки на груди. Свет упал на лицо, и Келюсу стало не по себе: это не было лицом человека.
– Они увезут тебя, - шептала Кора.
– Ты станешь как Волков, только слабее... Не отвечай ей!
– А, это ты!
– только сейчас Алия сделала вид, что заметила девушку - Что ты здесь делаешь, Кора? Не слушай ее, Лунин. Она просто струсила и теперь хочет сделать трусом тебя. Ты ведь не трус, правда? Да что с тобой? Тебе плохо? Ну ничего, скоро тебе станет лучше. Сделав еще шаг вперед, она протянула к Келюсу длинные худые руки. Темный маникюр на ногтях в ночном сумраке казался черным.
– Я знаю, чего тебе хочется!
– воркующе зашептала она.
– Поезжай с нами, и ты будешь счастлив... Или ты хочешь сейчас? В руке певицы оказался длинный узкий нож, она взмахнула им и полоснула себя по левой руке. Кровь хлынула сразу, залив нарядное платье, но Алия лишь улыбнулась и протянула руку.
– Вот... Пей, гордый... Я люблю гордых... Келюс попытался вздохнуть, но захлебнулся воздухом. В глазах зарябило, в висках застучали невидимые молоточки, рот наполнился знакомым солоноватым привкусом. Он попытался сбросить руку Татьяны и неуверенно шагнул вперед.
– Стой, - крикнула девушка, повисая на его руке.
– Ты погибнешь! Что ты делаешь? Ты хочешь стать таким, как Михаил?
– Что?
– вздрогнул Келюс, останавливаясь и не отводя глаз от Алии. Упоминание о Корфе заставило его на какую-то минуту прийти в себя.
– Что случилось с Михаилом?
– Иди сюда, Лунин!
– совсем другим, низким грудным голосом произнесла Алия, попытавшись положить окровавленные руки ему на плечи. Смуглое лицо с большими раскосыми черными глазами оказалось совсем рядом, и Николай вдруг почувствовал, как повеяло трупным запахом.
– Назад!
– крикнула Таня, потянув Келюса за руку. Он послушно сделал несколько шагов в сторону, не в силах оторвать глаз от льющейся крови. Николай даже ощущал ее запах, странный, немного пряный, смешивающийся с еле уловимым запахом тления.
– Возьми!
– Девушка сняла с шеи тонкую цепочку с маленьким крестиком. Это когда-то помогло мне. Надень его, скорее! Келюс медленными, заторможенными движениями надел крестик и попытался поблагодарить, но слова застряли в горле. Он увидел, как остановилась Алия, как лицо ее исказилось жуткой, ни на что не похожей гримасой, как оскалился накрашенный рот, но неуверенность уже уходила. Солоноватый привкус во рту пропал, и Николай медленно перевел дыхание.
– Мы...
– хрипло произнес он, сжимая руку Татьяны.
– Мы не вогнали кол тебе в сердце. Ничего, еще успеем! Не я, так другой... Алия попятилась. Ее спутник приблизился, в его руке мелькнуло что-то черное, блеснувшее в неярком свете вороненой сталью.
– Стреляй, сволочь!
– проговорил Келюс.
– Все равно - вашим не буду! Ствол стал медленно, словно в кошмарном сне, подниматься, но Алия что-то тихо сказала, и тип в черном нехотя опустил оружие.
– До свидания, Лунин!
– крикнула певица и, резко повернувшись, шагнула к машине.
– Скоро встретимся! Келюс хотел ответить, но сил не было. "Мерседес" взревел и сгинул, оставив после себя облачко пыли.
– Фу ты!
– вздохнул Николай, постепенно приходя в себя.
– Ну спасибо, Кора... Таня... Да, что ты говорила о Михаиле? Он обернулся, но там, где только что стояла девушка, увидел только легкий полупрозрачный силуэт.
– Прощайте, Николай, - долетел до него легкий, еле слышный голос.
– Живите долго и вспоминайте Кору... Хотя бы иногда... Через несколько секунд все исчезло. Келюс остался один на пустой скамейке посреди затихшей ночной Столицы. Внезапно он почувствовал холод и страшную усталость. Он достал последнюю сигарету и стал вспоминать, где находится ближайшая станция метро... Наутро Келюс уже знал, что следует делать. Солнечный свет по-прежнему резал глаза, но Николай заставил себя встать, сделать зарядку и умыться. Он решил было приготовить завтрак, но понял, что не может проглотить ни крошки. Тогда Келюс сварил кофе и заставил себя выпить полную чашку. Он никогда не думал, что это может стать таким трудным делом, но сразу же почувствовал себя лучше. Сборы заняли не больше получаса. Келюс надел старые джинсы и штормовку, снял с антресолей рюкзак, уложив туда видавший виды польский спальник, топорик, фонарь и, немного подумав, несколько банок консервов, затем надел старые, еще отцовские, темные очки. Теперь он был готов. Оставалось взять браунинг. Ключи Лунин оставил соседям, сообщив, что уезжает в туристический поход. Уже на лестнице он подумал, что надо позвонить Лиде, но понял, что не сможет ничего объяснить девушке. На вокзале, возле пригородных касс, Келюс, на минуту остановившись, задумался. Он твердо знал, что должен уехать из Столицы. Уехать не в какой-нибудь другой город, а туда, где нет людей, где ничто не помешает встретить свою судьбу. Николай стал вспоминать места многочисленных вылазок, куда заносила его студенческая молодость, но каждый раз убеждался, что эти места недостаточно малолюдны. Наконец он вспомнил. Два года назад Лунин в одной странной компании оказался в маленьком заброшенном домике посреди леса. Больше он не бывал там: слишком далеко пришлось бы добираться, но как раз это и устраивало Николая... Электричка шла медленно, кланяясь каждому полустанку. Лунину повезло. Он сел на теневой стороне, и солнце на какое-то время милосердно оставило его в покое. Николай снял темные очки, перевел дыхание и, глядя на мелькающие за окном деревья пригородных рощ, стал не спеша обдумывать дальнейшее. Он знал, почему уезжает. В Столице оставаться ему нельзя. Дело было даже не в опасности, подстерегавшей, казалось, на каждом шагу. С этим Николай как-то свыкся, хотя, казалось бы, привыкнуть к такому невозможно. Дело было в ином. Келюс понимал, что теперь он сам опасен. Опасен прежде всего для тех, кто все это время был рядом с ним. Сейчас ни он, ни они ничем не могли помочь друг другу, и Келюс решил исчезнуть. Он вспомнил добряка Фрола, просившего продержаться две-три недели, и понял: даже если дхар найдет какое-нибудь средство, способное помочь беде, будет уже поздно. Лунин жалел лишь о том, что не успел завершить свое дело. Впрочем, оставался Фрол, оставались Валерий и Мик, и Келюс мог надеяться, что они смогут продолжить эту страшную игру. Продолжить, а может, и довести до конца. Николай вспомнил Ольгу, подумав о том, что девушка ошиблась и они едва ли вновь увидятся. Впрочем, сейчас Келюс был даже рад, что Ольга так далеко от него... На конечной станции Лунин вышел из вагона, надел очки и закинул рюкзак за плечи. Идти предстояло долго. Впрочем, дорога шла по лесу, и яркий солнечный свет терялся среди мощных древесных крон. Это были по-настоящему глухие места. Каким-то чудом гигантский лес, несмотря ни на что, уцелел. Келюсу даже показалось, что здесь, вдалеке от Столицы, лесная глушь берет реванш, наступая на покинутые деревни и брошенные дома. Дорога была покрыта упавшими ветвями и высокой травой, было заметно, что по ней давно уже никто не ездил. Лес шумел, звенел птичьими голосами, словно игнорируя суетливых людей, забившихся в каменную скорлупу городов. Люди еще не стали хозяевами этой древней чащи, жившей по своим забытым давним законам. Николай нашел нужную тропинку и свернул прямо в глушь. Лес окружил его со всех сторон, солнце совсем пропало в густой листве, кривые корни то и дело цеплялись за ноги, и Келюс уже начал опасаться, что сбился с пути. Однако вскоре тропинка вывела на небольшую поляну, где чернела покосившаяся изба, брошенная невесть когда. Крыльцо, прежде высокое и украшенное резными перилами, почти обвалилось, окна давно лишились стекол, а дверь едва висела на одной петле. Впрочем, крыша еще держалась, толстые бревна сруба казались вечными, и Лунин, уже бывавший здесь, понял, что лучшего места ему не найти. В избе было совершенно пусто, только в дальнем углу стояли две пустые бутылки, покрытые толстым слоем пыли, а на треснувшей длинной лавке лежала газета с оборванными краями. Николай, бросив рюкзак на пол, сходил в лес и наломал еловых веток. Он сложил их на черном, змеившемся щелями полу, поверх кинул спальник. Оставалось сходить за водой, благо заброшенный колодец находился сразу за избой. Но Николай понял, что пить ему совсем не хочется. Сняв штормовку, он положил ее под голову и лег поверх спальника. Тишина сразу же окружила его. В избе что-то слегка потрескивало, негромко шумел ветер в кронах столпившихся на опушке деревьев, но это лишь усугубляло давнюю, устоявшуюся тишь навсегда брошенного дома. "Вот и всё, - подумал Келюс.
– Да, похоже, действительно всё..." Он закрыл глаза и стал слушать далекий шум леса, потрескивание старых бревен и ненавязчивое беззаботное пение птиц. Теперь он наконец мог отдохнуть. Мысли исчезли - думать стало не о чем. Откуда-то подступала пустота, обволакивая сердце, постепенно затопляя сознание...

Глава седьмая

ЛЕС ДХАРОВ

За окном купе мелькали то бесконечные ряды темных высоких елей, то блеклые зеленые пятна болот. Небо казалось серым, хотя солнце стояло высоко; белые ночи уже закончились, но темнело только после полуночи. Странный дикий край, начинавшийся прямо за железнодорожной насыпью, был виден четко и ясно, словно на картине, только горизонт окутывал легкий белесый туман. Фрол был в купе один. Во всем вагоне пассажиров оставалось не более десятка: большинство сошло еще в Микуне, чтобы ехать в Сыктывкар. Впрочем, Фрола это вполне устраивало, он не особо любил шумные компании, уже изрядно надоевшие за долгую дорогу. До Ухты, конечной станции, оставалось еще несколько часов, и у дхара было время еще раз обдумать свою странную поездку. Фрол вырос среди вятских лесов и, как ему казалось, хорошо знал эти места. Но теперь, забравшись на добрую тысячу километров севернее, начал понимать, что край, куда он направляется, совсем другой, не похожий даже на лесную глушь, начинавшуюся сразу же за последними домами ПГТ Дробь Шестнадцать. Он то и дело поглядывал в окно, и странное ощущение легкого страха, почти незнакомое ему ранее, начинало охватывать дхара. В общем-то, это было хуже, чем авантюра. Фрол был человеком основательным и серьезным, несмотря на годы. Совсем еще недавно мысль, что он сорвется с места и отправится искать какой-то мистический лес, могла вызвать у него только крайнее недоумение. А между тем ехал он именно туда, в таинственную Якшу, невдалеке от которой исчезли в уральской тайге последние дхары. Ехал искать это странное место, окруженное воинским кордоном, стоявшим там многие десятилетия, место, где, по глухим сказаниям, его давний предок Фроат Великий воздвиг Дхори Арх - Теплый Камень - Великое святилище, Сердце дхаров. Когда Фрол впервые услыхал о таинственной Якше, ему вначале и в голову такое не приходило. Он лишь подумал, что надо рассказать об этом родичам, а еще лучше - приятелям из Общества Возрождения дхаров "Оллу Дхор", на собрания которого Фрол несколько раз ездил в Киров. Да и сами сведения вполне могли устареть: со дня написания бумаги из НКВД прошло почти шесть десятилетий. В общем, никуда Фрол ехать не собирался, тем более что он догадывался: дорога до Якши будет нелегкой и неблизкой. Мысль о поездке пришла ему случайно, когда он в очередной раз сидел рядом со спящим Келюсом, с безнадежным отчаянием глядя, как жутко меняется во сне обычно веселое и улыбчивое лицо приятеля. Страшная серая тень подступала откуда-то изнутри, черты заострялись, и Фрол со страхом замечал, как постепенно исчезает хорошо знакомый ему Николай Лунин и вместо него появляется кто-то другой. Кто именно, Фроат догадывался, но не хотел признаваться даже самому себе. Он читал старые заклинания, слышанные от деда, пытался даже, следуя советам купленной в киоске книжицы, ставить энергетическую защиту, но все напрасно: Келюс уходил. Однажды среди ночи дхар подошел к дивану, где спал Лунин, и присел рядом. Келюс внезапно открыл глаза. Фрол уже успел выругать себя за то, что разбудил приятеля, но вдруг понял, что Николай по-прежнему спит, а на него смотрит кто-то другой. Фрол взглянул этому другому в глаза и отпрянул: ему показалось, что на него в упор глядит Всеслав Волков. Лицо Келюса дернулось, искривилось жуткой, никогда прежде не виданной Фролом улыбкой, и дхару впервые стало страшно. Везти Лунина в больницу было бессмысленно. Когда-то ему помог странный старик, встреченный ими в бетонных коридорах Белого Дома, но Варфоломея Кирилловича рядом не было. Где искать его, Фрол не знал, да и мог ли старик помочь теперь, когда страшная хворь зашла так далеко? И тут дхар вспомнил, что слыхал от деда о дхарских знахарях, лечивших укусы яртов. Ни дед, ни кто-либо из его родни, переселенные в ПГТ совсем молодыми, не успели узнать древние секреты. Долгое время Фрол думал, что тайны его народа ушли навсегда и никому уже не вспомнить великое искусство его предков Фроата и Гхела. Но теперь, узнав о поселке Якша, Фрол вдруг решил, что там мог уцелеть кто-то из стариков, помнящих древние заклинания. Если что-то и могло спасти Келюса, то только это. Вначале Фрол сам испугался своей мысли. Он нашел в атласе Якшу и понял, что в такую даль ему забираться еще не приходилось. Помнил он и о военном кордоне, охранявшем таинственный лес, хотя надеялся, что новые времена сделают этот край более доступным. Целый день он размышлял, пытаясь найти какой-то другой выход, но ничего придумать не смог. На следующую ночь Фрол вновь подошел к спящему Келюсу и поглядел на чужое страшное лицо. Сомнений не оставалось: еще две-три недели, и его друга уже не будет. Глаза Лунина, чужие глаза, вновь открылись, и дхар прочитал в этом нечеловеческом взгляде жуткую ненависть. Тот, кто уже начал завладевать Келюсом, смотрел на Фрола насмешливо, с легким презрением, и дхар опять вспомнил красивое породистое лицо князя Полоцкого. Фрол решился. Он не стал ничего говорить ни Келюсу, ни Лиде, даже не дал телеграмму домой, понимая, что объяснить как-то вразумительно свою странную поездку он не сможет. Он спешил, времени оставалось совсем мало, и он мог надеяться лишь на то, что Лунин найдет в себе силы продержаться еще пару недель, а теплое поле маленького скантра хоть немного защитит больного. Фрол решил доехать до Ухты. Оттуда до Якши не менее трехсот километров, но ближе пути не было: таинственный поселок стоял среди поросших тайгою уральских предгорий на берегу Печоры - Пех-ры, древней реки дхаров. Фрол попытался наметить какой-то план, как найти таинственный лес и разыскать там давних беглецов или, скорее всего, их внуков и правнуков, которые, возможно, вовсе не желают встречи со своими сородичами. Фроат даже составил несколько фраз на несколько подзабытом языке предков, но потом понял, что все это без толку. Он ничего не знал, кроме названия поселка и того, что случилось шестьдесят два года назад. В конце концов Фрол махнул рукой, решив добраться вначале до Якши, а там уже разбираться, что к чему. Северное солнце начинало клониться к западу, и Фрол уже подумывал о том, чтобы поспать пару часов до Ухты, как вдруг дверь купе задергалась. Кто-то невидимый пытался без особого успеха войти. Дхар удивился, но, секунду подумав, дернул за ручку. Дверь со скрипом сдвинулась с места.
