– Беглый?

– Ну, беглый!

– От кого беглый?

– Беглый я от господина Зубова, который у тебя в столовом покое вино пьет. От него я беглый.

– И видел его, как ко мне шел?

– Видел, Федор Матвеевич.

– А все же пошел?

– Пошел.

– Может, он тебя и не помнит?

– Он не помнит, люди его помнят.

– Для чего ж ты шел?

– Челобитную нес. Не мои слезы, не моя кровь. Нес - и донес.

– А далее что будет?

– Там поглядим...

Федор Матвеевич с любопытством еще посмотрел на Молчана, спросил:

– Не моряк?

– Вроде бы и нет.

– Зря!

Он кликнул человека, велел ему вывести Молчана из дому.

– Ежели в столовом покое остановят сего негоцианта, скажи: некогда ему. Понял ли?

Солдат сказал, что понял, но Павел Степанович видел по его глазам, что ему невдомек, о чем идет речь...

Застолье в столовом покое стало еще веселее: два помещичьих недоросля плясали под рожечную музыку, офицеры, здешние дворяне, корабельные мастера-иноземцы хлопали в ладоши, топали ногами, улюлюкали. Зубов стоял у двери, отхлебывая мед из кубка, не мигая смотрел на Молчана. Павел Степанович помедлил, но солдат-провожатый слегка подтолкнул его в спину, молвя:

– Иди, иди, господин купец, иди веселее...

За спиною князя в сизом табачном дыму стояли неподвижно, словно неживые, его люди, челядь в малиновых туго перепоясанных кафтанах здоровые, сытые. А Фаддейки не было - он ждал во дворе...

– А ну, купца пустите!
– молвил солдат за спиною Молчана, - а ну, поживее. Некогда господину гостю...

Князь, покосившись, слегка посторонился, солдат сказал вслед Молчану, что вот-де и вся недолга, и тотчас же Павел Степанович увидел Мирошникова, который пятился перед ним во дворе. Со всех сторон на него двигались зубовские люди, лунные блики прыгали по их лицам, и кинжал, который он держал в руке, теперь не мог ему помочь.

Он подался назад - и к забору, его тотчас же настигли и сбили с ног. Почти в это же мгновение княжеская челядь покрыла его дерюгой, чтобы он малость призадохнулся, и стала бить его сапогами. Потом его кинули на подводу и повезли до завтра в воронежскую усадьбу князя. Тут было и свое узилище, и погреб с дыбою, и палач для крепостных...

Поздней ночью Молчан очнулся, попил из корца воды, стал думать, как помочь своей беде. И вдруг спохватился - где рябовские золотые?

Золотые оказались в сапогах, княжеская челядь его не разула.

Попив еще воды и отдышавшись, Молчан подполз к дверям и окликнул караульщика.

– Чего тебе?
– спросил грубый голос.

– Взойди!
– попросил Молчан.

– Эва!
– сказал караульщик.
– Взойди! Хитер-бобер! Не велено нам.

– Серега, что ли?
– хитро спросил Молчан.

– Серега давеча сменился.

– А тебя как величают? Лукашкой, что ли?
– гадал Молчан.

– Семка я...

– Гордеевский, что ли?

– Не... Парфеновский...

– Парфеновский, Семка!
– радостно, шепотом сказал Молчан.
– Родня, ей-богу родня! Да ты, небось, крестником приходишься деду моему... Слышь! У меня золото есть. Много! Отпусти, отдам...

Семка усмехнулся, было слышно, как он почесывается за решетчатой дверью.

– Золото?..

– Ей-ей, золото!
– громче, смелее заговорил Молчан.
– Не отпустишь все едино достанутся деньги князю. А денег много, с ними чего хочешь делай. Женатый ты?

– Нет, не женатый...

– Вот и вовсе ладно. Со мной казаковать пойдешь. Ты только погляди...

Он просунул сквозь решетку монету, караульщик взял ее, подивился:

– И верно, золото...

– Думай, Семка. Как рассветет - поздно будет...

Семка подумал, сказал со вздохом:

– Не я один. У ворот опять караульщик стоит, по улице хожалый ходит. Пропадем все...

– Золота много!
– сказал Молчан.
– Ты меня слушай, Семен, слушай чего скажу... Коней надо еще свести. На конях уйдем! На Волгу! Слушай, друг, у меня там народишко есть - кремень мужики. А продашь меня - все едино золото князю достанется. Ты наклонись пониже, слушай чего скажу... У меня золота кошелек полный. Поди, взбуди Серегу, иных ребят - всем хватит...

Еще не стало рассветать, когда Семка, сам не дыша от страха, отворил дверь узилища. Караульщика у ворот Молчан ударил ломом, тот упал не крикнув, словно куль с шерстью. Семен в это время выводил с конюшни лошадей. Хожалый за тыном постукивал колотушкой, покрикивал: "слушай!" Его тоже пришлось оглушить. Да и что их, боярских холуев-караульщиков, жалеть?

Днем беглецы были уже в безопасном от Воронежа расстоянии, ехали не торопясь. Молчан спрашивал, где хоронятся беглые, как их отыскивать. Семен толком ничего не знал.