Шрифт:
Трепет струн
О вещая душа моя! О сердце, полное тревоги
К Аполлону
Страдальцу
«Ах солнечно бы описать счастье мига…»
«Так ли было? Так оно сбылось…»
Милости земные
Миг, ты ранишь меня, улетая.
I
До Рождества всего пять дней. Зима решила показать, на что способна, — Белая окантовка подчеркивает сеть ветвей; Белка, шарахаясь от машин, – насколько проворна. С сосулек за окном – трам, трам – капель, В квартире сегодня – значительно теплей. Асфальт на дорогах обнаруживает мель, Опору. Глазу черное на белом видней. Разделяя границу по ту и по эту, добра и зла — наличность, Визуальность определяет ценность вещей, материальность Оных, их отличность, но не ангела очевидность; Не то, что случилось две тысячи с лишним назад Лет – дней исчисления. Туда уносится мысль, взгляд, Знание, помноженное на воображение… Шелестящие дни тысячелетий пылью, ветром, снегом Не изгладили в памяти войн, страданий, страхов, Боли, неистовства, безумья – огнем, Заживо сжегшим тысячи и тысячи… Праха С пеплом, ушедшим в глину тех, за кого Родившийся искупил, уменьшив Природу жестокости того, Что разлито в крови, лимфе? Взрыв Бомбы понять дает о силе ненависти К себе подобным. Страдания, ужас познав, Не взалкаешь ли милости? Возжелав уменьшить надрыв, Ничего не остается, как взывать К милосердию, состраданию, совести людей… Или – молить Господа… II
Земные эти милости, размытость в пространстве, Наполненность земным, тем видимым, осязаемым, Солнечным, тепло наше берущим, Без нас легко остающимся; всем тем, что и в болезни, И в невзгодах, и в тоске по ушедшим манит обольщеньем Надежд на крохотность понимания нежной изменчивости, Увядания и неприметности ухода, истечения в Неизбежное… утраченного с самого, С самого первого крика, вскрика, забытого ужаса момента Покинутого лона, навсегда и единственно Кажущейся безопасности – в поисках коей всю жизнь и Проводим, во сне вздыхая, в испуге обнаруженья причин, Намеков на новые страхи, тревоги, волненья… И, нежные, Нежных пугаем и губим нещадностью грубых суждений. Губы, руки, глаза, бюсты, мышцы, cсердца, несущие тяжесть Испуга, слова те, что яду подобны, смертельной измены… О та утонченность мечтаний, о радость видеть друг друга И всех, с кем столкнулся по жизни и их отпечатал в себе… С любовью пчела восполняет медовые соты — без понимания Нужности людям труда их безмерности, и окрылённости Смыслом не знает. Не знаем и мы, поглощая время в трудах И заботах, и сладко, что мирных. В каждодневном течении Дел то сокрытие смысла, не виден который. Рисунок не Сразу, не каждым угадан, но в нем лишь значенье, в Повторе движений, их усложнений, так незаметных для Глаза – и все же – в повторе, дабы разъять, осветить Пустоту, Немоте как немощи, как безголосью преграду воздвигнуть, Пугая безликое «нечто», холод пространства Вне жизни, вне нас и – потомство в залог оставляя. III
Где те слова, что в повторе нуждаться должны? В причитаньях ли жалоб? В молитвах, несущих то самое, что Восполняемо будет? Несказанность медлит, она Затаилась… Несказанность? Как непонятность, как нечто такое, о чем Помолчать бы. Не зная ведь броду, не суйся… Но мысль, Только мысль и способна проникнуть туда, куда тело не в Силах. Ах, мысли! Они нам мешают, тревоги творя, но не радость. Так радости мало. А радость на сердце – бальзам… О радостном петь бы, и все остальное пребудет, и радость Дарить друг другу цветы, слова, что не вянут с годами, Облаченные в радугу чувства приязни, сочувствия и Состраданья. Как мало друг другу мы слов говорим, от Которых тепло и спокойно. Как мало мы любим друг друга, А время проходит, и вот уже многих не видим… Другие на Смену. Они нас не знают. Иные – забыли. И нам не Припомнить тех многих, с которыми были знакомы. Они в Нас остались, навечно в памяти нашей – хоть зыбко, но Все же встают перед нами ушедшие годы: деревья, река, Дом, улица, взгляд, тембр голоса, песня, строка, радость Свидания и поцелуя, которого ждешь и который так Неожиданно сладостен и первобытен сам по себе… О, только в детстве впервые все ощущенья и навык Познанья, когда образуются связи, восторг, упоенье Прекрасным и отрицание смерти, зажмурив глаза – не Хочу ни видеть, ни слышать, ни знать. С детства, да, с Детства идет отрицание смерти со всхлипами в горле, Отчаяньем и непонятным упорством, обидой той силы, Когда на любовь отвечают издевкой. Ведь только ребенок Так жаждет любви безусловной за то, что он мал и Беспомощен, мал и зависим и сам может только любить, Мир открывая с любовью в объятьях — любви материнской, Хранимый теплом и опекой, жизнь отдающей, всегда Готовой отдать ради дитяти. IV
В этом ли смысл начинания, первого с миром знакомства, Тех ощущений, которыми зыблется детство, мира, Улыбкой, смехом согретого, и любопытства, и удивления: Что это? Как? А это? Так много вопросов. И точны ли Ответы? В них мир обозначенный полнится в чистом Сознании, незамутненном, в котором инстинкты и… Предков залеплены соты, сокрыты в таинственных кладах, Печати на них вековые. До них ли ребенку? Но винами Бродят они в подсознании, темными винами, терпким Настоем, из малости, глазом невидимо, там до рождения в Тайном смешении нового в старом, в стремленье повтора, Не равного сумме, но вечно иного, иного и все же в Смешении крови изъятости из своего и другого в зачатии Третьего как повторенья, хотя бы в намеке, в похожести; Напоминанием юности нашей, усладу даря и забот Прибавляя, от коих стареем, но радость привносят в жизнь Дети, и любим, страдая.