– Премного благодарен, - услышал он вдруг знакомый голос.
– Засовы сии, воин Фроат, почище узилищных станут. Тут и ангел Господень, что Петра-апостола на волю вывел, того и гляди, не прошел бы...
– Варфоломей Кириллович!
– обрадовался Фрол, не веря своим глазам.
– Ну, ёлы! Вот хорошо...
– Войти дозволишь, воин?
– Старик с чуть насмешливым интересом оглядывал купе.
– Дивны палаты сии...
– Да заходите, конечно!
– поспешил пригласить неожиданного гостя дхар. Палаты, ясное дело... Вот у нас фирменный поезд до Кирова ~ там хоть вагоны немецкие с кондиционером...
– Да не возжелаем чуда заморского, - улыбнулся Варфоломей Кириллович, усаживаясь у окна.
– Не помешал, воин Фроат?
– Да ну, что вы! Эх, жаль, мы вас в Столице не встретили!
– Давно там не был.
– Улыбка исчезла, лицо старика стало суровым и усталым.
– Много ходить довелось... Узнал я, что ты в Ухту собрался, воин.
– Да я не до Ухты, - вздохнул Фроат.
– Тут такое, ёлы, дело... Даже не знаю, как сказать... Собравшись с мыслями, он начал рассказывать странному старику все, что случилось с ним и его друзьями в Столице. Рассказывая, Фрол то и дело ловил себя на мысли, что, будь он на месте Варфоломея Кирилловича, то едва ли поверил бы и трети услышанного. Он ждал, что его собеседник в конце концов не выдержит и скажет, что не верит ни единому слову, но Варфоломей Кириллович слушал внимательно, время от времени слегка хмурясь и кивая головой.
– Ну, в общем, хотите, ёлы, верьте, хотите - нет, - закончил Фрол и махнул рукой, понимая, что поверитьво все это трудновато.
– В общем, ёлы, влиплимы все. А Француз... Николай... хуже всех...
– Да, - согласился Варфоломей Кириллович, - из всех, кто жив... Фрол удивленно поглядел на старика, но переспросить не решился, хотя слова эти не могли не удивить.
– Не ведаю, сумею ли помочь ему, - продолжал старик.
– Страшен укус яртов. Молитвой не поможешь... В силах ли волхвы дхарские превозмочь сие?..
– Попытаюсь, - упрямо мотнул головой Фрол.
– А вдруг, ёлы...
– Да, однако же время его, как разумею, почти ушло. Поспеешь ли? Ладно, ежели совсем худо станет, чего и придумаем... Ну за чем еще, воин Фроат, едешь?
– Ну, родичи же, - попытался объяснить Фрол.
– Нас, дхаров, осталось совсем чуток... Надо повидать, есть ли там они еще. Ну и Дхори Арх. Говорят, он там где-то. Взглянуть бы... Его мой предок построил Фроат-гэгхэн... Старик внимательно поглядел на Фрола, а затем медленно проговорил, глядя ему прямо в глаза: - Слыхал я и о Теплом Камне, воин Фроат. Давно слыхал, еще от друга моего, отца Степана... Сказывали, что великие чудеса творили в те дни дхары. Только не все чудеса от Того, в Чьих мы руках, воин Фроат. Его рука сейчас с тобою, но, ежели дорога тебе жизнь, не подходи к Теплому Камню, не трогай его. Там - твоя судьба, но судьба ведет туда, где я, воин, не смогу помочь... Понял ли?
– Не-а, - покачал головой сбитый с толку Фрол.
– Дхори Арх - сердце дхаров. Он всегда нас спасал! Ну язычество это, конечно... Но как это может мне, ёлы, грозить?
– Сие и вправду сердце дхаров. И не дхарам грозит беда, воин. Она грозит тебе. Впереди у тебя, воин, долгие годы, многое еще повидаешь. Многое сделать доведется... Но не трогай Теплый Камень. Пусть не тебе выпадет эта доля...
– Вот ёлы!
– пожал плечами дхар.
– Варфоломей Кириллович, ну не понимаю я! Заминирован он, что ли? ~ Про то не ведаю, - покачал головой Варфоломей Кириллович.
– Как объяснить тебе, воин? Когда был я молод... Как ты ныне. Давно было сие... Понял я, что дарован мне Тем, Кого так мало чтут сейчас, дар страшный. Тяжкий дар, воин: ведаю я, что с человеком случиться может. Как сие да почему - не знаю. Объяснял как-то мне муж зело ученый, да, знать, и он того не разумеет. Такой дан искус...
– Вот ёлы, - удивился Фрол.
– Да что тут плохого?
– Иной раз дитя благословлять принесут.
– Старик закрыл глаза, словно вспоминая что-то.
– Мать да отец рады, дите смеется, а взгляну... Тяжкий это искус... Помню, к отцу в гости собрался. Он еще и не старый был, батюшка мой... А глянул... нет, не должно нам знать сие! Но раз дан мне дар сей, то нести его должно. И я говорю тебе, Фроат, сын Астфана, потомок славных князей дхарских: обойди Дхори Арх на сей раз. Может, потом, когда...
– Ладно,- нерешительно согласился Фрол.
– Раз вы говорите... Вот ёлы...
– Пойду я, - вздохнул старик вставая, - пора...
– Куда ж вы? Ведь станция нескоро будет? Вы что, в другом вагоне? Варфоломей Кириллович еде заметно улыбнулся, покачал головой и вышел из купе. Фрол хотел  было пойти следом, желая расспросить старика поподробнее, но не решился. Он присел на скамейку, выглянул в окно, за которым мелькал темнеющий в лучах позднего заката лес, а затем снова сел на место, пытаясь понять, что имел в виду его странный гость. Он верил Варфоломею Кирилловичу, но не понимал, чем Дхори Арх, Великое святилище, может быть опасен ему, Фролу Соломатину. В предчувствия Фрол не очень верил, но слова старика заставляли поневоле задуматься. Впрочем, Фрол так и не смог прийти ни к каким выводам. В конце концов решив, что утро вечера мудренее, он улегся спать, тем более что безжалостное солнце скрылось наконец за зубчатой стеной елей. Утром Фрол был уже в Ухте. Побегав по грязному маленькому вокзалу, он вскоре узнал, что до Якши никакой транспорт не ходит. Судя по всему, даже в этом медвежьем углу Якша считалась краем света. Наконец дхару посоветовали доехать автобусом до поселка со странным названием Вой-Вож, а оттуда добираться до Якши по реке. Дхар вздохнул, сообразив, что путешествие окажется еще более непростым, чем он предполагал, и отправился на автостанцию. До поселка Вой-Вож автобус ехал часа три, петляя по разбитой и раскисшей после недавних дождей грунтовке. Народу в автобусе было много, и Фрола с его рюкзаком изрядно помяли, но затем пассажиры стали мало-помалу выходить. Уже через час в автобусе стало посвободнее. Фрол, поудобнее усевшись у окошка, завел беседу со своими попутчиками - молодыми, но уже бородатыми парнями, возвращавшимися в Вой-Вож из Ухты. Вскоре дхар узнал много интересного. Якша оказалась, как поведали попутчики, даже не поселком, а маленькой деревней в десяток домов на берегу Печоры, окруженной со всех сторон лесом. Ничего интересного о самой Якше парни рассказать не могли, но когда Фрол походя упомянул о таинственном лесе, один из них хмыкнул, заметив, что про лес он слыхал. В лесу этом, как рассказывали ему в детстве, живут снежные люди, которые уволакивают маленьких детей за отказ есть манную кашу. Фрол посмеялся вместе со своими собеседниками, но парень, став вдруг серьезным, сказал, что, конечно, никаких снежных людей там не было и нет, но еще до войны где-то в глухом лесу за Якшей, возле какой-то горы, был построен лагерь, куда посылали штрафников из лагерей Коми-республики. Через год или два что-то случилось, и весь лагерь погиб. Поговаривали, что зэки разрыли древнее кладбище и страшная эпидемия скосила всех, включая охрану и начальство; после этого в этом районе долго стояли войска, чтобы не дать таинственной болезни вырваться за пределы кордона. Впрочем, в августе прошлого года, почти сразу же после событий у Белого Дома, войска почему-то ушли. Фрол, изобразив на лице вежливое внимание, поинтересовался, как могут войска стоять в глухом лесу, не имея связи с внешним миром, ведь до Якши можно добраться лишь по реке. Парень согласился, но заметил, что слыхал о строительстве какой-то дороги к таинственному лагерю, но не от Якши, с севера, а с юга, от Чердыни. По этой дороге, построенной еще самими зэками, и передвигались солдаты и техника. Второй парень слушал своего приятеля молча, но затем возразил, что верит в снежных людей. Во всяком случае, он знает в Вой-Воже человека, который лет двадцать тому назад сумел, каким-то образом пройдя через кордон, побывать вблизи загадочного леса. По его рассказам выходило, что в лесу и вправду живет какая-то нечисть, но снежные ли это люди или что-либо похуже, сказать не мог: Да и лагерь вовсе не вымер, а просто проклят. Тут уж удивился не только Фрол, но и разговорчивый парень, вероятно никогда об этом не слыхавший. Его приятель, пожав плечами, неохотно рассказал, что слышал, будто там по-прежнему держат зэков, но ни они, ни охрана покинуть лагерь не могут, а увидеть их можно только ночью, в лунном свете. Днем же якобы слышны только голоса и лай караульных овчарок. Фрол, предоставив своему говорливому спутнику вволю измываться над фольклорными изысками приятеля, молчал, не желая комментировать услышанное. Он тоже слабо верил в подобные байки, но слова об эпидемии, вызванной раскопками старых могил, заставили задуматься. Фрол вспомнил, что, по рассказам деда, возле Дхори Арха когда-то находилось древнее дхарское кладбище, где хоронили погибших славной смертью дхарских богатырей. По легенде, именно там похоронен Фроат Великий, строитель святыни дхаров... Вой-Вож оказался захудалым поселком на берегу реки. В этом месте Печора еще только начинала свой путь к Ледовитому океану и была небольшой, но зато достаточно бурной речкой, текущей вдоль невысоких, поросших густым лесом берегов. В поселке, носившем столь странное название, дхару сразу же повезло. Он только подошел к небольшой пристани, как тут же заметил старый облезлый катер, собиравшийся отплывать куда-то вверх по течению. На катере распоряжался немолодой уже мужик, одетый, несмотря на лето, в куртку из плотной серой ткани и высокие сапоги. Лицо местного аборигена обросло, следуя здешней моде, густой, давно не помнящей ножниц бородой. Фрол окликнул мужика, оказавшегося владельцем катера. Как выяснилось, бородач действительно собирается вверх по Печоре, и притом как раз до Якши. Впрочем, плыть дальше не имело смысла: выше Якши река становилась уже опасной для плавания даже на крупных лодках. Просьба Фрола взять его с собой была воспринята мужиком, носившим, как выяснилось, экзотично звучавшее имя-отчество Оюшминальд Савинович, без особого энтузиазма. Он долго смотрел на Соломатина, как бы оценивая его, а затем потребовал паспорт. Фрол хотел было возмутиться, но сообразил, что в этих диких местах он в своей городской легкой курточке, кроссовках и старых джинсах смотрится чрезвычайно ненадежно, а бритый подбородок вызывает, судя по всему, дополнительную настороженность. Оюшминальд Савинович изучал паспорт долго, затем, вновь поглядев на Фрола, запросил за путешествие на своем дредноуте весьма немалую сумму. Дхар тут же согласился: деньги были, а выбирать в данном случае не приходилось. Мужик, получив задаток, наконец-то смягчился, и Фрол тут же перебазировался в катер. Уже через несколько минут под нервный треск мотора Фроат, распрощавшись с так и не увиденным им поселком, поплыл на юг, вверх по великой реке дхаров Пех-ре. Оюшминальд Савинович сидел на корме у руля, дымя папиросиной, а некурящий Фрол, закутавшись от свежего, совсем не по-летнему холодного ветра в свою курточку, с любопытством смотрел на плывущие вдоль борта берега. Он еще ни разу не был на Печоре. Из рассказов деда дхар вынес убеждение, что великая Пех-ра под стать хорошо знакомой ему Каме, а то и Волге. Вероятно, где-то севернее Печора была и в самом деле такой. Но здесь, у своих истоков, она напоминала скорее горную речку. Впереди то и дело мелькали черные подводные камни, вокруг которых кипели буруны, русло делало странные зигзаги, а у горизонта сквозь синеватый вечерний туман уже проступали невысокие, поросшие густым темным лесом