– Не знаю, какой вы лекарь, но приказываю вам применить все ваше искусство к тому человеку, которого сейчас принесут. Если вы спасете его, ваша судьба облегчится.

Лофтус поклонился низко, прижал растопыренные пальцы к груди. Матросы уже подходили, бережно и осторожно неся носилки. Сильвестр Петрович с трудом поднялся. В одной его руке была трость, другой он опирался на костыль. Трость он положил на лавку, свободной теперь рукой выбросил шпагу "на караул". Матросы с палашами у плеча, стрельцы с мушкетами, солдаты с ружьями - застыли, не понимая, кого они встречают с такими почестями. Иевлев тихо спросил:

– Якоб?

– Яков!
– ответил человек в красном кафтане, приподнимаясь на носилках.

Сильвестр Петрович отсалютовал шпагой, горны и барабаны ударили генерал-марш. Якоб силился сесть, спутанные светлые его волосы свешивались на лоб, в глазах дрожали слезы. Иевлев наклонился к нему, заговорил тихо, сдерживая волнение:

– Здравствуй, друг добрый. Имел о тебе письмо от господина Измайлова. Нынче отдохнешь, завтра будем говорить обо всем долго. Ранен?

Якоб ответил спокойно:

– Предполагаю, что ранен смертельно. Сейчас хочу сказать лишь о том, что имел честь видеть, как свершен был великий подвиг лоцманом, коего я узнал и душевно полюбил за непродолжительное время. Флагманский корабль "Корона" был посажен на мель сим достойнейшим кавалером на моих глазах. Шведские офицеры и матросы попытались тотчас же убить лоцмана, но он мужественно сопротивлялся и нанес немало ударов шведам своей сильной рукой, вооруженной топором. Ему удалось спрыгнуть с корабля в воды реки, и более я его не видел... Слава ему вовеки!

– Слава!
– повторил Иевлев.

Матросы подняли носилки, понесли Якоба к избе Резена - только дом инженера не пострадал от шведских ядер. Марья Никитишна обняла Таисью за плечи, осталась с ней сидеть на лавке возле церкви. За носилками поспешал Лофтус, говорил слова утешения, сыпал учтивостями, хвастался своим искусством.

Впереди стучал деревяшкой Семисадов, покрикивал:

– А ну, с пути, православные! Сворачивай!

Стрельцы, пушкари, солдаты, монахи, крепостные трудники уже сошли с валов, оставили караулы, ворота, башни; толпились на плацу, отдыхали после ратной работы, закусывали под крепостными стенами, у разбитых и сгоревших изб и амбаров, на церковной паперти, перекликались:

– Эй, капрал, жив?

– Ничего, живой...

– А говорили - голову тебе оторвало.

– Моя пришита крепко...

Плац шумел, как ярмарка, солдаты уже выкатили из погребов бочки с водкой и медом, все громче делался смех, солонее шутки. Возле разрушенной ядрами крепостной бани пушкари угощали пленного шведского канонира водкой и сухарями. Он жадно пил и ел. Пушкари смеялись:

– Что, брат, взял Архангельский город?

– Женка, небось, плачет, убивается, а? Женатый?

– Он молодой, гулять к нам пришел, за богатством...

Швед кивал, глупо улыбался, счастливый, что жив, что теперь не убьют.

Монахи, подвыпив, пошли к Иевлеву просить не гнать их в монастырь. Сильвестр Петрович, положив раненую ногу на лавку, сидел возле погреба, где во время баталии прятал дочек и Рябовского Ванятку. Варсонофий поклонился, Иевлев спросил:

– А чего ж вы тут делать будете?

– Гулять, господин капитан-командор, будем малым делом...

– Во ангельском чине?
– улыбаясь, спросил Иевлев.

Варсонофий разгладил солдатские усы, покашлял в кулак. Другие монахи тоже покашляли. Семисадов сказал:

– А что, Сильвестр Петрович, может, и оставим которых на цитадели...

За погребом сильные женские голоса завели песню, она понеслась над крепостным плацем, над валами, над башнями, над тихой Двиной - удалая, громкая, праздничная:

Бражка ты, бражка моя,

Хмельна бражка, остуженная,

Крепка бражка, рассоложенная...

В крепостных воротах с громом, яростно ударили барабаны, победно запели горны. Народ поднялся на ноги, толпа хлынула к дороге - смотреть, как несут знамена со шведских плененных кораблей. Стрельцы, солдаты, матросы, бросая шапки вверх, кричали:

– Слава!

– Любо!

– Ура-а-а!..

Толпа напирала, передние, взявшись за руки, не пускали тех, кто был позади, иначе бы народ смял все шествие. Барабаны били все громче, все ближе к Иевлеву. Он встал, держась рукою за стену погреба, дочки и Ванятка забрались ногами на лавку рядом с ним, горящими глазенками смотрели на Егоршу Пустовойтова, который со шпагой, вытянутой вперед, мерно шагал по булыжникам, бледный, с торжественно-суровым лицом. За ним в ряд шагали четыре барабанщика, за барабанщиками шли горнисты - играли сбор. Дальше шел единственный спасшийся таможенный солдат Степан Смирной, обожженный, с рукою на перевязи, - нес кормовой флаг плененного корабля. За ним матросы, откинувшись назад, высоко выбрасывая ноги, несли флаги с других судов шведской эскадры - вымпелы, гюйсы, стеньговые флаги.