– Кстати, ты так и не рассказал, почему решил стать охотником за головами.

– Ах, да. Понимаешь, ведь что такое счастье, в долговременной перспективе? Счастье – это когда дело твоей жизни приносит не только средства к существованию, но и радость. А радости у всех разные. Кто-то любит готовить, кто-то – строить дома, кто-то – воевать. Но у меня другая радость, и ремесло, которое я выбрал, обеспечивает мне её в полной мере. Всё дело в том, что я страсть как люблю глумиться над людьми.

Глава 6

Знавал я одного типа, который к месту и не к месту любил говорить: «Глаза боятся, а руки делают». У него даже погоняло было – Рукодельный. Однажды ему гранатой оторвало обе кисти, и все его, конечно же, подъёбывали: «Рукодельный, чё глаза такие испуганные?», а он отворачивался и тихо плакал, утирая сопли культями. Даже не знаю, от чего ему было тяжелее – от постоянных насмешек, или от невозможности ввернуть свою любимую поговорку. Привычка – страшная сила. Наркотик, только без кайфа. Мы привыкаем говорить и делать как по заученному: отвечать шаблонами, крутить монету в пальцах, вставать в семь утра, теребить мочку уха, спать на правом боку, сплёвывать налево. Это не даёт нам ничего, лишь делает предсказуемыми, а зачастую и уязвимыми, но отказаться чертовски трудно.

– Ты что, бороду недавно сбрил? – поинтересовался я, глядя, как Павлов уже не в первый раз проводит тыльной стороной кисти от кадыка к подбородку.

– Нет, никогда не носил бороду. Просто привычка. Не знаю… нравится как щетина по коже скребёт, – отвлёкся лейтенант от дороги и блеснул зубами, особенно белыми на фоне его чумазой рожи. – А что?

– Да так, попытался тебя с бородой представить.

– У меня всё ещё недостаточно поганый вид?

– Почему сразу «поганый»? Я носил бороду, и многие считали, что она придаёт мне солидности.

– Зачем сбрил?

– С ней у меня лицо слишком доброе, вводит людей в заблуждение, потом приходится доказывать обратное.

– А ещё в ней жратва застревает, и насекомые гнездятся, – поделился Станислав своим бесценным опытом. – Летом жарко, зимой колтуны ледяные, и бабам не нравится. Говно, короче. Бороду обычно те отпускают, у кого без неё рожа как у девки.

– Подъезжаем, – прервал я нашу непринуждённую беседу, разглядев за дождевой дымкой первые сторожевые вышки. – Держи ровнее, лейтенант, эти ребята крепкими нервами не отличаются, а пружина в гашетке слабая.

– Откуда знаешь? – осведомился Павлов.

– Часто зажимают.

ЗиЛок сбавил ход и покатил, всем своим видом демонстрируя готовность пассажиров к мирному диалогу. Пара устрашающего вида вышек, сваренных из железнодорожных рельсов и массивных стальных плит, как цапли клювами, повела стволами КПВ в нашу сторону.

– Может, стоило всё-таки флаг Легиона вывесить? – замандражировал Павлов, наблюдая по сторонам вросшие в землю ржавые детали со здоровенными рваными дырами.

– Поверь, им срать на флаги.

– А на что не срать?

– Сбавь ещё, – рекомендовал я, заметив вышедшего нам на встречу часового. – Совсем-то не тормози, катись потихоньку, а то решат, что ты ссыкун конченый. Ты ведь не такой?

Павлов осторожно помотал головой, переводя взгляд с одной вышки на другую:

– Этот мужик идёт к нам, – кивнул он на часового.

– Продолжай ехать, только педали не перепутай со страху. И помалкивай, говорить буду я.

Часовой остановился и, дождавшись, когда машина подкатится ближе, жестом приказал тормозить.

– Какие люди, – заглянул он в водительское окно, зыркнув чёрными глазами из-под смоляных кудрей, укрытых капюшоном. – Неужто Коллекционер собственной персоной?

– Он самый, – высунулся я из-за плеча лейтенанта, пытаясь вспомнить эту наглую цыганскую рожу. – Погоди… Воронок, ты?

– Хорошая память, – сверкнул тот золотыми зубами.

– Да уж. Я же тебя в последний раз совсем пацаном видел. Гляжу, ты с тех пор приподнялся, – кивнул я на лычки десятника.

– По какой надобности к нам? – хамски проигнорировал цыганёнок мою любезность.

– Мы разыскиваем кое-кого, хотим справки навести.

– Раньше ты этим один занимался, – смерил Воронок неодобрительным взглядом Павлова. – Чего он такой, будто свиней в хлеву ебал?

– На самом деле, ты не далёк от истины, – хлопнул я скрежещущего зубами лейтенанта по плечу. – Никак не могу хорошие манеры привить, диковатый малый, но не буйный. Ванюшкой звать. В неполной семье рос, с мамкой и дедом, отца не знает, и, сдаётся мне, это оттого, что дедуля мамашу и обрюхатил.

– С кем не бывает. А второй кто?