уральские предгорья. Плыть по такой реке было нелегко, и Фрол успел пару раз изрядно переволноваться, пока не понял, что его бородатый спутник с диковинным именем - человек опытный и ходит здесь не в первый раз. Чем дальше на юг, тем круче становились берега. Временами Печора текла словно в глубоком ущелье: солнце исчезало за поросшими темным еловым лесом склонами, и казалось, наступали сумерки. На берегах было абсолютно безлюдно. Лишь пару раз Фрол заметил черные, явно брошенные в давние годы избушки, и один раз на высоком откосе мелькнул высокий раскольничий крест. Дхар почувствовал странную, неведомую ему силу, шедшую от черного креста, но лодка свернула за поворот, и Фрол потерял его из виду. Он хотел спросить об этом у своего спутника, но, поглядев на угрюмое лицо Оюшминальда Савиновича, так и не решился. Они плыли долго, пользуясь бесконечным летним вечером. Очевидно, бородач спешил, а может, не хотел останавливаться на ночлег у пустынного берега. Наконец стемнело. Откуда-то из-за высоких холмов пополз туман, берег начал исчезать из виду, и Фролу стало не по себе. Внезапно он почувствовал себя так же, как когда-то в шумной Столице, куда попал впервые школьником. Там, в каменном лабиринте, среди огромной толпы, и здесь - на пустынной реке, среди чужих непонятных лесов - дхар ощущал себя маленьким и беззащитным. Но Фрол тут же одернул себя. Эта земля для него не чужая. Это страна предков, давняя отчизна "серых дхаров". И теперь он, потомок Фроата Великого и Гхела Храброго, возвращается сюда, чтобы увидеть то, что видели они. Эта мысль как-то сразу успокоила, и дхар уже совершенно невозмутимо глядел на белый туман, сползавший с берега и стелющийся по воде. Наконец Оюшминальд Савинович свернул к берегу. Очевидно, он специально плыл сюда. Сразу же за прибрежными деревьями темнела избушка, и Фрол мысленно согласился, что ночевать здесь куда сподручнее, чем под открытым небом. К ночи похолодало, но печь разжигать не стали, а развели у избы небольшой костер. Фрол извлек из рюкзака купленные в Столице консервы. Мужик, покачав головой, принес из катера внушительный кус копченого мяса и большую бутыль, заткнутую пробкой. Он вновь критически поглядел на Фрола и кивнул на бутылку. Дхар, усмехнувшись, извлек из рюкзака кружку. Его трудно было смутить коньяком князя Ухтомского, а уж перед такой привычной микстурой Фрол и подавно не испытывал ни малейшей робости. Вскоре дело пошло веселее. Копченое мясо (мужик пояснил, что это кабанина) оказалось вполне к месту, да и самогон, к некоторому удивлению дхара, был не особо мерзким. Постепенно разговорились. Бородач не спрашивал Фрола, зачем тот едет в Якшу, следуя давнему местному обычаю, и дхар решил рассказать об этом сам. Правда, поведал не обо всем, ограничившись тем, что сообщил о живших в этих краях предках, выселенных в годы коллективизации. Желание повидать родину предков не могло вызвать удивление даже у Оюшминальда Савиновича. Немного позже Фрол добавил, что, по слухам, кто-то из его родственников бежал с этапа и ушел в лес. Бородач задумался, потом уверенно заявил, что слыхал о чем-то подобном. Здесь и вправду в давние годы было несколько сел, где жили то ли старообрядцы, то ли зыряне. И действительно, несколько семей бежали от ГПУ в лес и жили там много лет. Во всяком случае он сам однажды видел этих беглецов и даже говорил с одним из них. Фрол как бы невзначай упомянул о снежном человеке, и лицо его собеседника сразу же искривилось ухмылкой. По мнению Оюшминальда Савиновича, эти слухи распускали сами беглецы, чтобы к их убежищу не совались посторонние. Дхар не стал спорить, переведя разговор на проблемы экономических реформ в стране: не хотелось, чтобы его случайный спутник особо интересовался этим достаточно щекотливым моментом. Проблемы политики реформ были должным образом обсуждены, бутыль наполовину опустела, а Фрол так и не решился задать бородачу самый простой вопрос: кто наградил его таким именем и что оно означает. Впрочем, перед сном, укладываясь на разбросанное в углу избушки старое сено, Оюшминальд Савинович, очевидно оценив сдержанность Фрола, сам открыл тайну. Оюшминальдом назвал его отец, комсомольский активист, проводивший в здешних краях коллективизацию. Имя достойного потомка Савина должно означать Отто Юрьевича Шмидта на Льдине - будущий Оюшминальд родился как раз после челюскинской эпопеи. Бородач со вздохом сообщил, что несколько раз пытался стать просто Осипом, но в конце концов привык, особенно после одного случая в Сыктывкаре, когда его благодаря имени приняли за шведа. Фрол остался невозмутим, но решил, что имя Фроат, хотя и напоминает, по мнению всезнайки Келюса, что-то иранское, звучит все же как-то скромнее. В Якшу прибыли около полудня. Это действительно оказалась небольшая деревенька, окруженная со всех сторон высокими, поросшими лесом холмами. На маленькой полуразвалившейся пристани было пусто, на берегу тоже никого не видать, лишь слышался собачий лай - четвероногое население Якши на свой лад приветствовало гостей. Покуда Оюшминальд Савинович и Фрол крепили катер, откуда-то из-за крайней избы появился первый абориген, очевидно привлеченный шумом мотора и собачьим концертом. К некоторому удивлению Фрола, это оказался молодой парень без бороды, что смотрелось в этих местах как-то несолидно. Впрочем, спутник Фрола отнесся к безбородому аборигену весьма уважительно, приветствовав по имени-отчеству, которые дхар, занятый катером, не успел расслышать. Покуда Фрол доставал свой рюкзак и разминал ноги на поросшем редкой травой берегу, его спутник и абориген успели обменяться несколькими фразами, после чего безбородый многозначительно поглядел на дхара и, чуть нахмурившись, направился прямо к нему. Все разъяснилось быстро. Безбородый оказался участковым в чине лейтенанта. Паспорт Фрола вновь был изучен самым тщательным образом, после чего лейтенант, оценивающе оглядев гостя, бросил внимательный взгляд на его рюкзак. Фрол немного забеспокоился: в рюкзаке среди вещей лежал револьвер, а объясняться по этому поводу с местной властью никак не входило в его планы. Наконец участковый, не возвращая паспорта, заявил, что лицо Фрола он уже где-то видел, и потребовал, чтобы "гражданин Соломатин" последовал за ним. Фроат не стал спорить. Они пришли не в отделение милиции, которого в Якше, судя по всему, не было и в помине, а прямо в дом, где и проживал лейтенант. Участковый извлек из занимавшего пол-избы сундука пачку розыскных объявлений и стал неторопливо пересматривать их, то и дело поглядывая на Фрола. Когда эта процедура ничего не дала, лейтенант немного удивился, по уверенно повторил, что видел уже лицо гражданина Соломатина, и предложил Фролу предъявить документы, которые могли бы дополнительно засвидетельствовать весьма подозрительную личность дхара. Документов у Фрола, кроме отданного участковому паспорта, не оказалось, но во внутреннем кармане куртки он внезапно обнаружил небольшую книжечку орденское удостоверение, которое брал еще перед отъездом в Столицу, чтобы предъявить в военкомате, и забыл положить на место. Вид удостоверения, похоже, очень удивил бдительного участкового. Осторожно открыв книжечку, он сличил фамилию с паспортом, а затем вдруг, вновь поглядев на дхара, хлопнул себя по лбу. Память у лейтенанта была действительно неплохой: он запомнил фотографию в газете, где улыбающийся Фрол демонстрировал журналистам только что полученную от Президента награду. Фрол, с достоинством выслушав извинения, получил обратно свой паспорт, после чего был напоен чаем с брусникой. Лейтенант, выслушав краткую версию рассказа об исчезнувших в период коллективизации родственниках, задумался. К сожалению, он знал об этом еще меньше, чем его бородатый знакомый с экзотическим именем. Участковый смог лишь добавить, что работа в районном архиве уже ведется, и вскоре все невинно пострадавшие будут реабилитированы. Впрочем, когда Фрол упомянул, о таинственном лесе, лейтенант внезапно оживился. Он оказался родом из Якши, и лес, вокруг которого из года в год менялись караулы, конечно же, был ему известен. Фрол узнал, что первый кордон начинался почти сразу же за деревней, однако он был вполне проходим: солдаты стерегли лишь небольшую лесную дорогу. А вот дальше, за заброшенным лагерем, кордон был жестким, охватывая весь лес. Впрочем, дальше опушки солдаты, насколько было известно, не ходили. О лесе говорили всякое, но лейтенант, не веривший, в силу своего служебного положения, в снежных людей, мог лишь предположить, что кто-то из раскулаченных действительно укрывался в еловой чаще, но есть ли там кто-либо в данный момент, сказать затруднился. Тем более что солдаты ушли почти год назад, а за это время таинственный лес вполне мог опустеть. В конце концов лейтенант не только показал Фролу узкую дорогу, ведущую через лес к брошенному лагерю и дальше, к последним кордонам, за которыми находилась охраняемая чаща, но, чувствуя себя немного виноватым перед заподозренным им орденоносцем, снабдил дхара плащом, накомарником и высокими сапогами, заявив, что в курточке и кроссовках в лесу придется туго. Фрол, не став отказываться, поблагодарил лейтенанта и зашагал по лесной дороге, выслушав напоследок совет быть поосторожнее, а также, буде пропавшие беглецы все же найдутся, уговорить их зайти в Якшу и выправить у местного Анискина паспорта. Фрол пообещал и то и другое и, ускорив шаг, скрылся за поворотом. Лес обступил его, странный, темный, сырой. Среди старых нахохлившихся елей не пели птицы, и только был слышен негромкий шум от качавшихся на ветру тяжелых еловых лап. Фрол умел ходить быстро. Он умел ходить и очень быстро, а в армии неплохо бегал кросс. Дорога была хотя и узкой, но ровной, и дхара то и дело подмывало как следует пробежаться, тем более что пройти предстояло, по словам участкового, не менее полусотни километров. Однако Фрол сдерживал себя: силы еще могли понадобиться. Где-то через пару километров он наткнулся на брошенный пост. У дороги стоял небольшой грибок, когда-то выкрашенный в защитный цвет, а сама дорога была перекрыта деревянным шлагбаумом. Надпись "Закрытая зона. Проход воспрещен", которую еще можно было разобрать на врытой в землю доске, свидетельствовала, что именно здесь начинался кордон. Впрочем, сейчас тут было тихо и пусто. Фрол обошел шлагбаум и направился дальше. Часа через два он остановился, присев на старую поваленную ель, чтобы передохнуть. Дхар прикинул, что до ночи может пройти чуть больше половины пути и ночевать придется прямо среди деревьев. Эта мысль не доставила особого удовольствия, тем более что Фрол не захватил даже свитера. Он пожалел, что с ним нет старого мотоцикла, который враз бы решил все проблемы, доставив Фрола к месту назначения за какой-то час-полтора. И вдруг Фроат поймал себя на мысли, что поступает неправильно. Этот странный лес, эти холмы, это серое, покрытое низкими дождевыми тучами небо - не чужбина, куда случайно занесла его судьба- Это была его родина, земля дхаров. Фрол подумал, что предки не поняли бы его, расскажи он им о мотоцикле. Дхары умели передвигаться быстро без всякой техники. Здесь, под этими темными елями, Фрол-Фроат начал это чувствовать. Усмехнувшись собственной непонятливости, он снял плащ и сапоги, скатал все это и приторочил к рюкзаку. Затем стал посреди дороги, поднял лицо к серому небу и, взглянув на быстро несущиеся куда-то на запад облака, закрыл глаза.
– Истинный Лик, - прошептал он.
