Император решился. Он нервно прошелся нескольк раз по кабинету, снова подошел к Пушкину и отрывисто сказал:

— Ты знаешь, мой брат не умер, но он не нашел в себе сил для сопротивления этим людям и удалился от дел.

Пушкин остолбенел. Что угодно, но только не такое он ожидал услышать из уст молодого, но уже грозного государя. А император продолжал:

— И ты знаешь, какой груз взвалил он на мои плечи! Садись, Пушкин, я расскажу тебе все.

Пушкин от неожиданности сел на краешек предложенного им императором кресла. Он сидел, а император ходил по кабинету. Это было полнейшим нарушением этикета!

Император, с какой-то непонятной лихорадочной горячностью, говорил и говорил, и это была уже не беседа, а монолог:

— С самого начало своего царствования мой брат был под чьим-либо давлением. Уж и не буду говорить о том, что случилось в Михайловском замке, и, что говорить, на нем тоже лежит вина, предотвратить этого он не мог, но мучился потом отчаянно. Он искал, на кого можно положиться — и нашел на кого, на этого, на Аракчеева! Я помню, как мы с Константином однажды на смотру ехали впереди колонны. Когда приблизились к месту, где государь принимал парад, то заметили, что рядом с императором стоит весьма важно Аракчеев. Константин нагнулся ко мне и тихо сказал:

— Брат, кому салютовать-то?

И мне оставил он в наследство эту сову, Дибича, а ведь он стал мне необходим! И столько таких! И никому не могу до конца довериться! У всех свои планы, свои представления! И такой круговорот всех этих людей! И дамы, бесконечные дамы в царствование Александра! Началось-то все с Вены, с победы над Наполеоном! Конечно, великий государь, красавец, и вокруг него графиня Розина Эстергази, графиня Заурия, графиня Каролина Чечени, графиня Юлия Зичи, княгиня Габриэля Ауэроперг. Все эти дамы так старались, что венское правительство приобретало из первых рук точные сведения о планах русского императора. Берегись дам, Пушкин!

Ну, и что же дальше, дальше он так запутался во всех этих хитросплетениях, что чуть было не попал в лапы иезуитов! Да чего ж мне все это тебе рассказывать, ты и так все это знаешь!

Император остановился и внимательно посмотрел на Пушкина. Тот сделал движение, поднимаясь с кресла, но император подошел и, положа руку ему на плечо, заставил его снова сесть.

— Вот сейчас я буду говорить о самом главном. Бабка моя, Екатерина Великая, много всего натворила в жизни. Ну, Бог ей судья, но для России сделала то, из-за чего никогда ее не забудут. Так вот, ты же приятельствуешь с Бобринскими и всю их историю знаешь. И знаешь, что Бобринский приходится мне кузеном. И Софи ближайшая подруга моей супруги и тоже моя родственница. А не знаешь того, что за Бобринскими объявлена охота. Охота с большим прицелом. И за ними, и за влиянием на них, и за их бумагами и документами. А там — безумное состояние и право на российский престол. И на германский заодно. Тут такое хитросплетение, что и сами Бобринские о том не ведают. Смотри, Пушкин, это великая тайна и я передаю ее тебе. Эти документы пока в России. Но их надо вывести туда, где никто и никогда не догадается, где они будут спрятаны. И это я доверяю тебе. Тебе будут помогать. Я попрошу Паскевича, он будет покровительствовать. И ты догадываешься, раз уж я назвал Паскевича, какую единоверческую православную страну я имею в виду. Собственно говоря, это тоже Россия. Будто-бы задворки империи. А на таких-то задворках и плетется судьба империи. Так вот, Пушкин. Инструкции тебе передадут те, кто не знает о чем идет речь. Это очень опасно, это может тебе стоить жизни. Да и мне тоже. Ты не знаешь, о каких могущественных и хитрых врагах идет речь. Но дело это о спасении отечества. Ведь и то, ты-то и не знаешь, что привело этих несчастных на Сенатскую площадь, игрушкой в чьих руках они были! А ведь какие семьи пострадали!

Николай остановился, тяжело дыша. Пушкин давно уже стоял, опираясь о спинку кресла. Он думал, что сходит с ума.

_ Ты согласен, Пушкин, помочь мне? — грозно и в тоже время немного растерянно произнес Николай.

Не раздумывая, ошеломленный всем услышанным, Пушкин ответил:

— Да, ваше величество.

Николай с облегчением вздохнул. Минутку помолчал, а потом сказал:

— Что там мне все на твои стихи жалуются? Знаешь, что? Давай-ка, я буду твоим цензором! Тогда все и замолчат! Согласен?

— Согласен, ваше величество! — с облечением в голосе в свою очередь ответил Пушкин. Страх прошел и обычное его состояние духа, ироничное и насмешливое, вернулось к нему. Эту перемену заметил и император и погрозил Пушкину пальцем:

— Только смотри, чтоб ты меня не поставил в неловкое положение! Почитай мне что-нибудь, а потом и расскажешь всей Москве, о чем ты беседовал с императором — о поэзии, разумеется.

Прошло почти два часа, как раздался звонок и на глазах изумленного Дибича опальный поэт и улыбающийся император появились из императорского кабинета.

— Карету господину Пушкину и отвезти его туда, куда он пожелает, — непререкаемым тоном провозгласил император.

Пушкин велел завести вещи в гостиницу «Европа», а сам отправился на Старую Басманную, к дядюшке Василию Львовичу. Очутившись в привычной старой обстановке, среди вещей, многие из которых он помнил по своим детским годам, он постепенно приходил в себя после удивительного происшествия, иначе он не мог объяснить случившегося с ним. И пока Василий Львович потчевал его по-московски обильным ужином и услаждал изысканной французской беседой, Пушкин заново переживал свою, такую неожиданно странную, встречу с царем.

Было уже за полночь, когда его, наконец, отправили в спальню. Там, на тетушкиных пуховиках, среди привычных московских запахов — ванили и ладана, прошлогодней вербы, стоявшей с Вербного воскресенья, и каких-то странных духов, Пушкин заснул. И казалось ему, что какая-то грузная женщина нагнулась над ним, и грозя пальцем, приговаривала: «Ну, смотри, Пушкин, ты слово дал, самому императору!»

«Кто же эта женщина?» — подумал Пушкин, проваливаясь в объятия Морфея. «Господи, да как же это я, это же она, императрица! Я же ее так здорово описал в «Капитанской дочке!».