— Пойдем, замерзнешь, — беру ее за руку, подвожу к дверце, помогаю забраться в салон, сам обхожу машину и забираюсь на водительское сидение. — Ксюш, на меня посмотри.

Она выполняет мою просьбу не задумываясь.

Некоторое время мы смотрим друг другу в глаза.

— Чтобы больше я ничего подобного не слышал, проблемы будем решать по мере их поступления, вместе решать, а не рубить с плеча. Это ясно?

— Ясно, — бурчит, словно ребенок нашкодивший. Ребенок, блин, и есть.

— Ну и отлично, тогда поехали за малявкой и домой, я с тобой еще не закончил, наказывать буду.

Егор

— Егор.

— Да, принцесса? — смотрю на малявку, и улыбаться тянет.

Она замолкает, внимательно на меня глядит, словно взвешивая, стоит ли продолжать, а я жду, не тороплю ребенка, не подталкиваю.

— А ты маму сильно любишь? — спрашивает с присущей ей, детской непосредственностью. И как тут не улыбнуться?

Смешная она, малявка, вопросы серьезные такие задает, правильные.

— Сильно, малех, — отвечаю, даже не задумываясь.

А чего тут думать?

— А можно… — замолкает, словно боясь продолжить, смотрит на меня нерешительно, хмурится, бровки маленькие к переносице сводит.

— Что можно?

— А можно ты будешь моим папой? — выдает на одном дыхании.

Не сказать, что вопрос ее для меня становится неожиданностью. Нет, подобное развитие событий вполне логично. Малявка меня еще в день нашего знакомства приняла, смущалась, конечно, но в маленькой своей головке наверняка галочку поставила.

— А ты пообещаешь мне, что сейчас залезешь под одеяло, повернешься на бочок, и постараешься заснуть?

Она кивает молча, но с энтузиазмом. и смотрит на меня с таким неописуемым, невыразимым просто восторгом, что у меня ком поперек горла встает.

— Тогда можно, — подмигиваю малявке, а сам думаю о том, что конкретно я так попал.

Кому расскажешь — засмеют и пальцем у виска покрутят. Мол, куда в восемнадцать лет брать ответственность за чужого ребенка. Даже Белый на меня, как на дебила конченного смотрел. И я, конечно, понимаю, как все это со стороны выглядит, но как-то пофиг совершенно.

Мне хорошо, я реально кайфую от одной лишь мысли о своих девчонках. Да, моих, а как иначе? И я счастлив вполне, даже более чем счастлив.

И, наверное, я слишком долго думаю о своем, потому что не успеваю среагировать, когда малявка, резво подскочив, бросается ко мне на шею, вынуждая завалиться на кровать. Приехали, меня — лба двухметрового — уложил на лопатки четырехлетний ребенок. Это вообще как?

— Ну все-все, кто-то обещал, что будет спать, — посмеиваюсь, прижимаю девчушку к себе.

Она крохотная такая, и пахнет также вкусно, как мама — фруктами.

Целую ее в светлую макушку и укладываю в постель.

— Ну все, кроха, теперь спать, — улыбаюсь ей, она тянет свои крохотные ручки, меня за шею обнимает и целует в щеку. И меня чего-то торкает, от ее этой детской наивности, от радости такой настоящей, не наигранной совершенно. Кажется, я совсем не против заменить ей отца. Нет, не кажется, однозначно не кажется.

Малявка тем временем забирается под одеяло, кутается в него плотно, и поворачивается на бок, как и обещала.

— Спокойной ночи, малех.

Поднимаюсь с кровати, поворачиваю голову и только теперь замечаю стоящую в дверях Ксюшу. Ее вообще здесь быть не должно, мы с малявкой благополучно пожелали маме спокойной ночи, и отправили в душ и спать. Задачу укладывать спать малеху, я взяла на себя, и малеха была очень даже «за».

— Давно здесь стоишь? — подхожу к Ксюше, осторожно подталкиваю ее, вынуждая попятиться и, покинув комнату, прикрываю дверь.

— Минут пять, — признается тихо, взгляд опускает, губки свои красивые поджимает. Опять чего надумать лишнего успела?

Решили же все, успокоились. Катю от Деминых забрали, до дома вполне спокойно добрались, Александровна, казалось, окончательно расслабилась, и вот опять.

— Пойдем, — вздыхаю, беру ее за руку, и веду в нашу спальню.

С тараканами ее будем разбираться утром, сегодня устал дико. Нет, не физически — морально.

Оказавшись в спальне, закрываю дверь, отпускаю Ксюшу, она стоит, мнется, явно что-то сказать собираясь, но все никак не решаясь.

— Ксюш, я устал, правда, давай мозготрах оставим на завтра, малыш, — понимаю, что звучит грубо, но сегодня я не готов выслушивать лекцию о том, как был не прав, и вообще, нельзя давать ребенку надежду.