– Ахно Хэйлу, ~ повторил он по-дхарски и, все еще не отрывая глаз, почувствовал, как земля уносится куда-то вниз, распрямляются плечи, наливается силой тело. Его и одновременно не его когтистые лапы уже не испугали Фроата, как когда-то в Столице. Здесь, на древней земле, он уже не казался себе гигантопитеком из книги по палеонтологии. Он был дхаром и чувствовал себя в этом лесу ничуть не хуже, чем среди убогих "хрущевок" ПГТ Дробь Шестнадцать. Фроат хотел хмыкнуть, но услышал что-то похожее на рычание. Это почему-то развеселило, но вместо смеха из его горла донесся рев. Дхар, махнув огромной лапой, подхватил с земли рюкзак и скатку, свистнул (свистеть он не разучился) и легко, огромными прыжками помчался вперед. Бежать было совсем нетрудно, дыхание оставалось ровным и свободным. Вначале Фроат подумал, что бежит медленно, но, бросив быстрый взгляд вокруг, понял, что едва ли старый мотоцикл помог бы быстрее достичь цели. Фроат удивился, но потом вспомнил: в давние годы дхарские богатыри славились тем, что умели опережать всех своих врагов, даже тех, кто ездил верхом. Теперь это становилось понятным. Где-то через час дхар остановился, но не потому что устал, а просто из желания посидеть минуту-другую на траве и оглядеться. Лес был пуст, по-прежнему не слышалось птичьих голосов, а из низких туч начал накрапывать дождик. Впрочем, дождь теперь был Фроату не страшен, и он, вновь закинув рюкзак со скаткой за спину, продолжил путь. Дхар уже успел привыкнуть и теперь удивлялся, почему люди считают, будто бежать труднее, чем ходить. Сейчас ему казалось, что бег - самый естественный вид передвижения. Лес казался бесконечным, и Фроат начал было волноваться. Он не знал дороги и мог попросту заблудиться. Впрочем, дхар успокаивал себя тем, что лесная просека, по которой он бежал, никуда не сворачивала и другого пути здесь, по-видимому, нет. Приближался вечер. Фроат все бежал, понемногу начиная уставать. Он уже подумывал остановиться и отдохнуть как следует, а то и разбить лагерь для ночлега, как внезапно лес расступился. Дорога вывела Фрола на каменистое предгорье, поросшее высокой травой и редким кустарником. Дхар остановился и, не выходя из лесу, осторожно огляделся. Дорога шла теперь вверх по склону, затем уходила куда-то в глубь леса, который рос на склонах невысокой горы. Очевидно, где-то там был перевал, за которым, по словам участкового, находился главный кордон. Лагерь Фроат увидел почти сразу. У подножия горы вытянулся неровный квадрат, внутри которого виднелись невысокие серые сооружения, очевидно уцелевшие бараки. По углам квадрата дхар разглядел бревенчатые вышки охраны. Ни в лагере, ни около него не было ни души. Фроат вспомнил рассказы про местные привидения и усмехнулся. Лагерь ничем его не заинтересовал, и дхар собрался было, немного передохнув, направиться к перевалу, но тут слух уловил отдаленный собачий лай. Фроат замер. Где-то далеко, как раз там, где стояли серые бараки, лаяла собака. Дхар подумал, что это может быть какая-то отбившаяся от охотников одичавшая псина, но внезапно залаяла вторая собака, затем еще несколько, и вскоре над опустевшим лагерем слышался звонкий собачий концерт. Фроат решил не рисковать. Его непривычный вид мог вызвать неприятности, и дхар, сняв рюкзак и присев на траву, закрыл глаза, пытаясь вновь ощутить себя человеком. Вскоре он почувствовал холод и, открыв глаза, убедился, что пора надевать сапоги. От Истинного Лика не осталось и следа, только на руке краснела ссадина. Где и за что он успел зацепиться, Фроат так и не вспомнил. Одевшись, он достал из рюкзака револьвер в самодельной полотняной кобуре и прикрепил его под мышкой. Теперь можно было идти дальше. До лагеря было не меньше трех километров. Фрол шел не спеша, прикидывая, что может быть за покосившейся серой оградой. Едва ли там могли оставаться люди. Скорее, там можно встретить стаю одичавших собак, и тут оставалось надеяться только на револьвер. Дорога стала заметно лучше. Когда-то, много лет назад, ее сделали на совесть, и прошедшие десятилетия не смогли окончательно ее уничтожить. Где-то за километр от распахнутых лагерных ворот Фрол увидел поваленный щит, на котором была надпись, но ни от букв, ни от фона теперь не осталось и следа. Впрочем, о чем могла сообщать надпись на щите, догадаться было нетрудно. Лай стих, однако время от времени со стороны лагеря слышались какие-то звуки, и Фрол уже несколько раз подумывал, не достать ли ему револьвер для пущей надежности. Шагах в трехстах от ворот что-то остановило дхара. Он поглядел вперед: у ворот и вдоль порядком развалившегося забора никого не было. Но что-то по-прежнему не пускало дальше, и Фрол внимательно осмотрелся. Справа - все пусто и голо, но слева он заметил ровный ряд деревьев, явно посаженных человеческой рукой. Приглядевшись внимательнее, Фрол понял, что задержало его. За деревьями было кладбище. Сквозь зеленые ветви просматривался долгий ряд могил, над которыми стояли простые деревянные памятники с когда-то покрашенными, а теперь совершенно облезшими пятиконечными звездами. От погоста веяло страшным холодом. Фрол тут же вспомнил катакомбы под Столицей, но пересилил себя и, осторожно поглядывая по сторонам, направился прямо к ровной линии выросших за эти годы елей. Это было действительно кладбище. Могилы успели просесть, деревянные памятники покосились, некоторые рухнули, но сомнений не было: прямо за деревьями находились могилы со звездами. Ни одной надписи не уцелело, но Фрол понял, что здесь были похоронены бойцы охраны. Один из памятников оказался выше прочих, звезда была жестяная, вся проржавевшая, но табличка, сделанная из литого чугуна, сохранилась неплохо. Фрол прочитал краткую надпись. Под жестяной звездой лежал майор НКВД Пров Иванович Евдокимов. Могил под деревянными звездами было много. Фрол понял, что слухи о поразившей лагерь эпидемии оказались похожими на истину. Под жестяной звездой был похоронен один Евдокимов, и дхар решил, что покойный майор был, судя по всему, начальником лагеря. Дхара немного удивило, что он видит только могилы охранников, но, пройдя немного дальше, все понял. Сразу же за кладбищем находилось большое поле, покрытое курганами братских могил. Некоторые из них были уже раскопаны, очевидно медведями или росомахами, и в траве желтели полуразвалившиеся кости. Здесь навсегда остались заключенные штрафного лагеря. Чувство холода стало почти физически ощутимым, и Фрол поспешил вернуться на Дорогу, ведущую к воротам. Теперь сомнений не оставалось: все, от начальника до последнего зэка, действительно погибли много лет назад и были похоронены на этом кладбище. Значит, если и был кто-нибудь за оградой, он не имел к давно брошенному лагерю никакого отношения. У ворот было тихо. Дхар прислушался. Еще метров за сто от ворот он слышал доносившиеся из лагеря звуки, голоса, несколько раз начинала лаять собака, теперь же, когда он оказался рядом, все стихло. Это молчание понравилось Фролу еще меньше, чем слышанный им шум. Он достал револьвер и заглянул за ворота. То, что было когда-то лагерем, поросло высокой травой, какими-то желто-белыми цветами на высоких стеблях; кое-где выросли молодые деревья и густой кустарник. Бараки, выглядевшие издалека почти целыми, вблизи казались совершенно разрушенными. Почти у всех давно рухнула крыша, между бревенчатых стен вымахали высокие деревья. Вышки охраны покосились и держались каким-то чудом. Над мертвым лагерем стояла тишина, и Фрол готов был поклясться, что к этому страшному месту много лет никто не приходил. Вздохнув, Фроат спрятал совершенно ненужный револьвер и шагнул за ворота, сразу же утонув по колено в высокой траве. Он прошелся вперед, поглядывая по сторонам, но ничего примечательного не заметил. Плац, когда-то аккуратно ухоженный, зарос особенно буйно, и, если бы не рухнувшие остатки того, что когда-то было трибуной, Фрол бы не понял, что перед ним. Сразу же за плацем стояли несколько небольших домиков, сохранившихся немного лучше. Очевидно, здесь были когда-то служебные помещения и жила охрана. Туда Фрол не пошел и уже собирался повернуть назад, как вдруг где-то совсем рядом залаяла собака. Дхар дернулся, выхватил револьвер и оглянулся. Высокая трава стояла ровно, не шелохнувшись, вокруг по-прежнему - ни души, но собака все лаяла, пока чей-то грубый голос не приказал: "Тихо, Алмаз!" - и лай стих. Вдруг Фрол почувствовал вокруг себя какой-то шелест, тихий шепот, как будто его окружили десятки невидимок. Кожей ощущая чьи-то взгляды, он вновь обернулся, но все оставалось по-прежнему, только в разрыве туч блеснуло солнце, и капельки недавнего дождя на траве засверкали тысячами отблесков. Фрол, чертыхнувшись, направился к ближайшему бараку. Он заглянул за рухнувшую стену, но внутри не было ничего, кроме выросшей почти в метр высотой травы. Если кто-то и прятался среди развалин, то во всяком случае не здесь.
– Эй!
– не выдержал дхар.
– Где вы все, ёлы!
– Да здесь мы, парень!
– услыхал он у самого уха. Говорила пустота. Никого ни рядом, ни дальше не было.
– Слышь, парень,- продолжал невидимый,- какой сейчас год?
– Девяносто второй, - автоматически ответил Фрол.
– Вот черт!
– послышался другой голос, не похожий на первый.
– Уже девяносто второй! Ну, приплыли...
– Ты что, парень, беглый?
– Говоривший был где-то совсем рядом, но Фрол по-прежнему видел лишь высокую траву и почерневшие бревна рухнувшего барака.
– Да что вы пристали, в карету вас! Вы-то кто?
– Мы-то, - недобро протянул голос, но тут в воздухе прошелестело: "Шухер!" - и третий голос, хриплый, полный злости, проскрежетал: "Молчать, сволочи!" И тут началось такое, что окончательно поразило дхара. Весь барак загудел, заревел голосами, кто-то крикнул: "Да он все равно нас слышит!", "Сколько можно!", "Пошли вы, суки!". Многие выражения оказались куда покрепче, и Фрол поспешил отбежать в сторону. Шум не утихал. Теперь голоса слышались из всех бараков, бешено лаяли собаки, кто-то невидимый приказывал замолчать. Вдруг грянул винтовочный выстрел, затем другой - и все стихло.
– Психи, - выдохнул сбитый с толку и изрядно напуганный Фрол.
– А ну вас, елы! Сходите с ума сами. Фроат повернулся, чтобы побыстрее покинуть это жуткое место, но внезапно чей-то голос, властный, явно привыкший повелевать, остановил его.
– Погодите, товарищ!
– Невидимый стоял совсем рядом.
– Вас можно на несколько слов?
– Можно, - вздохнул дхар.
– Только, может, вы перестанете прятаться? "Зарница" здесь, что ли?
– Мы не прячемся, просто вы нас не видите. Я стою прямо перед вами. Моя фамилия Евдокимов. Майор Евдокимов. Фрол вспомнил надпись на чугунной плите, и его передернуло.
– Вы, я вижу, человек храбрый, - продолжал невидимый Евдокимов.
– За эти годы сюда заходили несколько каких-то типов... В очень странной форме... Но они бежали сразу же. Один даже пытался стрелять... Почему-то это обстоятельство показалось невидимому майору очень забавным, и он коротко рассмеялся.
– В общем-то вы нас можете увидеть, когда стемнеет. Если у вас есть время...
– Сдаюсь, - вздохнул дхар.
– Я Соломатин Фрол Афанасьевич, Кировская область, поселок имени Шестнадцатого Партсъезда. Холост. Сержант запаса, ёлы. Галлюцинациями покуда не страдал.
– Мы не галлюцинация, товарищ Соломатин. Я начальник особого лагеря при Кировском управлении ГУЛАГа...
– Видел, - буркнул Фрол.
– Под жестяной звездой.
– Да, - согласился невидимый голос.
– Мы все остались там. Какая-то эпидемия... Я умер одним из последних. Это было в июне тридцать восьмого... А потом мы все вновь очутились здесь, и с тех пор все повторяется каждый день. Днем вы нас не видите, но для меня и для всех остальных все совершенно реально... ~ Ага... бывает... Вы вот что, товарищ майор НКВД... Знаете, ёлы, не люблю в жмурки играть! Когда стемнеет, подойду к воротам. Вот тогда и поговорим. Идет?
– Хорошо, - вновь согласился невидимый.
– Буду ждать вас в полночь. Очутившись за пределами лагеря, Фрол еле подавил в себе инстинктивное желание бежать что есть духу по направлению к лесу. Он чувствовал, что ему в спину по-прежнему смотрят, и не хотел ронять себя даже в глазах призраков. Дхар не спеша добрался до опушки, прошел немного в глубь леса, чтобы проклятый лагерь исчез за деревьями, и, найдя небольшую поляну, без сил рухнул на траву. Он ожидал встретить всякое. Снежных людей дхар по понятным причинам не боялся, яртов научился остерегаться, но больше всего опасался обыкновенных людей, которые бывали похлеще упырей и февральских волков. На развалинах лагеря он боялся встретить банду беглых зэков или одичавшего в этих лесах браконьера. К тому, что пришлось увидеть, а точнее, услышать, дхар готов не был. Дед рассказывал всякое, но о лагерях, населенных призраками, Фролу слышать не приходилось. Впрочем, на встречу в полночь Фроат твердо решил идти: он привык держать слово, даже если оно было дано давно сгинувшему майору НКВД. Времени было достаточно, и дхар, поставив будильник наручных часов на одиннадцать вечера, попытался заснуть. К его удивлению, он уснул почти мгновенно, без всяких сновидений. Поздний летний вечер уже начал спускаться над предгорьем, из лесу тянуло холодной сыростью, и Фрол плотнее завернулся в длиннополый плащ из плотной ткани. Он еще раз подумал о свитере, который бы здесь явно не помешал, и не спеша направился к темнеющему вдали лагерю. Пройдя где-то полдороги, Фрол понял, что лагерь смотрится как-то по-другому. Вглядевшись, он сообразил: среди мертвых развалившихся бараков горит свет. Он был еле заметен, но постепенно, по мере того как тьма окутывала окрестности, становился ярче. Теперь Фрол мог уже разглядеть, что это светят прожекторы с вышек, а над воротами горят большие фонари. Дхар, решив не удивляться, ускорил шаг. Да, лагерь был освещен, но, подойдя ближе, Фрол увидел, что это уже другой лагерь. Ни следа виденного им днем запустения не осталось. Забор стоял ровно, исчезли проломы, над высокими ровными досками змеями вилась колючка. Ворота, бессильно распахнутые днем, теперь были плотно заперты. Вскоре Фрол понял, что изменилось не только это. На вышках, которые теперь стояли ровно и вовсе не казались готовыми рухнуть в любой момент, темнели чьи-то силуэты, а у ворот в свете фонарей застыл караульный с карабином, штык которого отблескивал в электрических лучах. Фрол хотел остановиться и повернуть назад, но решил все же выяснить, что скрывается за деревянным забором. Несмотря на яркий свет, фигуры на вышках и силуэт караульного у ворот казались бледными, словно полупрозрачными, но по мере того, как тьма накатывалась на пологий склон, те, кто стоял на посту, становились все более явными, словно загустевали. Фрол мог уже различить зеленый цвет формы и яркие пятнышки петлиц на гимнастерках. Он остановился у ворот, не дойдя шагов десяти до стоявшего на посту караульного. Это был молодой парень, который выпрямился по стойке "смирно", направив штык карабина прямо в зенит, но глаза его заинтересованно и с некоторым испугом глядели на дхара.
