Мои руки уже живут сами по себе. Опускают бретельки платья ещё ниже, открывая моему взору бельё. Гладят, пощипывают, сжимают все доступные участки тела.

— Нет… — внезапно шепчет девушка, слезая с моих колен. Поправляет бретельки, возвращая их на место. — Нет, Спартак! — выставляет ладони перед собой, отгораживаясь от меня.

Подаюсь к ней и в ту же секунду оказываюсь рядом. Её ладони ложатся на мою грудную клетку.

Я не привык к отказам. И больше не хочу скрывать от неё что-либо.

— Тась… — протягиваю страдальчески. Навалившись всем телом, припечатываю её к стене. — Знаю, ты больше мне не веришь, но я хочу всё исправить!

Беру её за подбородок, вынуждая задрать голову вверх. Склонившись, впиваюсь в губы. Но она больше не отвечает на мой поцелуй. Прорычав от негодования и беспомощности, перестаю её целовать.

— Я устала, Спартак, — тихо произносит девушка. Её губы дрожат так сильно, что я опасаюсь нового приступа истерики. — Я так устала от подобной жизни, — слёзы вновь наполняют её глаза, готовы обрушиться по щекам. — И я не хочу больше доверять кому-то свою жизнь и жизнь Алисы.

— Я понимаю…

— Нет, ты не понимаешь! — она неожиданно с пылом обрывает меня.

С силой давит в мою грудь ладошками, заставляя отодвинуться. Но не получив нужного эффекта, всхлипывает, и мне приходится отодвинуться самому. Я заставляю себя сделать шаг назад, чтобы дать Тасе больше пространства.

Но в следующий миг она сама придвигается.

— Я словно кукла! — выплёвывает с горечью. — Не могу распоряжаться своей жизнью! Живу по чужим правилам, подчиняюсь! Сегодня ты смог забрать Алису и вынудил меня приехать! Ты так же, как и Андрей, всё решил за меня!

Она гневно тычет мне в грудь указательным пальцем. Но потом её голос хрипнет, превращаясь в сдавленный шёпот:

— Я шесть лет провела в браке с человеком, которого никогда бы сама не выбрала себе в мужья. Пыталась внушить дочери, что папа её любит… В глаза ей смотрела и врала… Постоянно врала… И так устала от этой лжи. Боже… как же я устала! Я хотела сбежать… Сегодня! А ты помешал моим планам, Спартак!

— Тася, — я вновь напираю и, несмотря на её протесты, обнимаю за талию, сжимая в своих объятьях. — Последний бой, Тась! Я сделаю то, что от меня требуется, и мы уедем. Ты, я и Алиса! Будем жить по-другому.

— А как это — «по-другому»?

Она пристально смотрит мне в глаза, и в её глазах я вижу и вопрос, и протест.

— Я научусь самоконтролю! — выпаливаю тут же. — Со мной вы будете в безопасности.

— А доверие? — она грустно улыбается. — Как я могу верить тебе после случившегося? Ты отказался от меня, Спартак! Единолично принял это решение! За нас обоих!

Она чертовски права! Но я каждый день готов умолять её простить меня.

— Скажи, что я должен сделать — и я сделаю! Всё, что угодно, Тась!.. — вижу, что она сомневается, и ещё больше наседаю. — Да я уже изменился! Шесть лет работал над собой, честно! И дальше буду меняться! День за днём! Час за часом буду доказывать тебе, что заслуживаю твоего доверия! Просто дай мне шанс! Скажи, чего ты хочешь — и я всё сделаю!

— Я хочу… — она нервно прикусывает нижнюю губу. Вижу, что не решается признаться в том, чего действительно хочет. А потом всё-таки шепчет, спрятав взгляд под ресницами: — Я хочу узнать тебя лучше.

И это действительно необходимо!

Наше прошлое — это всего три недели отношений. Искромётных, переполненных нежностью… Это были лучшие три недели в моей жизни. Но если я знал о Тасе почти всё, старательно изучив её вполне заурядную жизнь до меня, то она обо мне ничего не знала.

— Я всё расскажу, Тась.

Тяну её обратно к дивану и, опустившись на него, вновь усаживаю на свои колени.

Мне очень хочется вновь припасть к её губам своими. Снова ощутить её незабываемый вкус. Вдыхать аромат её тела и быть опьянённым лишь от того, что держу эту девушку в своих объятьях… спустя целых шесть лет.

Но сначала она должна меня выслушать!..

Беспризорник…

Когда мне было восемь, именно так меня называли сверстники. Такие же дети, как я, живущие со мной в одном дворе — они зачастую обходили меня стороной. У них были заботливые родители — мамы или папы. А иногда и оба сразу. Меня же воспитывала только мать — женщина лёгкого поведения, которой и дела до меня не было. В нашем районе её хорошо знали. Знали и ненавидели матери тех же моих сверстников, потому что их отцы нередко пользовались её услугами. Несчастные, обманутые женщины вымещали свою злость на мне, называя меня выродком. И беспризорником. А я был слишком слаб, чтобы противостоять людской ненависти. К тому же не понимал до конца, в чём виноват. За что меня так ненавидят.

Позже, конечно, понял. А ещё узнал от матери, что мой отец был её клиентом. Приехавшим по делам греком. Отсюда и появилось это странное имя. Она решила меня так назвать отчасти ради шутки, отчасти потому, что вроде бы верила в силу этого имени. Называла меня гладиатором, будущим основоположником восстания. Считала, что я смогу подняться над нищетой и бедностью, проявив силу и выносливость. Часто поколачивала меня, вероятно, взращивая эту самую выносливость…

Эта сумасшедшая, конечно, быстро потеряла права на меня. Когда мне исполнилось десять, за мной явились из службы опеки. Но я сбежал.