А вижу Мари.

Как пришла ко мне в тот первый вечер.

Как скинула тонкую паутинку платья.

И ее кожа. Ее тело. Такое ароматное. Такое сочное. Светящееся белизной в полутьме.

И глаза.

Глаза, наполненные непролившимися слезами.

Блядь, эти глаза смотрят на меня с таким укором, будто вонзают стальной клинок прямо в сердце. Вонзают и проворачивают. Снова и снова.

И бешеный напор, с которым долблюсь в чужое горло, не помогает.

Наоборот. Как будто с каждым ударом в нее, я загоняю этот блядские нож еще глубже. В себя. Опять. С глухим ударом.

Дергаю Ольгу за волосы назад. Отшвыриваю так, что она валится на пол.

— Не здесь, — сдавленно хриплю в ответ на ее изумленный взгляд.

— Пойдем в спальню. Там.

Да. Там. Там, где не будет этих проклятых глаз. Что выедают мне мозг! Где не будет воспоминаний и ее запаха! Где Мари, по сути, чужая женщина, которую и взял-то всего пару раз, не будет смотреть на меня привидением!

— Как скажешь. Все, как ты хочешь, — воркует Ольга, облизывая пальцы. Обсасывая. Втягивая в рот и проводя языком.

А мне ее не на пол. Мне ее на хрен из дому вышвырнуть хочется. Умелые ласки, к которым привык и готовность ублажать мой член в любое время, как мне угодно, вдруг кажется мерзкой похотью дешевой сучки.

Разворачиваю Ольгу спиной, как только сразу же, войдя в спальню, становится на колени.

Хватаю за волосы, резко прогибая в спине.

Врезаюсь сразу. Без подготовки. Но она уже и без того готова.

Из ее горла вырывается резкий крик, а я почему-то вдруг зажимаю ей рот рукой.

— Такой голодный, — стонет Ольга, пока жестко, почти с остервенением каким-то диким внутрь нее таранюсь.

Обхватываю грудь. Мну. Сжимаю так, что она подскакивает, почти раздавливая сосок.

— Скучал, любимый. Вижу, как скучал, — выдыхает рваным от моих толчков голосом.

А мне снова зажать рот ей хочется. Так губы сдавить, чтобы совсем заткнулась.

Не то, блядь.

Все не то.

Голос этот ее раздражает. Бесит.

И грудь не та. И соски. Грубые. И слишком большие. И задница какая-то убогая.

— Заткнись, Ольга. Просто заткнись и двигай телом, — шиплю сквозь зубы, вдалбливаясь, как одержимый.

С бешенством. С яростью.

Член ноет, требуя разрядки. Яйца почти звенят, так, что мозги сейчас взорвутся, виски лопнут.

Мне надо кончить. Мне, блядь, просто. Надо. Кончить.

Пару раз. А лучше пять. Шесть. Десять.

Так, чтобы пустота одна внутри осталась.

Только я уже чуть искры из наших тел ударами члена не высекаю. Еще немного и точно огонь попрет.

А ни хрена. Ну совсем. Даже не близко к развязке.

И вообще.

Как я раньше не замечал, что голос у нее такой противный?

Как у шлюхи. И глаза блядские, когда она их закатывает с каждый толчком. И стоны такие, как будто ее режут. И запах. Что это вообще, на хрен, за запах такой?

Мне это нравилось?

Я же сам ее себе когда-то выбрал. Нетронутой до меня была.

А теперь не лучше, чем та дешевка бордельная.

Ни хрена не удовольствие. Раздражение только одно.

— Бадрид… Пожалуйста…

Она уже стонет ни разу не от удовольствия. Даже вырваться из захвата пытается. Отползти чуть бедрами.

— Милый… Я люблю тебя… Я для тебя всегда готова… Но… Уже целый час! Господи, да ты меня сейчас порвешь!

— Хорошо…

Глухо сиплю, выходя из нее.

Почти отшвыриваю, сжимая у основания напряженный одеревеневший член.

Блядь.

Мозг, кажется, сейчас просто взорвется!

А разрядка так и не приходит!

Звон уже даже не в яйцах. Уже в голове. Всего насквозь прошибает

И что-то мне подсказывает, что есть панацея.

От всего.

От стояка этого бешеного. Адского. Раздирающего на куски. Сознание отрубающего так, что соображать не способен.

От того, что сны наяву вижу и извечный контроль свой утратил. Сам себя психически больным чувствую. Когда ощущаю жар ее поцелуев на своих губах. Вспышками. Паранойей. Бредом, который рубит с катушек. Выламывает так, как в драке меня никогда не калечило!

А ведь силу я тренировал.

Силу тела.

Силу духа.

Мой наставник не одного чемпиона мира по боям без правил выучил.

И что самое главное? Уметь драться? Наносить удары?

Ни хера!

Самое главное, это научиться принимать боль.