– Привет, - хмыкнул Фрол, - как служба? Часовой не ответил, но быстро кивнул. Взгляд его, как успел заметить дхар, стал совсем жалким, словно солдат готов заплакать. "Под какой ты звездой лежишь, парень?" - подумал Фрол и поглядел на часы: без двух минут полночь. Дхар хотел было сказать еще что-нибудь странному часовому, но тут отворилась калитка, которой, как помнил Фрол, днем не было и в помине, и за ворота вышел невысокий, широкоплечий, очень крепкий на вид человек в плотно сидящей на нем темно-зеленой форме, фуражке со звездой и с широкой портупеей, которую оттягивала желтая кобура. При виде этого человека часовой замер.
– Вы точны, товарищ Соломатин!
– Фрол понял, что перед ним майор Евдокимов. Они подошли друг к другу. Евдокимов протянул плотную округлую ладонь. Дхар автоматически подал руку, но пальцы зачерпнули пустоту.
– Извините, - вздохнул майор.
– Увидел живого человека и обрадовался... Давно здесь никого не было! Хорошо, что вы пришли! Завтра мне надо будет что-нибудь сказать заключенным. Мы еле загнали их в бараки...
– Слушайте, майор, - перебил его Фрол. Очень хотелось перейти на привычное "ты", но что-то останавливало; все-таки он разговаривал с призраком.
– Что у вас тут, ёлы, происходит? Сталин помер, всех давно реабилитировали, таких, как вы, на пенсию отправили. Что вы тут с ума сходите?
– Я бы лично рад сойти с ума, - жестко усмехнулся Евдокимов.
– Да, товарищ Сталин умер, мы знаем. Нам сказал это один заброда, прежде чем свалиться в обморок... И наши заключенные уже не нуждаются в реабилитации, так же как и я в пенсии. Не знаю, сможете ли вы нам чем-нибудь помочь. Во всяком случае я рад поговорить с живым человеком.
– А я не совсем человек.
– Фрол увидел, что лицо майора застыло.
– Я дхар. Может, слыхали?
– А-а-а, - протянул с облегчением Евдокимов, и его лицо вновь ожило. Дхары! Ну конечно же, здесь жили дхары! Там, за горой, была их деревня... Но почему вы говорите, товарищ Соломатин...
– А потому, - перебил его Фрол.
– На слово поверите или, ёлы, доказать?
– Постойте, постойте, - пробормотал начальник лагеря, не отвечая Фролу. Тот старик, что приходил как раз перед эпидемией! Он говорил, что он из каких-то "серых дхаров". И чтобы мы не трогали эти камни у горы...
– Камни у горы...
– повторил Фрол, и его сердце дрогнуло.
– Камни? Дхори Арх?
– Большие гранитные валуны. Они стояли кругом, там были еще какие-то могилы. И старик сказал...
– Стоп, - прервал его дхар, - давайте-ка, ёлы, по порядку...
– Да, - кивнул майор, - извините. Нам действительно есть о чем поговорить, товарищ Соломатин. Я бы пригласил вас к себе, но у вас нет разрешения на посещение лагеря. Понимаю, со стороны это выглядит странно, но, наверное, в аду тоже строгий порядок.
– Наверное, ёлы. Ну ладно, начальник, кто первый рассказывать будет? Утро застало Фрола уже в пути. Он встал еще до рассвета и быстро пошел по дороге, ведущей к перевалу, стараясь не смотреть налево, где оставался лагерь призраков. Там еще горели огни, слышался собачий лай, но дхар шел не оглядываясь, и вскоре ветви старых елей, растущих на склоне горы, закрыли каменистый пустынный склон. Собачий лай затих вдали, и Фроат облегченно вздохнул. Большая часть пути осталась позади, и он вновь подумал, что скажет тем, кого встретит в таинственном лесу. Остатки кордона Фроат заметил сразу же за перевалом. Среди поляны виднелись несколько покинутых домиков, за ними тянулись ряды аккуратных деревянных бараков, рядом стоял брошенный ЗИЛ со снятыми колесами и выбитым передним стеклом. Дальше дорогу преграждал очередной шлагбаум, а за ним Фрол с немалым удивлением обнаружил два ряда траншей и большой блиндаж. Очевидно, лес охраняли действительно на совесть. Прямо за блиндажом начиналась просека, перед которой вились ряды колючей проволоки, а дальше угрюмо темнела опушка леса. Фрол, без особого труда перебравшись через колючую проволоку, уже собрался идти прямо к опушке, но тут же подумал, что просека слишком аккуратно расчищена. Будь он, скажем, командиром на этом кордоне, то именно здесь разместил бы минное поле. Мгновенно похолодев, Фрол обругал себя за беспечность и, перебравшись обратно за проволоку, стал внимательно осматривать окрестности. Шагах в двадцати он заметил столб со щитом. Подойдя ближе, он вновь как следует обругал себя: надпись на щите честно предупреждала, что за ней начинается минное поле. Фрол нашел камень покрупнее и кинул его на просеку. Камень подпрыгнул, покатился и замер. Дхар подумал было, что мины перед уходом сняли, но на всякий случай решил повторить опыт. На этот раз камень был поменьше, но хватило и его: над землей взлетел черно-желтый фонтан, по барабанным перепонкам ударил грохот, и взрывная волна прижала Фрола к земле.
– Сапожники, ёлы!
– пробормотал вконец обозленный Фроат.
– Хоть бы мины сняли! Он прислушался: вокруг, на брошенном кордоне и на близкой лесной опушке, было тихо. Вдруг что-то чуть заметно зашелестело, ветви на опушке дрогнули. Фрол замер. Огромный черный силуэт мелькнул в просвете между елями. Громадная голова на секунду выглянула из ветвей и тут же пропала.

Глава восьмая

ПРОРОЧЕСТВО ГХЕЛА

Фрол ни разу в жизни не имел дело с минами. Конечно, в армии его учили всякому, но сержанту артразведки в основном приходилось заниматься совсем другими делами. К тому же здесь, среди дикого леса, ничего даже отдаленно напоминающего миноискатель найти было невозможно. Поэтому дхар решил не спешить. Он направился вдоль кордона, поглядывая то на начиненную смертью просеку, то на недоступный лес. На опушке было пусто, но Фрола не оставляло чувство, что из-за деревьев кто-то наблюдает. Черная фигура больше не показывалась, и дхар не был до конца уверен, кого, собственно, ему пришлось увидеть. Пройдя около километра, он вдруг заметил, что в одном месте через просеку идет узкая тропа, обозначенная воткнутыми в землю еловыми ветками. Сомнений не было, кто-то проложил проход сквозь минное поле. Фрол обрадовался и уже хотел свернуть к лесу, но вовремя остановился. Тот, кто проложил проход, мог обезопасить себя, оставив на дорожке несколько мин для незваных гостей. Во всяком случае так поступил бы на его месте сам Фрол. Подумав, он решил не рисковать и направился дальше. Где-то метров через триста он наконец нашел то, что искал- Просека в этом месте заметно сузилась, к тому же посреди нее зияли две свежие воронки. Очевидно, какие-то неосторожные звери нашли здесь свой конец. Таким образом, по крайней мере половина просеки - та, где разорвались мины, была безопасна. Отметив это место, дхар повернул назад и, побродив среди брошенных бараков и домиков, подобрал как раз то, что требовалось, - узкий длинный железный прут. Конечно, на щуп миноискателя он походил весьма отдаленно, но выбирать не приходилось. Фрол никогда не завидовал саперам и теперь лишний раз убедился в своей правоте. К счастью, песчаная почва на просеке была мягкой, к тому же размягченной недавним дождем, и щуп входил в нее, как в масло, но все равно каждый шаг давался с огромным трудом. То и дело щуп утыкался во что-то твердое, и приходилось обходить опасное место- Вскоре Фролу стало жарко, легкий рюкзак начал оттягивать плечи, приходилось то и дело вытирать выступающий на лбу пот. За час дхар еле-еле сумел добраться до первой из воронок, где можно было немного передохнуть. Вокруг по-прежнему, казалось, не было ни души. Но, вглядевшись в близкую уже опушку леса, Фрол заметил: в нескольких местах высокая трава на пригорке время от времени чуть заметно колышется. Итак, за ним, похоже, следят, причем, как прикинул Фрол, по меньшей мере двое. Он подумал, что в случае опасности бежать некуда, даже залечь под выстрелами на этом утыканном минами пространстве будет невозможно. Оставалось надеяться, что у тех, кто следил за ним, хватит терпения подождать встречи лицом к лицу. Последний отрезок пути, между воронкой и опушкой, оказался самым трудным. Земля была буквально нашпигована металлом, и Фрол почувствовал, что еще немного - и рука со щупом может дрогнуть. Он то и дело мерил оставшееся расстояние глазами, прикидывая, не безопаснее ли просто перепрыгнуть эти метры, но благоразумие остановило его. На мирной с виду опушке тоже могли быть мины, к тому же те, кто лежал в траве и следил за ним, могли отреагировать на его прыжок неадекватно. Когда до травы на опушке осталось метра полтора, Фрол все-таки не выдержал и" прикинув, что под плотным многолетним дерном мин, судя по всему, нет, собрался с силами и легко перепрыгнул через узкую желтую полосу. Сапоги утонули в траве, дхар выпрямился, огляделся и облегченно вздохнул: полоса смерти осталась позади. Перед ним лежала неширокая, не более двух метров, травяная опушка, за которой начинался лес. Фрол подумал о тех, кто ждет его, но, решив не торопить события, присел на траву и прикрыл глаза: переход дался непросто. Перед тем, что предстояло, хотелось немного отдохнуть. Отдыха, впрочем, не получилось. Где-то через минуту Фрол услыхал совсем рядом шум, шаги и, открыв глаза, увидел прямо перед собою крепкого рыжего парня в комбинезоне, какие носят обычно танкисты. Парень держал в руках "калаш", ствол которого смотрел прямо на дхара. За парнем в комбинезоне стояли еще двое - куда выше его ростом, широкоплечие, в старых, местами порванных ватниках. Все трое обросли внушительными бородами, которые, похоже, весьма модны в этих местах. Они смотрели на Фрола, и взгляды их не обещали ничего хорошего.
– Эннах!
– Дхар не спеша встал. Бородачи переглянулись, наконец один из них буркнул: "Энна", - и вновь наступило молчание. Фрол покачал головой, как бы сожалея о такой встрече, и сделал шаг вперед.
– Стой где стоишь!
– приказал парень с автоматом и передернул затвор.
– Асгум, эд-эрх, - произнес Фрол как можно вежливее, но с легкой иронией. Он решил говорить только по-дхарски, но его собеседники, похоже, предпочитали русский.
– Во-во, - кивнул парень с "калашом".
– Ишь воспитанный... Ну, спасибо. Арман, стало быть... Оружие есть?
– Есть, - признался Фрол, - револьвер.
– А, так ты и по-русски знаешь?
– хмыкнул парень.
– А ну, кидай-ка ствол, полиглот! Да не вздумай дурить, враз порешу! Спорить не приходилось. Фрол, отстегнув кобуру, кинул под ноги бородачам. У него еще оставался нож, но пользы от него в такой ситуации было немного.
– Лихо ты через мины шел, - продолжал между тем парень, - мы все думали, взорвешься или нет. Ты чего через проход не захотел? Фрол пожал плечами. По тону говорившего он понял, что был прав: в проходе его ждал сюрприз.
– Ученый, значит! Ну че, шлепнуть тебя тут, гэбэшник чертов? Или на минах попляшешь?
– Да асха лахэ, - внезапно сказал один из парней в ватнике. Тот, что был с автоматом, недоверчиво поглядел сначала на него, потом на Фрола и наконец вздохнул: - Ладно, пусть катится! Слышь, стукач, можешь идти, мы не будем стрелять. Дойдешь - твое счастье...
– Я не стукач!
– не выдержал Фрол.
– Я к вам шел. Я - дхар. Мой дед жил здесь, его звали Митх... Дмитрий Соломатин...
– Мариба дхор са?
– поинтересовался один из бородачей, поглядывая на Фрола с явным интересом.
– Аст но? Говорил он быстро, с непривычным для слуха произношением, но Фрол понял, что его спрашивают о племени и дхарском имени.
– Ас мариба дхор. Аст но - Фроат, кна Астфану...
– Ну дает!
– не выдержал парень с автоматом.
