— Мы принимаем бой? — тихо эхом повторил за ним Белов.

— А разве у нас есть выход? — зло процедил сквозь стиснутые зубы Мятлев, снова приникнув к трубе. — Бог даст, прорвемся. Главное, чтобы Спиридов успел до Кронштадта добраться и предупредить штаб. — Несущийся навстречу фрегат снова окутался белым дымом и сейчас отчетливо стали видны ядра, падающие в воду, но все еще не долетающие до «Стремительного». — С Богом, Белов. Командуй готовность.

Петр Павлович Шафиров широко улыбнулся и шагнул вперед, приветствуя зашедшего к нему в посольство невысокого очень тучного человека в одеждах османского чиновника высокого ранга.

— Всевышний благоволит к тебе Петр эфенди, — осман ответил на традиционный поклон Шафирова, признавая тем самым за гостем равенство с собой. Да и три тысячи золотых курушей, которые гость передал ему с наилучшими пожеланиями самых солнечных дней грели душу. Вот только сопровождавшие гостя казаки — все, кто остался в живых из уничтоженных этим сыном шакала крымским ханом сечи, как-то недобро на него смотрели, вызывая внутренний трепет и расстройство живота. Но, решив не обращать внимание на этих животных, чиновник сосредоточил медоточащий взгляд на Шафирове. — Диван согласен выслушать тебя, не позднее чем через три дня. А еще через три дня даст ответ на твое послание.

— Благодарю, Бей эфенди, — голос Шафирова сочился такой патокой, что знаменитые восточные сладости на этом фоне становились пресными и совершенно безвкусными. — Не сочти за дерзость принять этот скромный дар, — и он протянул еще один кошель, набитый золотом, который мгновенно исчез в складках одеяний османа. — Через три дня надеюсь увидеть твой светлый лик на заседании дивана.

— Ну конечно же, я буду невыразимо счастлив, видеть столь достойного эфенди, — и, после очередного традиционного поклона чиновник вышел из комнаты, а вскоре и вовсе из посольства Российской империи здесь в Константинополе.

Когда чиновник ушел, сладкая улыбка сползла с лица Шафирова.

— Дрянь, а не человек, — выплюнул он тихо, но все равно подошедший ближе Алексей Кранько, услышал и только хмыкнул, от такого определения, кое дал Шафиров их недавнему гостю.

— И ты его все равно привечаешь, Петр Павлович, — казак покачал чубатой головой.

— А куда деваться, Алексей Иванович, — Шафиров вздохнул. — Ежели не буду привечать и взятки давать-таки немереные, тот мы тут до зимы проторчим, пока диван решит с нами встретиться. А нам нельзя до зимы. Государь один месяц дал, пока Астрахань в спешном порядке укрепляется. Нам ведь главное, чтобы султан от крымчаков отрекся. Потому и ты здесь, как прямой укор. Вы-то ему верой и правдою служили, а вас вот так на ножи. Государь в своем праве за единоверцев вступиться, — Шафиров протер платком потеющую на стоящей жаре шею. — Да и еще кое-что велел государь дивану, а через него султану передать, но это секретно, не взыщи. Это я только там выскажу.

— А ты уверен, что вот такие эфенди передадут твои слова султану? — Кранько поморщился. Он достаточно знал местные обычаи, чтобы понимать, Шафиров прав, золотом раскидываясь, но вот на порядочность дивана рассчитывать было нельзя.

— Нет, конечно, — Шафиров фыркнул. — Вот только, султан будет слушать, сидя за решеткой, все, что будет сказано, — он мотнул головой. — Во всяком случае, государь уверен в этом.

— Ну, дай Бог, Петр Павлович, дай Бог, — и Кранько вышел из кабинета посла, имеющего яркий восточный колорит, молясь про себя, чтобы все получилось так, как задумал государь Петр Алексеевич. Вот тогда он с крымчаками повоюет, а ежели и погибнет, то хоть душу отведет напоследок, верша месть праведную за братьев своих.

Бенджамин Франклин закончил свою весьма насыщенную различными эпитетами речь, которую произносил во время открытия своего детища — Пенсильванской библиотеки здесь в Филадельфии, где он трудился и жил вот уже несколько лет. В своей речи он не смог не упомянуть о том, что было бы намного лучше не зависеть от настроений и нужд метрополии, и что, по его мнению, очень важно создать федерацию колоний, собрав все тринадцать колоний воедино. И, выбрав по нескольку депутатов от каждой колонии, основать конгресс. Его речь была принята овациями, и он раскланялся, весьма довольный собой.

— Браво, мистер Франклин, это было весьма… да… весьма. Я просто проникся каждым словом, сказанным сегодня, — к нему подошел высокий темноволосый и темноглазый господин. Что характерно, господин не носил парика, и это выглядело немного странно, учитывая, что мода на парики пока что никуда не делась. Франклин внимательно посмотрел на этого господина. Тот говорил с явным акцентом, но он никак не мог понять с каким именно.

— Вы не хотите представиться, мистер… — Франклин остановился, позволяя незнакомцу назвать себя.

— Головин. Граф Николай Головин к вашим услугам, мистер Франклин, — граф легко поклонился, а Франклин снова начал его рассматривать, теперь уже с легким удивлением, потому что подобная простота в одеянии у целого графа вызывала в его понимании некий диссонанс.

— Вы не похожи на графа, мистер Головин, — медленно проговорил Франклин.

— Ах, вы об этом, — Никола Федорович провел рукой вдоль своего тела и усмехнулся. — Просто мой государь Петр Алексеевич настроен категорически против различных излишеств. Вот мы и стараемся его не слишком сильно раздражать.