Так или иначе, но поляки отправились в путь. Они шли очень долго, потому что шли очень медленно. Но пришли быстро, потому что было недалеко…

Излучина.

Дуб.

Оборудованная стоянка для лодок на пути в графство.

И пара ушкуев новых там, где их и обещали. А на берегу возня.

Женщина в достаточно богатой одежде не сильно отсвечивая прогуливалась по берегу. Рядом с ней находилось еще две особи женского пола, одетых заметно скромнее. А мужчины суетились — готовили все для перекура и обеденного приема пищи.

— Добра, — кивнул их старший. — Товажише, пощекай е вшистке! Разем! Пошеду![1]

И пришпорив коня первым поскакал вперед.

А за ним и все остальные устремились, выхватывая сабли.

Женщины, как только заметили этих гостей, сразу бросились к ушкуям и, довольно лихо перебравшись через борт, спрятались там. Чтобы кто случайно саблей не задел или стрелой не подбил.

«Мавры» также отступили к ушкуям, но там их ждали копья, с которыми они приняли довольно слаженную оборону. А сквозь их пышные одежды в близи стали просматриваться доспехи. Да и про шлемы они не забыли. Они лежали наготове и их оставалось лишь нацепить, встречая незваных гостей во всеоружии.

Поляки налетели лихо да без толку. Эти рослые чернокожие бойцы уж больно ловко орудовали копьями. Вон как далеко и резко ими тыкали. Из-за чего шляхтичи просто не могли сблизиться для удара саблей. А о копейном бое в таком нападении они как-то и не думали.

Имелись луки со стрелами, но увидев столь беззащитную жертву они ринулись по привычке — в собачью свалку. Дабы уж наверняка кровь пустить. Дабы никто не ушел. А то с этой перестрелкой всякое может приключиться. Теперь же как-то замешкались, растерялись, обескураженные отпором.

Столпились перед чернокожими копейщиками.

Закрутились.

Загомонили, наперебой выкрикивая оскорбления одно другого гаже, дабы негров спровоцировать и порубить их по одному — выскакивающих. Но те не реагировали. Стояли плечом к плечу и держали фронт, ловко орудуя не очень длинными копьями, которые в их руках выглядели куда как длиннее.

— Выглендач[2]! — крикнул один из ляхов указывая саблей на другой берег Упы.

А там выезжали татары из тех самым разъездов. Десятка три.

Так что, броситься в реку, переправиться и уйти у поляков уже не выходило. Посекут. Прямо на выходе из реки и посекут. Где всадники беспомощны, как и пешие.

Поляки как-то синхронно обернулись.

С опушки по этому берегу реки выезжали другие татарские разъезды. Только больше. Уже шесть или семь.

— Сдавайтесь! — крикнул один из командиров, что был с этими разъездами.

— Пся крев!

— Слезайте с коней и бросайте оружие!

— Идь до дупа! Курва!

— Давай! — скомандовал этот командир.

И татары медленно двинулись вперед с довольно угрюмым видом. А в руках у них были отнюдь не сабли, но копья. Которые представляли намного большую угрозу для нападающих.

Завязалась «собачья свалка».

Поляки истово махали саблями, которые мало вреда приносили прикрытым доброй броней татарам. Да и щит тем помогал немало. А те лупили их копьями. Но не кололи, а били наотмашь. Норовя на спине приголубить или по голове. Как дубинками, то есть.

Что сказалось довольно быстро.

Повышибали этих ездоков из седел. А потом еще и отходили, выдав не только «палок», но и отхлестав ногайками.

Все-таки на дело сие пошли не самые именитые и умелые воины, а голь перекатная, которая от разбойников и отличалась только тем, что имела какую-то деревеньку, с которой три шкуры драла. Да имя, которое акромя этой самой братии никто и не ведал. У таких ребят кроме болезненно воспаленной чести ничего и не было более.

Без раненых не обошлось. Но решительное численное преимущество в сочетании с отличными доспехами сделало свое дело. Серьезно задели ляхи только одного. Да и то — по ноге. И ему уже оказывали помощь. Остальные отделались царапинами.

— Ну и кто из вас здесь главный? — поинтересовался тот самый командир, что вел с ними переговоры.

— Я! — с вызовом произнес один из поляков.

— Ты и твои люди обвиняетесь в покушении на убийство княгини Марфы. Кто вы такие и откуда — мы не знаем. Потому вас повесят как простых разбойников.

Поляки загомонили.

Смерти в целом они не боялись, благо воинское сословие подразумевало определенное отношение к гибели. Но вот заканчивать свою жизнь в петле — позор. Поэтому каждый из них спешил наперебой сообщить о том, что он благородный и что вешать его никак нельзя. Ибо это унижает не только его честь, но и вешателя.