– Ты еще скажи, что ты Гхел Храбрый! Да какой ты "серый дхар"! Катись лучше, пока не порешили! Фрол хотел было что-то сказать примирительное, но внезапно кровь ударила ему в голову, и руки задрожали от гнева. Здесь, на дхарской земле, где княжили его предки, ему, потомку Фроата Мхага, не верят! Его считают стукачом! Фроат почувствовал, как бешено забилось сердце, задергались от напряжения мышцы... Ветви елей внезапно оказались совсем рядом, секунда и автомат, вырванный огромной когтистой лапой, улетел куда-то за деревья. Вторая лапа лениво щелкнула рыжего по носу, отчего тот рухнул навзничь и побелел. Двое в ватниках отшатнулись, но в глазах у них, как показалось Фроату, мелькнул огонек одобрения. Через минуту Фрол, вновь став прежним, уже склонился над лежавшим на земле скептиком. Тот был без сознания. Очевидно, Фроат несколько недооценил силу своей когтистой лапы. ~- Ничего, - спокойно заметил один из бородачей по-русски, - оклемается... Меня зовут Рох: А это мой брат Лхаст... Они обменялись рукопожатиями, причем руки братьев оказались чуть ли не вдвое шире, чем у Фроата, да и ростом они были заметно повыше. Фроат мог вновь без особого энтузиазма констатировать, что его рост, служивший предметом зависти Келюса, среди дхаров считался едва ли не ниже среднего. Один из братьев, Лхаст, наклонился над упавшим и легко провел ладонью над его лицом.
– Сейчас ему станет лучше, - уверенно заявил он, - не обижайся, Фроат. Серж - даже не серый дхар. Его отец - из белого племени, мать - вообще из черных. Ему неведом Истинный Лик. Лхаст говорил по-дхарски. Фроат быстро привык к необычному произношению, убедившись, что дед учил его языку не зря.
– Почему Серж?
– удивился он.
– Разве это дхарское имя? Фроат тоже перешел на дхарский. Он немного опасался, что его не будут понимать, но, похоже, оба брата вполне разбирали его речь.
– У него нет дхарского имени, - пояснил Рох, - он пришел недавно... На языке мосхотов его зовут, конечно, Сергей, но ему нравится быть Сержем... Наконец Серж пришел в себя и, приподнявшись, испуганно поглядел на Фроата. Тот тем временем уже успел спрятать револьвер и приводил в порядок одежду: плащ не пострадал, но на рубашке отлетели пуговицы.
– Ну что, - поинтересовался Фроат, уловив взгляд рыжего, - познакомились? А может, теперь помиримся? ~ Фу ты!
– выдохнул Серж.
– Извини. Думал, ты гэбэшник... Рост у тебя для "серого дхара" неподходящий... Серж тоже перешел на дхарский; впрочем, слово "гэбэшник" было произнесено, само собой, по-русски.
– Рост - это да, ~ кивнул Фроат, - это я не в батю... Ну что, мир? Они пожали друг другу руки, и Серж отправился искать улетевший куда-то автомат. Очевидно, Фроат и в самом деле разозлился, поскольку грозное оружие было найдено метрах в пятидесяти. "Калаш" висел, зацепившись ремнем за ветку. Тем временем Фроат успел привести себя в порядок. Рох и Лхаст рассказали, что заметили его сразу и все это время следили за ним. Братья хотели окликнуть Фроата и показать безопасную дорогу через проход (там действительно было установлено несколько мин для незваных гостей), но Серж был против, считая, что незнакомец - явно из гэбэшников. Как понял Фроат, гэбэшников здесь ни разу не видели, но заочно привыкли опасаться. Наконец все вновь собрались вместе и не спеша пошли в глубь леса. Шли гуськом, один за другим: Рох объяснил, что сходить с тропы опасно: кое-где были установлены мины, а в некоторых местах незваных гостей поджидали самострелы с натянутой тетивой из медвежьих жил - старинное дхарское оружие. Очевидно, те, кто жил в лесу, имели время продумать систему обороны до мелочей. Идти оказалось неблизко. Всю дорогу Фроата тянуло расспросить своих новых знакомых о том, что творится в загадочном лесу, но Серж и братья буквально закидали вопросами его самого. Пришлось Фроату, совершенно неожиданно для 'себя, выступить в роли историка, политического обозревателя и даже экономиста. Как он понял, до августа прошлого года жившие в лесу регулярно узнавали новости от солдат, стоявших на кордоне. У солдат же выменивали одежду, обувь, соль и даже батарейки для коротковолнового приемника. Правда, за счет чего происходил обмен, Фроату не сказали, и дхар понял, что его спутники явно что-то недоговаривают. После того как солдаты спешно снялись с места и ушли, дхары начали понемногу выходить из лесу, однако только ночами и недалеко. Батарейки в приемнике сели через два месяца, и теперь Фроату пришлось рассказывать обо всем, случившемся в стране за этот непростой год. Известие о том, что Фроат был у Белого Дома - про орден дхар на всякий случай умолчал, - было принято неоднозначно. Серж откровенно пожалел, что там не было его, прибавив, что еще не расплатился с коммунистами по полному счету. Братья же осторожно заметили, что дхары не должны вмешиваться в дела мосхотов. То, что происходило в прошлом августе у бетонных баррикад, не касалось, по их мнению, племени дхаров. Фроат не мог согласиться с этим, но предпочел не спорить. Он еще слишком мало знал о здешних правилах и традициях. Наконец Фроат, прервав свой рассказ, попытался расспросить парней о них самих. Как выяснилось, Рох и Лхаст были потомками тех, кто ушел в лес в начале 30-х. Они здесь родились и ни разу, если не считать коротких ночных вылазок, не покидали этих мест. Серж оказался родом из Курска. Шесть лет назад он попал в Афганистан, перессорился с "дедами" и в результате угодил в дисбат, откуда и дал деру. Про лес ему рассказал отец, слыхавший о нем от своего деда. Сержу повезло: он добрался сюда со стороны Чердыни, сумев прибиться к одной из рот, направляемых на кордон, добрался до самого леса и в первую же ночь сумел перебраться через минное поле. Теперь, узнав, что ни прежней страны, ни армии, ни большевиков больше нет, Серж мог лишь сожалеть, что пересидел все годы в этой глуши. Парень явно недовоевал, и Фроат подумал, что давать такому "калаш", пожалуй, не стоит. Тропинка долго плутала между деревьями, несколько раз пересекала неширокие ручьи, ныряла в ложбины и .наконец вышла на большую поляну. Посреди нее стоял бревенчатый дом, похожий на те, которые Фроат видел в Якше. Рох пояснил, что раньше здесь была охотничья заимка. Рядом с домом были вырыты несколько землянок, а чуть дальше стоял длинный, сколоченный из толстых досок стол. На поляне было пусто. Рох пояснил, что мужчины ушли на охоту, женщины отправились за ягодами, но через час-другой все должны собраться. Впрочем, кто-то здесь явно был. Из домика выскочила собачонка, а вслед за нею на крыльцо вышел высокий - еще выше Роха и Лхаста - седой старик, одетый в такой же ватник. Увидев его, Рох махнул рукой, старик махнул в ответ и неторопливо, чуть прихрамывая на левую ногу, направился к ним.
– Это наш отец, - шепнул Лхаст Фроату, - его зовут Вар, сын Сатфа. Он последний из Беглецов.
– Он старший?
– догадался Фроат.
– Да. Мы избрали его кна-гэгхэном. Вначале Фроат не понял, а потом сообразил, что в отсутствие князя племенем управляет выборный "сын князя" - кна-гэгхэн. Собачонка, подбежав к Фроату, деловито обнюхала его сапоги, вопросительно взглянула, а потом, вероятно выработав свое мнение о госте, завиляла хвостом и даже попыталась подпрыгнуть, чтобы свести знакомство покороче. При этом, как отметил Фроат, она ни разу не залаяла. Между тем старик подошел к гостю, вопросительно поглядев сначала на него, а затем на сыновей.
– Он дхар, - сказал Рох, - "серый дхар". Он знает Истинный Лик.
– Эннах, - кивнул наконец Вар, приветствуя гостя.
– Кто ты и откуда, "серый дхар"?
– Эннах, эд-эрх, - как можно вежливее поздоровался Фроат и, немного волнуясь, начал: - Я Соломатин, Фрол. Моего деда переселили отсюда в Вятку. Недавно я узнал, что кто-то ушел в лес. И я решил приехать... Фроат чувствовал, что это звучит не особо понятно и убедительно, но старик слушал внимательно, не сводя с него больших глаз.
– Ты Фрол?
– спросил он наконец.
– У тебя нет дхарского имени?
– Он сказал, что его зовут Фроат. Фроат, сын Астфана, - ответил вместо Фрола Серж. Услыхав это, старик вздрогнул, сделал шаг вперед, подойдя к Фролу почти вплотную.
– Что?
– тихо проговорил он.
– Фрол, он сказал правду?
– Да, - растерянно кивнул дхар, - меня зовут Фроат. Мой отец - Астфан, сын Митха... По-мосхотски, Афанасий Дмитриевич...
– Да, конечно... Наверное, там, среди мосхотов, даже "серое племя" забыло наши обычаи. Раньше, Фроат, никто бы не позволил ни тебе, ни твоему отцу носить такие имена. Их могли получить только потомки Фроата Мхага...
– И сейчас это так, - вновь удивился дхар, - только в нашей семье... Фрол, не договорив, умолк. То, что он был потомком Фроата Мхага, всегда воспринималось им совершенно спокойно. Но здесь, в дхарском лесу, это генеалогическое обстоятельство могло быть оценено совершенно по-другому. Дхару стало неудобно, он почувствовал себя чуть ли не самозванцем..
– Хорошо, - сказал Вар, внимательно поглядывая то на смущенного Фроата, то на сыновей.
– Мы еще поговорим об этом, сын Астфана. Нам вообще надо поговорить о многом... Пока мы будем называть тебя Фролом. Ты не будешь возражать? Фроат пожал плечами. Ему, собственно, было все равно. Он лишь вспомнил, что Келюс и Варфоломей Кириллович чаще называли его по-дхарски, а здесь, выходит, ко двору пришлось его русское имя.
– Пойдем, - кивнул старик, - тебя сейчас покормят, Фрол... А потом зайдем ко мне, поговорим... Братья отвели Фроата к деревянному столу. Серж, ругаясь по поводу исчезнувшей куда-то Пелагеи Николаевны, сбегал в одну из землянок и притащил большой кусок вяленого мяса и чугунок с уже остывшей картошкой. Хлеба не было, и Фрол подумал, что в окруженном минными полями лесу его вряд ли легко достать. Фрол успел проголодаться, поэтому ел с аппетитом, не забывая расспрашивать своих новых знакомых о здешнем житье-бытье. Первым делом он узнал, что с едой особых проблем нет, поскольку дичи в лесу хватает, а охотниками дхары все годы были знатными. Кроме того, Беглецы успели захватить с собой достаточно картошки, которая, несмотря на нелегкий климат, росла неплохоПроблемы бывали лишь с солью, но в последние годы удавалось доставать ее постоянно. Правда, вот уже почти год никаких связей с внешним миром лес не имел, но запасы еще были. Вдобавок выращивали лук, чеснок и кое-что из зелени. Как бы ненароком Фрол поинтересовался, хватает ли на всех места: было интересно узнать о численности местного населения. Его тут же уверили, что лес большой и может прокормить не только сотню, но и всю тысячу дхаров. Тут уж Фрол, не выдержав, спросил напрямую. Братья переглянулись, начали что-то прикидывать, и наконец Рох сказал, что сейчас здесь живут восемнадцать дхарских семей, то есть всего где-то под полсотни человек, в том числе около двадцати взрослых мужчин. Фрол заметил, что сотни никак не получается, но Лхаст, несколько пренебрежительно махнув рукой, пояснил, что чуть дальше живут еще несколько семей "белых" и даже три семьи "черных" дхаров. При этих словах присутствовавший при разговоре рыжий Серж сник, посмотрев на Фрола как-то виновато. Дхару тоже стало не по себе. Дед ничего не рассказывал ему о том, что дхары как-то разделялись, да еще почему-то по цвету. И уж тем более Фроат не понимал, чем "серый дхар" лучше "белого". Он не выдержал и спросил об этом у Роха. Тот, очень удивившись, ответил, что племя "серых дхаров" всегда считалось первенствующим. Из этого племени происходили дхарские князья, только "серые" умели принимать Истинный Лик, и к тому же лишь они не покорились в давние годы мосхотам, пока молнии князя Семена не перебили их богатырей. Все это он объяснял таким тоном, словно Фрол был ребенок, почему-то не выучивший таблицу умножения. Фрол, воспитанный в несколько иных традициях, попытался возразить, но его не стали слушать. Лхаст лишь заметил, что, вероятно, мосхоты сбили уцелевших дхаров с толку, если потомок Фроата Мхага не видит разницы между собой и каким-то "черным" дхаром, попросту говоря, диким чугом. Кровь ударила в лицо Фроата. "Чугами" дразнили дхаров победители-русские. "Чугом" называл его Волков. Он не хотел слышать этого слова, но в последнюю секунду все же сдержался. В этом лесу он - лишь гость. Братья, похоже, не обратили внимания на его реакцию, и Рох продолжил рассказ. Из Беглецов, ушедших от энкавэдистов, в живых оставался только их отец, старый Вар. Фрол было удивился, но Рох пояснил: в лес успели уйти главным образом старики и дети. Мужчины вместе со взрослыми членами семей были вывезены раньше и не сумели бежать. Многие погибли от болезней, особенно в первые годы, а некоторые ушли из лесу в конце пятидесятых, узнав о смерти Сталина и об объявленной амнистии. Фрол вновь удивился: он ничего не слыхал о вернувшихся и подумал, что едва ли дорога поверивших в амнистию оказалась очень гладкой. За последние годы в лес сумело перебежать всего трое, одним из которых был Серж. Очевидно, дхары начали постепенно забывать о тех, кто ушел в таинственный лес, принимая рассказ о них за очередную легенду, подобную сказаниям о Ранхае и Гхеле. Несколько раз солдаты по громкоговорителю предлагали дхарам выйти из лесу, обещая полную безопасность, но последовать этому совету решились немногие. Впрочем, с солдатами давно научились ладить. Их уход был воспринят не как освобождение, а как разрыв столь привычных за долгие годы связей. Тут Фрол, вновь не выдержав, поинтересовался, что дхары собираются делать теперь, когда блокада снята, а власти, столь долго их преследовавшей, нет и в помине. Братья на минуту задумались, наконец Рох заметил, что это должно решать Великое Собрание - Ахусо Т'Йасх, но многие из тех, кто родился здесь, едва ли захотят вернуться в большой мир. Кроме того, добавил он, понизив голос и оглянувшись по сторонам, скоро должен прийти эннор-гэгхэн. А уж эннор-гэгхэн скажет, что делать дхарам. Фрол вспомнил скептическую физиономию Келюса, но вновь промолчал. Поблагодарив за обед, Фрол отказался от предложения пропустить стопочку картофельного самогона и отправился вместе с Рохом к дому, где, как он понял, жил старый Вар. Кна-гэгхэн сидел на простой деревянной лавке, читая огромную книгу в переплете из тонких деревянных дощечек.
