Доктор Тивисина в протоколе отметил, что на голове Пауля Бломерта имеются два пулевых отверстия: на левой щеке на уровне глаза - маленькое входное и в своде черепа - выходное, величиной с ладонь. Вопрос о числе пулевых отверстий и о том, действительно ли большое отверстие было образовано пулей, выпущенной из охотничьего ружья, вызвал в дальнейшем много споров. Но одно, во всяком случае, бесспорно: доктор Тивисина отчетливо понимал, что лишь срочная операция могла сохранить тлевшую в умирающем искру жизни. Непостижимо, почему он не обратился на пункт «Скорой помощи»!

Впрочем, случай Бломерта изобилует куда более неприглядными и недоступными пониманию фактами, чем эта оплошность.

Санитары, успевшие застать Бломерта в живых, действовали проворно. Но не в их власти было спасти раненого. Он скончался, прежде чем они донесли носилки до машины.

Вызванный из квартиры доктор Тивисина, присев на корточки подле сточной канавы на обочине тротуара Гин-денбургплац, констатировал, что Пауль Бломерт скончался в 14 часов 55 минут. Однако он, пусть даже очень квалифицированный врач, не мог, конечно, на основании одного такого осмотра установить истинную причину смер-, ти. Для этого необходимо было произвести вскрытие, которым доктор Тивисина пренебрег, написав в свидетельстве о смерти: «Причина смерти - остановка сердца, кровообращения и дыхания» и «Род смерти - несчастный случай».

Еще удивительнее, что на вопрос санитаров, везти ли умершего в Институт судебной медицины, где, как им было известно по сотням случаев из их практики, вскрывают трупы всех «умерших неестественной смертью», доктор Тивисина неожиданно ответил распоряжением перевезти труп в его больницу.

Вообще множество людей проявило поразительное усердие, чтобы представить смерть Пауля Бломерта как несомненное самоубийство. А ведь, собственно говоря, никто из этих людей не мог иметь ни малейшего представления об обстоятельствах кончины адвоката.

Еще не высохли чернила на свидетельстве о смерти, составленном доктором Тивисиной, как к Бломерту «чисто случайно и вроде бы никем не вызванный явился обер-прокурор Думэ «просто проведать доброго знакомого». На лестнице он повстречал коммерсанта доктора Фрайберга - четвертый угол любовного квадрата, в который входила и только что овдовевшая фрау Бломерт.

Перед тем как войти в квартиру, Фрайберг, который мог знать о случившемся не больше, чем Думэ, сообщил тому об одной странной встрече с Бломертом:

–  Меня очень беспокоит Пауль. Сегодня перед обедом я беседовал с ним в его конторе. Он выглядел угнетенным и подавленным и сказал, что хочет пустить себе пулю в лоб. Жена обманывает его, портит ему жизнь. А Буссо Пойс из-за всех этих сплетен хочет с ним расстаться. Я решил снова проведать его…

Однако самое странное в этой истории, которой Фрайберг явно подготавливал прокурора к случившемуся (хотя оба они, по их позднейшим показаниям, еще ни о чем не подозревали), следующее: в момент, когда угнетенный и подавленный Пауль Бломерт поверял своему врагу мысли о самоубийстве, он, согласно данным под присягой показаниям четверых мюнстерских адвокатов, находился в их обществе и притом был в отличном расположении духа. Но кто в день смерти Бломерта мог предполагать, что пройдет год - и начнется детальное расследование обстоятельств этой смерти, которые получат огласку? Все и делалось как раз с целью всячески этому воспрепятствовать.

Узнав от Фрайберга, что Пауль Бломерт не далее как сегодня высказывал мысль о самоубийстве, обер-прокурор Думэ не был поражен, когда выяснилось, что его достойный всяческого сожаления приятель по клубу наложил на себя руки, и, разумеется, проявил готовность лично заняться всеми тягостными, но неизбежными при самоубийстве полицейскими и прокурорскими формальностями. Он сам принял от доктора Тивисины свидетельство о смерти, а от вдовы Бломерта - прощальные письма, лежавшие, как подтвердили супруги Краббе, на ночном столике и адресованные жене, отцу и компаньону покойного.

Письмо к 80-летнему отцу гласило: «Дорогой папа! Прости меня, и пусть господь меня простит. Я больше не могу. Силам каждого человека есть предел. Прощай. Твой Пауль».

Письма, адресованного Пойсу, обер-прокурор прочитать не успел. Ему помешал другой странный посетитель - городской обер-директор Остерман, в некотором роде заместитель находившегося в отпуске обер-бурго-мистра. Остерман немедленно взял адресованное тому письмо и срочно связался по телефону с отпускником, находившимся в Италии, чтобы известить его о случившемся.

В последующие годы много гадали и спорили о том, почему городской обер-директор так вовремя оказался на месте происшествия. Западногерманская печать объясняла это по-разному. Газета «Шпандауэр фольксблатт» писала, что Остермана вызвала фрау Бломерт; ежемесячник «Пардон» утверждал, что это сделал Думэ. Сам господин городской обер-директор возражал против обоих заявлений, уверяя, что он только к концу дня узнал о случившемся от служащих адвокатской конторы и, естественно, поспешил в дом покойного, чтобы выразить соболезнование вдове и разузнать подробности печального происшествия.