– Ты и есть Рябов Ивашка?
– спросил Ржевский надменно.

– Я и есть Рябов, да не Ивашка, а Иван Савватеевич!
– зло и угрюмо ответил кормщик.
– Ивашкою звали годов двадцать назад, а то и поболе. Ныне питухи, пропившиеся в кружале, и те так не зовут...

– Ишь, каков!
– откинувшись на лавке, сказал воевода.

– Каков есть!

– Кормщик?

– Был кормщиком, стал - острожником.

– Еще и покойником за добрые свои дела станешь!
– посулил Ржевский. Плачет по тебе петля-от!

– Того и тебе, воевода, не миновать!
– с той же спокойной и ровной злобой сказал Рябов.
– Смерть и тебя поволокет. Отмогильное зелье даже для князей не отрыто...

Дьяки охнули на страшную дерзость, караульщики поставили алебарды в угол, готовясь крутить кормщику руки, но Ржевский как бы вовсе ничего не заметил, только едва побледнел. В избе снова сделалось тихо. Сильвестр Петрович поднял голову, посмотрел на широкую спину, на широкие гордые плечи Рябова: кормщик стоял неподвижно, точно влитой...

– Не тихий ты, видать, уродился!
– заметил Ржевский.

– На Руси - не караси, ершей поболее!

– Ты-то за ерша себя мнишь?

– Зачем за ерша? Есмь человек!

Князь Василий сел прямо, уперся локтями в стол. Ему было неловко перед этим бесстрашным мужиком, он все как-то не мог угадать - то ли улыбаться надменно, то ли просто велеть высечь батогами кормщика, то ли встать и ударить его в зубы. Тусклым голосом спросил:

– Таким и жизнь прожил, ершом?

– Не прожил, проживу!

– Не по чину шагаешь, широко больно...

– Журавель межи не знает - через ступает!

Ржевский подумал, крутя ус, спросил с презрением:

– Как же тебя, эдакого журавля, да шведы купили?

Рябов задохнулся, руки его судорожно сжались в кулаки, но караульщики сзади навалились на него. Гусев ударил под колени, кормщик поскользнулся, рухнул навзничь. Покуда его держали караульщики с дьяками, из загородки вырвались в помощь солдаты с поздюнинскими бобылями.

– Убрать его отсюда!
– громко, громче, чем следовало воеводе, сказал Ржевский.
– Вон!

Кормщика выволокли. Ржевский долго сидел молча, потом велел уйти всем, креме Иевлева, сам запер дверь на засов, заговорил, стараясь быть поспокойнее:

– Ты давеча вопросил - не признаю ли тебя, Иевлев? Что ж, признал, как не признать, помню и озеро и иные разные наши бытности...

– По бытностям ты горазд, князинька! В те нежные годы наушничал, ныне, вишь, в застенки людей тянешь...

Ржевский устало отмахнулся:

– Полно, Сильвестр! Что пустяки городить. Было, многое было, а сталось так, что я куда правее всех вас ныне, по прошествии времени. Сам рассуди, каков народишко на царевой службе: один вор, другой ему потатчик, третий мздоимец, четвертый пенюар, пятый и мздоимец, и вор, и пенюар. Я от младых ногтей никому веры не давал, всех подозревал, никому другом не был. И верно делал, верно...

– Да уж куда вернее!

– Погоди, что зря ругаться. Ты ныне узник, я - воевода. Случись тебе на мое место встать, облобызал бы ты меня?

– Нет, князь Василий, но только и к Прозоровскому бы с утешениями не езживал...

Ржевский быстро, остро взглянул на Иевлева, ненатурально усмехнулся:

– И о том вы здесь ведаете?

Сильвестр Петрович кивнул:

– И о том ведаем.

Воевода нахмурился, помолчал, спросил, перелистывая бумаги:

– Послана была тобою челобитная, на Воронеж, Апраксину, Иевлев?

– Мною?
– удивился Сильвестр Петрович.
– Какая такая челобитная?

– Уж будто и не ведаешь? Уж будто не ты послал туда беглого холопя князя Зубова!

Иевлев смотрел с таким непритворным удивлением, что Ржевский только пожал плечами и заговорил попроще, не судьею, а собеседником:

– Сей смерд в прежние времена поднял руку на своего боярина, потом на Волгу ушел, искать зипуна, у них, у татей, тако о бесчинствах говорят. С Волги будто сюда, на Двину, подался, а когда его ныне на Воронеже Зубов велел имать, он вдругораз от него сбежал, да еще смертоубийство сделал и холопя за собою в степь увел. Беглого сего, Молчана кличкою, здесь знают, он и тут воду мутил, к бунту подбивал и крепко был дружен с лютым государю ворогом капитаном Крыковым...

– Крыковым!
– воскликнул Иевлев.

– Его-то знаешь, а то, я думал, и на сего человека удивишься.

– Крыков Афанасий Петрович погиб доблестно, и честное имя его...

Ржевский с неприязнью поморщился:

– Полно, Иевлев! Твой Крыков с сим же Молчаном прелестные листы читал, кои и тебе ведомы. Что пустое врать! Али не знаешь ты, какие тайные беседы в крыковской избе бывали? Али тебе там не случалось сиживать? Вон Егор Пустовойтов показывает, что об многом ты с Крыковым наедине говаривал, - о чем? Ужели ни разу Азов помянут не был, где князь Прозоровский государевых ворогов имал? Ужели о том, что Прозоровского холопей здешние воры как курей бьют, не беседовали вы? Ужели не подумалось тебе, Иевлев, ни единого разу, что твой прославленный Крыков - тать, государю нашему изменник, что...