С правого бока к широкому поясу певца были прикреплены ножны с простым клинком.

Лошади окончательно перестали слушаться, оседали на задние ноги, всхрапывая и ожесточенно грызя удила, и наотрез отказывались выходить из-под спасительной тени деревьев на поляну.

Сэр Мишель пристально всмотрелся в менестреля и, узнав его, изменился в лице, поднося два пальца ко лбу в молитвенном жесте.

– Pater noster, qui es in caelis… [7]

Мессир, услышав это, сладенько ухмыльнулся и слегка кивнул головой, продолжая петь:

Сэр Мишель как во сне закончил молитву:

– …et ne nos inducas in tetationem; sed libera nos a malo [8] , – и шепотом пробормотал, осеняя себя крестом: – Amen…

Мессир на секунду отнял пальцы от струн лютни, прервал пение, посмотрел на сэра Мишеля и брезгливо сморщился, будто старая дева, созерцающая целующуюся парочку на скамейке напротив. После чего деликатно прокашлялся, прикрыв рот кулаком, и запел заново, ничуть не обращая внимания на вытаращенные глаза рыцаря и наливающееся краской ярости лицо Гунтера.

Мессир неожиданно прервался, отложил лютню и приветливо помахал рукой, радостно улыбаясь. Видя, что лошади Гунтера и сэра Мишеля бьются, будто от колик, он устало вздохнул, щелкнул пальцами, и тотчас же обе кобылы успокоились, застыв как вкопанные. Всадники немедленно соскочили на землю.

– Вам понравилось, как я пою? Многие говорили, что у меня неплохой слух и хороший голос. И песня, между прочим, отчасти про меня… Один милейший человек написал, в конце двадцатого века. Русский, кстати говоря. А перевод – мой, и неплохо получилось, смею заметить, – и, видя, замешательство явно узнавших его людей, Мессир добавил погромче: – Господа, что же вы, идите сюда, я не кусаюсь. Впрочем, в этой истине вы уже могли убедиться. – И сатана весело расхохотался, хлопая себя ладонью по бедру.

«Вот зараза, что же ему теперь, понадобилось, когда все решено? – зверея, подумал Гунтер, засовывая руку за пазуху, куда утром запихнул кобуру с «вальтером». – Ну, получи, ублюдок!»

Позабыв обо всем прочем, германец, зарычав от ярости, выхватил пистолет и бездумно всадил в Мессира всю обойму. Сэр Мишель замер, ровно статуя.

Ничего не произошло. Пули растворились в воздухе перед сатаной, не причинив ни ему, ни музыкальному инструменту самого малейшего вреда. Мессир снова тяжко вздохнул, сдунул с рукава своего черного камзола невидимую пылинку, потом выразительно посмотрел на Гунтера, покрутил пальцем у виска и громко сказал по-немецки:

– Ну бессмертный я, бессмертный. А вы, любезнейший, едва дорогой камзол мне не испортили. Портной, старый еврей из Венеции, некогда содрал с меня за этот камзол кучу денег, словно не знал, кто я такой… Между прочим, старик Менахем был, вернее будет, одним из лучших швецов шестнадцатого века. Вот так…

– Дальше что? – рявкнул Гунтер. Больше всего ему было жалко настолько глупо истраченной обоймы. Впрочем, если вернуться к самолету, то там, в загашнике, должны лежать запасные. Да большей дурости и не представить – стрелять в дьявола! Ладно бы пули серебряными были…

– А что касаемо вашей дурацкой выходки, молодой человек, – продолжал Мессир, невозмутимо и обходительно, – то ведь я могу и чем-нибудь покрепче шарахнуть, да так, что мало не покажется. Водородной бомбой, например…

– Какой бомбой? – не понял Гунтер.

– А-а, – досадливо отмахнулся Мессир. – Вы же не имеете представления о термоядерном синтезе и цепной реакции. Хотя картина разрушений, которые она способна причинить, как-то вам приснилась. Ай, да что объяснять! Это будет несколько позднее; ведь ваш нервозный и недальновидный фюрер прогнал Айнстайна из страны. Замечательный ученый, этот Айнстайн, между прочим. Я с ним много беседовал в свое время, советовал кое-что – преинтереснейший человек, надобно сообщить…