– Садись, Фрол, - кивнул он, увидев дхара.
– Иди!
– Это относилось к Роху. Они остались одни. Старик еще какую-то минуту смотрел в книгу, дочитывая страницу, затем аккуратно захлопнул деревянный переплет и положил рукопись на лавку.
– Это летопись дхаров, ~ сообщил он.
– Наверное, у меня осталась последняя. Всего их было три. Эта, по слухам, записана по приказу самого Ранхая...
– Я встречал потомка Ранхая, - вспомнил Фрол, - его зовут Виктор Ухтомский. Он хочет перевести "Ранхай-гэгхэн" на язык мосхотов...
– Вот как? Князья Ухтомские не забыли еще, какой они крови? Ты расскажешь мне об этом, Фрол. Но позже. У нас еще будет время... Старик замолчал и некоторое время о чем-то думал, глядя куда-то вниз, на черные доски пола. Затем вновь поднял глаза на Фрола: ~ Ты пришел в наш лес, когда наши родичи на воле уже забыли о Беглецах. Здесь все будут очень рады тебе, Фрол. Ты расскажешь нам о том, что сейчас там, за Пех-рой. Во всяком случае мне радостно, что на той земле еще остались "серые дхары"... Он вновь о чем-то задумался, потом повторил: - Да, ты пришел, Фрол, и мы рады тебе. Но ты пришел не в обычный день. Это странно... Фрол удивился. Он сообразил, что сегодня среда. Ни церковных, ни даже светских праздников в этот день не намечалось.
– Сегодня Гхелов день, - сказал Вар, укоризненно покачав головой.
– Вы уже забыли об этом там, среди мосхотов. В этот день погиб Гхел Храбрый... Это день скорби, но вместе с тем и день нашей надежды. . Мы поговорим и об этом, но вначале я хочу послушать тебя. Мне кажется, Фрол, ты пришел к нам не просто с новостями о здоровье Президента. Но, учти, я умею отличать правдивую речь от лживой.
– Вот ёлы!
– возмутился Фрол. Он пытался говорить по-дхарски правильно, но "ёлы" поневоле сорвалось с его языка.
– Вар-гэгхэн, да зачем мне врать-то! Стоило через полстраны ехать!
– Я не гэгхэн, - улыбнулся старик, - я здесь вроде... Кажется, по-русски эта должность называется "завхоз". Вижу, что ты не будешь лгать, Фрол. Я стар и умею распознавать людей. Но я должен был сказать тебе об этом... Слушаю тебя, сын Астфана... Фрол заранее заготовил небольшую речь, в которой вкратце суммировал бурные события в стране за последний год. Получилось не особо гладко, но в целом он справился с этой непростой задачей. Старик слушал внимательно, не перебивая, но, когда Фрол, удовлетворенно вздохнув, замолчал, вновь усмехнулся, покачав головой: - Это дела мосхотов, Фрол. Ты напрасно радовался смене власти. Цари мосхотов будут всегда враждебны нам. И если это все новости, то не стоило везти их так далеко. Но ведь это не все, правда? Ты видел и узнал куда больше, иначе ты бы не стал ехать, как говорят мосхоты, за тридевять земель... Вначале Фрол решил смолчать. В конце концов, то, что произошло с ним в последние месяцы, едва ли могло как-то касаться этого старика. Он уже хотел было перевести разговор на движение дхарского возрождения "Оллу Дхор", открытие первой дхарской школы в Сыктывкаре и готовящееся переиздание дхарского словаря. Но старик взглянул ему прямо в глаза - и Фрол решился. Торопясь, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, он рассказывал обо всем, начиная со страшной ночи у Белого Дома. От волнения Фроат то и дело переходил на русский, но старик слушал не перебивая, лишь время от времени кивая головой, как бы приглашая Фрола продолжать. Лицо его оставалось невозмутимым, только глаза вспыхивали, выдавая скрытый огонь. Лишь когда Фрол рассказал о таинственном князе Семене и Первом Канале, по которому к Владыке Молний шли автоматы, Вар вдруг жестко усмехнулся и, жестом остановив Фрола, открыл тяжелую книгу.
– Мы знали это, сын Астфана, ~ проговорил он, листая большие твердые страницы. Фрол с удивлением понял, что книга написана на бересте.
– Вот, смотри. Это писалось еще при жизни Гхела. Он показал дхару страницу, испещренную странными знаками. Фрол лишь покачал головой: он не знал древнего дхарского письма.
– Я прочту, - понял его затруднение Вар и не спеша начал, произнося слова в непривычном мерном ритме: - "В год Черной Рыси, в десятый год княжения Гхела достославного, мужа доблестного, вновь пришел безбожный Сумх, князь мосхотский. И привел он с собою войск бесчисленное количество и пеших, и конных, и срубил ладьи на реке Пех-ре, и повел воинов своих прямо к Дхори Арху. И продал он душу тому, кого поминать здесь не будем, и получил взамен огненные молнии. И поражали те молнии богатырей дхарских, и доспехи пробивали, и стены жгли. И хвалился князь Сумх дхаров покорить, князя Гхела в полон взять, а Дхори Арх по камню раскидать..." Старик закрыл книгу и помолчал. Затем, вновь отложив рукопись, кивнул Фролу, прося его продолжить. Дхар, насколько мог, подробно довел свой рассказ до того дня, когда решил ехать на Печору. О самой дороге он говорить не стал. Пришлось бы упомянуть Варфоломея Кирилловича, а именно этого Фролу делать не хотелось. Зато о лагере призраков он рассказал со всеми подробностями, добавив, что валуны, которые были сброшены со склона, могли быть камнями Дхори Арха. Старик согласился: - Да. Они разрушили Дхори Арх и были прокляты. Не жалей их, Фрол. Только когда Сердце Дхаров вновь забьется, их души обретут покой. Но не мне восстанавливать Теплый Камень... Он внимательно посмотрел на Фрола и продолжил: - Ты искал здесь наших лекарей. Мы не забыли то, что знали, но твоему другу помочь не сможем...
– Как?
– ахнул Фрол. Надежда, которая вела его сюда, рухнула.
– Но ведь дед говорил...
– Нет. Мы могли вылечить второй укус ярта, если бы заболел ты. Но ведь твой друг не дхар.
– Ну и что!
– не понял Фрол.
– Что у вас тут творится, Вар-гэгхэн! Белые, черные, серые! Француз... Николай - он не дхар, ну и что? Да он... Эх! Фрол в отчаянии махнул рукой.
– Не обвиняй нас, Фрол, - мягко проговорил Вар.
– Ты не так меня понял. Мы не можем вылечить твоего друга. То, что спасет дхара, не спасет человека. Ведь мы не люди, Фрол. Во всяком случае, не такие люди, как все... Фрол молчал. Теперь Николая могло спасти только чудо. Он вспомнил лицо Келюса, которое видел ночью, страшное, чужое, и содрогнулся. Оставалось надеяться, что, если непоправимое произойдет, они не встретятся и Фролу не доведется вгонять в сердце того, кто был Николаем Луниным, осиновый кол.
– Значит, мы нелюди, - проговорил он наконец, - а дед говорил, что мы тоже люди, но не такие. И что раньше, очень давно, на Земле жили только дхары. А потом эти другие люди стали истреблять нас, и тогда дхары научились превращаться. Кроме тех, которые одичали и стали "чугами"...
– Да, - согласился Вар, - я тоже слыхал это. Но потом многие дхары утратили Истинный Лик и стали просто слабыми людьми, забыв и нашу мудрость, и нашу славу... Поэтому мы, "серые дхары", гордимся тем, что не забыли, кто мы есть на самом деле... Значит, Сумх-гэгхэн до сих пор получает "калаши"? Слово "калаши" старик произнес четко, метнув на Фрола быстрый взгляд. Дхар понял, что Вар разбирается не только в древних легендах.
– Да, наверное, - пожал плечами Фрол.
– У них теперь снова есть скантр. Не знаю, включили ли они снова этот... Первый Канал...
– Меха и красные камни нужны всем.
– Глаза Вара блеснули.
– И вашему Президенту тоже; значит, остановить это можно, только разрушив скантр?
– Я не знаю, где он, - вздохнул Фрол.
– Даже если он в этом Институте, туда, наверное, не подойти... Вот ёлы! В руках же был!.. А теперь его не достанешь. Разве что армию собрать...
– Ты забыл Дхори Арх. Его сила больше, чем сила скантра... И может, больше, чем то, что ты назвал Ур Самху... Фрол не без труда сообразил, что именно так Вар перевел "Око Силы".
– Не знаю.
– Дхар вспомнил слова Варфоломея Кирилловича.
– Дхори Арх разрушен. Его может восстановить только эннор-гэгхэн...
– Да!
– торжественно произнес Вар.- Эннор-гэгхэн... Благодарю тебя, Фрол. Ты рассказал много важного, и это очень поможет нам... А теперь я хочу, чтобы ты поведал мне о главном.
– О чем, ёлы?
– удивился Фрол.
– Я вроде...
– О себе самом. Кто ты? Откуда? Почему ты носишь такое имя?
– Вот ёлы! Да что я-то? Ну Соломатин я, Фрол Афанасьевич, Вятская, то есть сейчас Кировская, область... Паспорт показать, что ли?
– Не надо, - жестом остановил его Вар.
– Значит, твоя семья носит фамилию Соломатины... Здесь жили Соломатины... Один стал известным ученым, написал учебник... Его дхарское имя Рох. как и у моего сына...
– Так это же прадедов брат, - обрадовался Фрол.
– А прадеда звали Дмитрий Геннадиевич! Митх, сын Гхела! Потом прадед умер, деда выселили... По оргнабору...
– Да, - прервал его старик, - я помню. А сейчас, Фрол, ты расскажешь о себе как можно подробнее. Поверь, я спрашиваю не из любопытства...
– Ну, ёлы, отдел кадров, - пробурчал Фрол, но спорить не стал... Разговор был долгий. Наконец Вар, поблагодарив Фрола, предложил ему, покуда все не собрались, погулять повесу. Рох, старший сын старика, взялся сопровождать дхара. Вообще-то Фролу лес успел несколько поднадоесть, но он не стал возражать, догадываясь, что его присутствие здесь почему-то кажется лишним. Лес и вправду был красив. Кроме столь обычных здесь елей, то и дело попадались островки дубов и даже берез. С небольшого холма, где был, по-видимому, родник, струился быстрый ручей с прозрачной, почти сладкой водой. Вначале Фроат хотел было поглядеть места, где живут дхары, но Рох, очевидно имевший указания от отца, уверенно вел его по лесным тропам, а на все просьбы отвечал, что сегодня вечером у Фрола будет возможность со всеми повидаться. Большая поляна была превращена в огород. Дхар не без удивления заметил, что рядом с грядками выстроены две большие теплицы. Он убедился в том, что блокада леса, особенно в последние годы, была достаточно относительной... ...Тропа, по которой шли Фрол и Рох, внезапно свернула прямо в чащу, затем закружила между огромных мрачных елей и внезапно вывела на полянку, посреди которой находился огромный камень. Он лежал тут давно, однако, как понял Фрол, когда-то его место было не здесь. Он казался слишком большим для этой поляны, да и его нижняя, более узкая часть в прежнее время была, по-видимому, закопана в землю, сам же камень когда-то стоял вертикально.
– Это камень из Дхори Арха, - тихо пояснил Рох.
– Когда Беглецы уходили, они взяли один камень с собой... Фрол вздрогнул. Он никогда не думал увидеть камень легендарной дхарской святыни. Вспомнилось предупреждение Варфоломея Кирилловича, но он успокоил себя тем, что перед ним всего лишь один из камней, реликвия, оставшаяся от разрушенного Сердца Дхаров. В камне было что-то необычное. Фрол вгляделся и понял: он был черным. Такого камня ни на Печоре, ни южнее встретить нельзя. Судя по всему, это была какая-то редкая разновидность твердого базальта, привезенная издалека. Поверхность камня была грубо отесана, а на одной из сторон выбит странный, замысловатой формы знак.
– Надо же, ёлы!
– бормотал Фрол, все еще не веря своим глазам.
