Окно, в сторону которого волк небрежно махнул лапой, неожиданно раздалось в ширину и высоту, и через мгновение никогда не виденный пейзаж открылся ему: до самого горизонта, одна к одной, во все стороны, насколько хватает глаз, частокол высоченных труб стоял ровными, как солдатские, шеренгами, уходя макушками в низко плывущие по серому небу рыжие тучи дыма. И резкий запах рванул ноздри. А окошко затуманилось и тут же посветлело, распахнувшись в необъятную, необозримую пустоту.

И вдруг он увидел, вдалеке небольшой, ощетинившийся иголками шар, невесомо плывущий в пустоте. "Еж, что ли?" - пронеслась мысль, но, вглядевшись, понял и почему-то нe удивился нисколько: он на космическом корабле, и в иллюминаторе никакой не еж, а шар земной, утыканный трубами, плывет по путям своим, кутаясь в рыжую дымку.

Не успел он как следует разглядеть "ежа", как вдруг на поверхности шарика стало происходить что-то непонятное - ив несколько мгновений "еж" был острижен наголо, а еще через мгновение засверкал отполированно, как бильярдный шар.

Снова помутнело окошко и он зажмурился от внезапно ударившего в зрачки ослепляющего света. А когда решился чуть приоткрыть веки, увидел, что во все стороны уходит нестерпимо сверкающая в лучах низкого солнца никелированная пустыня - и он стоит в самом центре ее.

"Где я?" - горячечно пронеслось в гелове, и тут же раздался голос: На Земле.

Он оглянулся - позади на зеркально никелированной плите сидел волк, прикрыв глаза лапой.

– С точки зрения науки и красоты наиболее целесообразной формой поверхности планеты является идеально отполированная поверхность шара.

– Что ты сказал?
– переспросил он.

– Это не я сказал,- ответил волк.

– А кто?
– спросил он, оглядываясь. Кроме них двоих, на гигантском зеркале не было никого. "Если не считать наших отражений",- подумалось неожиданно спокойно.

– Придет время, ты все вспомнишь...

Он отвернулся от зверя, шагнул вперед, осторожно пробуя ногой никелированную землю, поскользнулся и, падая, увидел, как поползла куда-то вверх сверкающая пустыня, и через секунду, придя в себя от падения, увидел, что сидит на полу рядом с собственной кроватью, в окне привычная Большая Медведица, и никакого волка нет и не было, потому что все это дикий и непонятный coн...

Вспомнив сейчас об этом, он передернул плечами.

"Придет время - все вспомнишь". Что - все? По правде говоря, кое-что ему хотелось бы вспомнить. Что-то такое вышло с памятью: не сохранилось в ней ничего из раннего детства - даже лиц родителей, которые или умерли, или потерялись где-то, потому что, учась в первом классе, он уже жил в Детдоме,- и вот от этой точки отсчета работала память. Вспомнить, что было раньше, ему, конечно, хотелось, но, как человек взрослый - тридцать пять всетаки без малого - понимал, что, если и не вспомнится, беда небольшая.

Он провел последнюю линию, положил рейсфедер и встал, потянувшись,главное сделано. И вдруг кто-то рванул его за плечо и, едва устояв, он повернулся и увидел себя: маленький русый мальчик в кольце надвинувшихся рыжих бород и горящих злобой и страхом глаз. И услышал свой голос тоненький, детский, ломающийся в грозной тишине: - ...сыграл сыну Ростиславу свадьбу богатую, какой не бывало на свете, пировали ла ней с лишком двадцать князей... Снохе же своей дал много даров и город Брягин...

Голосок заглох во внезапном ропоте и снова возник: - ...снег лежал до Яковлева дня, а на осень мороз побил хлеб и зимою был глад... и ели люди лист липовый, мох, кору березовую...

Мелькнула серая невесомая тень, пошла кругами, ропот внезапно стих - и громкий крик совы упал в тишину, взорвавшуюся воплем: - Знамение божие! В костер его! В костер!

Ревущие бороды надвинулись близко-близко, он почувствовал жесткие пальцы, вцепившиеся в его плечи и руки, и рев у самого уха, и понял конец.

И вдруг все исчезло. Звенящим водопадом обрушилась тишина. И в следующее мгновение он все вспомнил...

...Шам... шам... Шелестело все ближе. Кикимора разлепила правое смотрило, потянула воздух - ноздрю защекотало - трясинкой пахнет.

...Шам... шам...- шуршало рядом.

"Мокоша бродит",- догадалась кикимора и тихонько шушукнула: - Мокоша!

– Ась?
– полошливо откликнулся кто-то за кустом.

Ветка шевельнулась, отодвинулась, из-за куста выглянул пень. Постоял в нерешимости, вглядывался, потом с тихим шуршанием вздохнул -разглядел: - А, это ты, кикимора...

Пень поерзал, повернулся вокруг себя и обернулся Мокошей.

– Аи не спится?
– бормотал, присев на мшистую кочку, Мокоша, мостя лапти так, чтобы где посуше,- Аи человеки донимают?

Кикимора поежилась, трясина пошла кругами. Разлепив второе смотрило, вылезла на берег болотца.

– И не говори, донимают,- вздохнула.- Шастают тут и пеша, и коньми. Козлищево болото все запакости ли - сыплют чего-то...

– И-и, то-то и оно-то,- мотнул корявой бородой Мокоша,- бога забыли человеки.- И обиженно спросил: - Бог я или кто?

– Бог, бог,- закивала кикимора.- А то как же.

– Ага, бог! Забыли они. Лешим прозвали. Лешим!
– в злости и обиде плюнул Мокоша, попал себе на лапоть, еще больше обиделся.