Между тем, Момлей мог объясняться без особого труда и его ответы, всегда логические, определенные, давали повод думать, что он окончательно пришел в себя.

Тоже, разумеется, предположил и следователь, несколько раз во время болезни навещавший преступника. При последнем свидании он вышел вполне убежденный, что болезнь убийцы прошла и что пора привлечь его к суду в качестве обвиняемого.

Повестка о призыве и приводе студента Якова Момлея была вручена начальству клиники, и, несмотря на протест психиатра доктора Браумана, недолеченный Момлей был передан в руки судебной власти.

Когда ему объявили об этом и предложили следовать за полицейским чиновником, несчастный, казалось, ничуть не смутился, и просто и естественно, без протестов пошел вслед за ним.

Заключенный в одну из секретных камер подследственной тюрьмы, он продолжал тот же образ жизни, т. е. лежал целыми днями на койке, в каком-то нервном оцепенении, или чертил карандашом на клочке бумаги анатомические фигуры.

Настал день первого официального допроса.

Приведенный перед лицо судебного следователя, в одну из камер, помещающуюся в верхнем этаже суда, Момлей даже не оглянулся, даже не полюбопытствовал узнать куда он попал. Его внимание привлек только молодой человек с темной бородкой, в пенсне, сидевший рядом со следователем; это был товарищ прокурора, присланный наблюдать за следствием. Казалось, проницательный взгляд этого человека произвел на Момлея сильное впечатление. Он нервно вздрогнул и выпрямился.

– Обвиняемый Яков Момлей, вы обвиняетесь в том, что в ночь на 14 февраля сего года, – произнес строго следователь: – убили свою знакомую девицу Евфимию Качалову, и затем надругались над трупом, разрезав его на части. Что вы на это скажете?

Момлей вперил свои бледно зеленые глаза прямо в глаза прокурора и не отвечал ни слова на вопрос следователя, словно дело его не касалось.

– Угодно ли вам будет отвечать?! – уже гораздо резче спросил следователь. Момлей молчал. Он фиксировал взгляд прокурора и вздрагивал всем телом.

– Да отвечайте же! – произнес товарищ прокурора, сам в свою очередь не спуская взгляда с обвиняемого. Он от нечего делать занимался гипнотизмом, медиумизмом, и в известных столичных кружках слыл даже за медиума.

Слова молодого товарища прокурора, казалось, сильно подействовали на Момлея, он вздрогнул.

– Спрашивайте, я буду отвечать, – глухо, словно делая над собой большое усилие, произнес он.

– Вы уже слышали вопрос – отвечайте, – проговорил прокурор и переглянулся со следователем.

– Вам буду отвечать, спрашивайте вы…

– Хорошо, признаете ли вы себя виновными в том, что убили девицу Евфимию Качалову?

– Фимочку!? – как-то нервно произнес Момлей. – Разве я ее убил!.. я только из нее сердце вынул!.. Да, да, я только из нее сердце вынул, в него забралась змея… змея забралась… Я хотел убить змею… убить змею, она мою Фимочку погубила, погубила!

На глазах у обвиняемого показались слезы.

– Он разыгрывает роль сумасшедшего, – тихо шепнул следователь товарищу прокурора: – у меня бывали подобные субъекты.

– Почему же вы думали, что какая-то змея забралась в сердце Фимочки? – продолжал свой допрос прокурор, не обращая внимания на слова следователя.

– Разве иначе могло быть… разве иначе могло быть… Она, моя Фимочка, моя чистая, дорогая, моя невеста, мне изменила! Я должен были спасти ее… спасти от ужасной, черной змеи, которая ее погубила. Я вынул из нее сердце и искал в нем змею… змею искал, но она ушла… постыдно бежала… Она скрылась в руку, я отрезал руку, она шмыгнула в голову – я отрезал голову; ах, как Фимочка была хороша! Я разрезал ее на части… Я хирург! – воскликнули вдруг Момлей. – Хирургия великая наука!.. Я могу разрезать человека на части и затем сшить его, швов не увидите… Давайте, я вам сейчас отрежу голову!..

И несчастный бросился к столу следователей, с намерением схватить кого-либо из них.

Следователь и писец, сидевшие за отдельным столиком, бросились в стороны, но товарищ прокурора не потерялся, оно протянул руку вперед и грозно крикнул:

– Ни с места!

Момлей замер в том положении, в котором его застал приказ прокурора, и с ним началась сильнейшая истерика. Несмотря на то, что следователь продолжал утверждать, что обвиняемый притворяется, был призван врач и, по его заключению, Момлей был направлен в больницу св. Николая для испытания.

Испытание продолжалось долго, наконец светила науки решили, что студент Яков Момлей психически больной субъект и мог в состоянии невменяемости совершить самое кровавое преступление, но все-таки считают, что состояние его не безнадежно и радикальное излечение – весьма возможно.

Вследствие этого вердикта людей науки, обвинительная камера судебной палаты постановила, дело о студенте Якове Момлее, обвиняемом в убийстве девицы Евфимии Качаловой, прекратить, а самого его заключить до выздоровления в больницу для душевнобольных.