– А они все были такие... черные? Рох, никогда не видевший Дхори Арх, но слышавший о нем от отца, объяснил, что само святилище состояло из двух кругов, каждый из которых образовывался несколькими вкопанными вертикальными каменными глыбами. Во внешнем круге, самом большом, было четырнадцать огромных плит из местного гранита. Внутри первого круга находился второй круг, составленный из семи черных камней, один из которых лежал сейчас на поляне. В центре же, на особой площадке, лежал Ирга-Арх - Синий Камень, привезенный откуда-то издалека самим Фроатом Мхагом, по другой же легенде - упавший с небес. Он и был подлинным сердцем Дхори Арха. Именно у Синего Камня дхары просили духов-эвагров заступиться за них ' перед Ахусо Мвэри - Высоким Небом. Впрочем, об этом Рох говорил как-то неохотно, и Фрол решил при случае расспросить о Синем Камне самого Вара. Они гуляли долго, и в конце концов Фроат решительно заявил, что желает передохнуть. Рох, пожав плечами, без особой охоты повернул обратно. Когда минут через сорок они вновь оказались на большой поляне у дома, где жил Вар, Фрол понял, что его не зря отправили любоваться здешними достопримечательностями. Одновременно ему стало ясно: патриархальные нравы дхарской общины, о которых то и дело ненавязчиво упоминал Вар, на самом деле весьма далеки от идиллии. У дома Вара стояла толпа. Конечно, на Келюса, привыкшего к столичным митингам, она не произвела бы особого впечатления, но Фрол, мало избалованный политическими страстями в ПГТ Дробь Шестнадцать, поневоле удивился. У крыльца собралось человек пятнадцать, большей частью крепкие молодые мужчины в ватниках и военных комбинезонах. Все они были как на подбор бородаты, и самый невысокий среди них - изрядно повыше Фрола. Среди мужчин стояло и несколько женщин, одетых также весьма экзотично, но с непременными темными платками на головах. Это был митинг. На крыльце стоял высокий худой парень, что-то громко вещая, причем, как убедился не без удивления Фрол, по-русски. Фрол вопросительно посмотрел на Роха - тот чуть поморщился: - Опять Асх привел своих. Шумный он...
– Асх?
– удивился Фрол.
– Разве есть такое имя? Фрол действительно не слыхал, чтобы кто-то из дхаров назывался Асхом. "Асх", насколько он знал, означало просто "наш".
– А это и не имя, - согласился Рох.
– Вообще-то он Александр. ...Александр Шендерович был одним из троих, кто сумел пробраться в лес в последние годы. Он был родом из Столицы и до двадцати лет считал себя настоящим русаком. Более того, будучи студентом, он состоял в подпольной русской патриотической организации. Рох не помнил ее названия, но знал, что лет за десять до августовских событий эта организация была накрыта сотрудниками другой, куда более влиятельной. Александру грозил арест, и он ушел в бега. Попав к дальней родне, Шендерович узнал, что он не русский и не еврей, как намекали его однокурсники,, а дхар. Александра это открытие поначалу смутило, но вскоре он ощутил себя вполне на своем месте. Только теперь Шендеровича вела не Русская Идея, а смутная мечта о Великом Дхарском Возрождении. В лес он прорвался буквально под пулями опешивших часовых и с тех пор стал самым беспокойным в небольшом коллективе, возглавляемом старым Варом. Впрочем, Фрол понял это сразу, прислушавшись к словам, доносящимся с крыльца.
– Здесь говорят, что я не признаю решений Великого Собрания, - громко говорил Асх, делая рукой жест, сразу же напомнивший Фролу виденные им памятники Вождю.
– Это неправда, сограждане! Я чту решения Собрания! Но скажите мне, - тут голос оратора зазвенел иронией, - когда оно в последний раз собиралось? По-моему, наш уважаемый президент предпочитает принимать решения в семейном кругу! Толпа зашумела. Очевидно, Асх в данном случае был близок к истине. "Президентом" он, судя по всему, величал Вара. Скромное определение "завхоз" ему явно казалось недостаточным.
– А между тем, - продолжал Шендерович, - мы теряем время! Мы сидим здесь, сограждане, когда самое время выйти и предъявить свои требования! Блокады больше нет! В стране революция! Собравшиеся вновь зашумели, на этот раз недоверчиво, Очевидно, даже здесь в революцию не очень верили. Но это Асха не смутило.
– Мы должны объединиться с дхарами, живущими в эмиграции, и поставить перед оккупационным режимом вопрос о восстановлении дхарской государственности... Толпа загудела, очевидно обсуждая слышанные уже не в первый раз предложения. Фрол некоторое время был в затруднении, пока не сообразил, что эмигранты - это дхары, живущие за пределами леса, а "оккупационный режим" - тот, который он защищал у Белого Дома.
– Да я говорю об этом все время!
– ответил Асх на чью-то реплику, подтвердив тем самым вывод Фрола.
– Как первый шаг мы должны требовать возвращения бассейна Печоры... Ну да, конечно, Пех-ры. А затем... Фрол недоуменно слушал, вспоминая скромные собрания общества "Оллу Дхор". Очевидно, многие из присутствовавших были также не готовы к столь грандиозным прожектам, поскольку оратора стали то и дело перебивать. Какой-то бородач в ватнике, став рядом с Асхом, напомнил ему, что вывести из леса дхаров должен только эннор-гэгхэн. При этих словах Шендерович немного растерялся: - Ну я не спорю, сограждане... Эннор-гэгхэн, конечно... Вековечные, так сказать, чаяния народа... Очевидно, легендарный спаситель плохо укладывался в уже готовую схему Дхарского Возрождения. Фрол и Рох как можно незаметнее подошли к крыльцу. Некоторое время занятые ораторами собравшиеся не обращали на них внимания, но вдруг несколько человек сразу обернулись, по толпе прошел шелест, и через минуту уже все Собрание смотрело на Фрола. Асх, так и не доведя до конца свой пассаж по поводу эннор-гэгхэна, тоже замолчал.
– Эннах, - немного растерянно произнес дхар, не ожидая так быстро оказаться в сфере всеобщего внимания.
– Свободные дхары!
– внезапно раздался голос Вара. Старик стоял рядом с замолчавшим Асхом, и голос его был столь силен, что все поневоле повернулись к крыльцу.
– Свободные дхары!
– торжественно повторил старик.
– Сегодня, в день Гхела Храброго, к нам пришел нежданный, но дорогой гость. Я уже говорил вам о нем: это Фрол Соломатин, "серый дхар"-, который решил разыскать свой народ. Все зашумели, окружая Фрола, к нему потянулись огромные ладони, и дхар едва успевал пожимать их.
– Я еще не все сказал!
– повысил голос Вар.
– Наш друг Александр, называющий себя Асхом, прав. Мы давно уже не собирали Великое Собрание. И сейчас я, ваш кна-гэгхэн, объявляю, что Ахусо Т'Йасх - Великое Собрание начнется сегодня, в Гхелов день, за два часа до полуночи. Пусть приходят все дхары: и "серые", и "белью", и "чёрные". Я сказал... Его слова были покрыты общим одобрительным криком. Фролу пришлось познакомиться с двумя десятками соплеменников, спешивших лично пообщаться с пришельцем из большого мира. Фрол мало кого успел запомнить, лишь обратил внимание, что половина имен не дхарские, а русские. Особенно часто русские имена носили женщины. Впрочем, и его самого Вар называл не Фроатом, а Фролом. Сквозь толпу к Фролу пробился Асх и повелительным тоном велел всем расступиться.
– Вы Соломатин?
– воскликнул он, протягивая Фролу тонкую, совсем не дхарскую ладонь.
– Фрол Афанасьевич? Я Асх Шендерович.
– Вроде я, - усмехнулся дхар.
– Ну, будем знакомы. А почему ты Асх?
– А что, правда, неплохо? Я - "Наш", чтобы не было никаких сомнений. Из Столицы?
– Ну да, - немного помедлив, согласился Фрол, - правда, сам-то я из-под Вятки... Они разговаривали по-дхарски, однако, как быстро убедился Фрол, Асху это давалось с большим трудом. Поэтому после первых же фраз перешли на русский.
– Вот здорово!
– продолжал Асх.
– Вы участвовали в обороне Белого Дома? Как я завидую вам, Фрол! Вы какую организацию представляете? Фрол немного обалдел. Вначале он решил было, что неугомонный Асх шутит, но затем понял, что неутомимый борец всерьез принимает его за эмиссара эмиграции.
– Ну я вхожу в "Оллу Дхор", - сообщил Фрол, не желавший разочаровывать местного революционера.
– "Дхарская Весна", - не без труда перевел Асх.
– Это, наверное, просветители, да? Воскресные школы, букварь?
– Ну да, - согласился дхар, удивляясь проницательности своего собеседника.
– Так че, за "калаши" нам, что ли, браться? Уже было, ёлы!
– Нет-нет, - поспешил успокоить его Асх.
– Я против насилия, конечно... Но я думал... Впрочем, Фрол, это сейчас совершенно неважно... Лучше скажите, что предлагает руководство эмиграции? Мы должны возвращаться?
– Не знаю, - растерялся Фрол.
– Мы-то в "Оллу Дхор" и не слышали про вас... Но, думаю, надо вам отсюда уходить. Че тут делать-то? Вон, вокруг на полсотни километров пусто - живите!
– Вы слышали!
– воскликнул Асх.
– Что я говорил! Хватит ждать! Целый год мы уже ждем невесть чего!
– Мы ждем эннор-гэгхэна, - сурово заметил немолодой дхар. Многие из собравшихся согласно закивали.
– Да, конечно, - сник было Шендерович, но тут же обратился к Фролу: - Ну а вы ждете его? Эннор-гэгхэна?
– Мы... Да боюсь, уже и забыли о нем... Мне-то хоть дед рассказывал...
– Эннор-гэгхэн должен прийти к тем, кто его ждет, - столь же сурово произнес немолодой бородач, и толпа начала весьма серьезный спор о каких-то признаках и приметах. Воспользовавшись этим, Фроат вынырнул из окружения и поспешил к лесу, надеясь забраться подальше и передохнуть. Но его догнал неугомонный Асх и принялся расспрашивать Фрола о столичной жизни. Вначале Фрол отвечал явно невпопад, будучи слабо знаком с теми кругами, о которых расспрашивал Шендерович, но затем упомянул Стародомскую, и Асх радостно вскрикнул, что вместе с Калерией провел целых два дня в одном из райотделов милиции. Теперь дело пошло легче. Келюса Асх, конечно, не знал, зато много слышал о его деде. Назвав старика "сталинским зубром", он тут же выразил сожаление по поводу его гибели, присовокупив, что без старого Лунина в Доме на Набережной останутся одни идиоты. Наконец, Шендерович был каким-то образом знаком с Плотниковым-старшим, бывал у него дома и неплохо помнил малолетнего пакостника Мика, который на его памяти только пошел в школу. Узнав, что Плотников-младший стал одним из столпов столичной демократии, Асх лишь покачал головой, показывая всем видом, что плохи в этом случае дела у тамошних правозащитников. За беседой время шло быстро, а между тем на поляне постепенно собирались обитатели леса. Как понял Фрол, на митинге, организованном Асхом, присутствовала главным образом молодежь. Теперь же к дому, где жил Вар, не спеша приходили люди постарше. Некоторые из них были в возрасте, но стариков Фроат не заметил. Очевидно, Вар действительно остался последним из Беглецов. Впрочем, до начала Великого Собрания времени еще оставалось достаточно. Фрола накормили обильным ужином, он успел перезнакомиться со всеми, кто пришел на поляну, в том числе, как удалось выяснить, с двумя своими троюродными братьями - Анхом и Диром. Это были крепкие тридцатилетние мужики, оказавшиеся потомками Рханы, сестры Фролова прадеда, Асх не отставал от Соломатина, излагая перед полномочным представителем загадочной, но могучей дхарской эмиграции свои грандиозные планы. Когда он дошел до включения в новообразуемое дхарское государство части Столичной области, Фрол, не выдержав, поинтересовался, как в новом государстве будет с "белыми" и "черными" дхарами. Асх сразу сник и, сославшись на свою приверженность идее равенства, заговорил о многовековых предрассудках, а затем признал, что со всеобщим избирательным правом могут выйти затруднения. Потом, вновь вздохнув, он заявил, что дхарам - и местным, и тем, кто остался среди мосхотов, - не хватает вождя. Фроат усмехнулся, предложив Шендеровичу самому баллотироваться на вакантный престол гэгхэна. Асх, покачав головой, шепотом сообщил, что ради дела согласился бы, но этот вариант, увы, отпадает. Его бабушка, к сожалению, не из "серых", а из "белых" дхаров. Злые же люди утверждают, что ее отец, прадед Асха, вообще из "черных" дхаров, но с последним борец за дхарское возрождение категорически не согласен... Поздний летний вечер еще только начал отбрасывать тени, когда пришедшие на поляну не сговариваясь начали собираться в большой круг у огромной старой ели, стоявшей почти рядом с домом Вара. Ель была поистине огромна. Когда-то ее вершину сожгла молния, но дерево выжило, разбросав над поляной огромную, странной формы крону. Очевидно, именно здесь проходили сборы лесных жителей. Фрол сел в последнем ряду рядом с рыжим Сержем. Сыновья Вара были где-то в первых рядах, там же оказался Асх, который явно не собирался молча отсиживаться на этом собрании; впереди были многие из новых знакомых Фрола. Однако он заметил, что Серж, такой решительный и даже нагловатый в лесу, сразу сел сзади, там же оказалось десятка два скромных молчаливых людей, которые почти сразу же попали в какой-то непонятный вакуум. Фрол удивился, спросил у Сержа и тут же все понял. Только "серые" дхары могли выступать на этом Собрании. "Белым" и "черным" полагалось находиться сзади, молча внимая речам. Тогда-то Фрол и принял решение, сев рядом с Сержем. В последнюю минуту он заметил, что его троюродные братья - Анх и Дир - молча, не сказав ни слова, подошли к нему и сели рядом. Ровно в десять вечера в центр круга вошел старый Вар. Он с минуту смотрел на тихо шепчущееся собрание, затем величественно поднял руку. Все стихло.
– Приветствую вас, свободные дхары.
– Голос старика в мертвой тишине звучал по-молодому звонко и сильно.
– Сегодня, в день Гхела Храброго, я собрал вас, как велит закон и обычай дхаров, дабы обсудить то, что не терпит отлагательства. Но вначале вспомним тех, чью память отмечаем в этот скорбный и торжественный день. Вар смолк, и тут же откуда-то из первого ряда сильный мужской голос запел протяжную песню, которую сразу подхватили десятки голосов. Это было даже не пение, скорее мерный речитатив, в котором едва угадывалась мелодия. Фрол прислушался и вспомнил. Он знал эту песню - плач о реке Печоре. Ее пел дед, и теперь Фрол вспомнил позабытые с годами слова: