— Спасибо, постараюсь! — успокоил я доброго администратора.

— Ну, смотри! — Саша протянул мне руку и вдруг спросил: — Хочешь, прочту повое стихотворение? Вчера написал.

— Длинное? — спросил я и посмотрел на часы: до отхода поезда оставалось двадцать минут.

— Нет.

— Ну, давай.

— Вот, слушай:

Как прекрасно море Черное, когда оно волнуется!

Напоминает пьяного человека, который идет и шатается.

В каждую минуту, каждый миг, днем и ночью

Да здравствует море, спокойное и бушующее!

Сейчас, когда кругом ночь и дождь моросит,

Я оберегаю покой людей в гостинице «Интурист».

Воет ветер, воет, ьоец словно сатана.

Нас четверо в этом мире: я, море, Батуми и она...

Ну, как? — спросил Саша, сощурив глаза.

— Знаешь, где-то в чем-то напоминает Галактиона, — ответил я.

— Разве это плохо? — обрадовался он.

— Наоборот, очень хорошо! — хлопнул я Сашу по плечу.

— Раз так, будь другом, не поленись передать стихи редактору «Мнатоби». Не стесняйся, он меня знает, каждое лето отдыхает в нашей гостинице.

— С удовольствием!

— Гонорар могут выслать в адрес «Интуриста»... Да скажи, чтобы стихи подписали псевдонимом.

— Каким?

— Он знает.

— А все же?

— «Дельфин».

— А может, «Ставрида»? Или «Барабулька»?

— Делай, что тебе говорят!

— Воля твоя. До свидания!

— До свидания!

Я положил стихи в кармам и вышел из гостиницы.

ТАВЕРА

Было, наверно, за полночь, когда меня разбудила мать.

— Встань, сынок, тебя спрашивают.

Я быстро надел брюки и удивленно сказал:

— Кто это может быть? Пусть войдет.

— Не входит. Просит тебя выйти на минутку...

Мать была испугана. Я вышел в коридор. В темноте стоял мужчина среднего роста в надвинутой на глаза кепке. В руке он держал небольшой чемоданчик.

— Вам кого? — спросил я.

— Извини, Темо, я думал, ты один дома... Я уйду...

Голос был удивительно знаком. Я замялся.

— Простите, не узнал...

— Не узнал?

— Н-нет...

Гость криво улыбнулся. Боже мой, эта улыбка... Да, да... Девятый класс. Парта в заднем углу... Большая перемена... Голуби... Рамаз! Рамаз Корсавели! Тавера!

— Тавер! Это ты? — заорал я, заключая в объятия школьного друга. — Где ты пропадал, Тавер, как ты живешь? Заходи, заходи же!

Тавера смущенно улыбался, отнекивался. Я втолкнул его в комнату и усадил на свою кровать.

— Мама, у тебя не найдется чего-нибудь?.. Тавер, это моя мать.

Тавера вскочил, поклонился.

— Сиди, сиди, сынок, — кивнула мать и вышла.

— Тавер, черт ты этакий! Откуда ты взялся? Освободили? Рассказывай!

— Как живешь, Темо?

— Так себе!

— Ну ладно. Теперь я пойду...

— С ума сошел! Куда ты пойдешь?.. Мама, как там у тебя? — крикнул я.

— Пойду я, Темо. Завтра увидимся. Дело у меня к тебе, серьезное дело...

— Говори!

Вошла мать, разложила на столе хлеб, сыр и головки лука.

— Ешь, Тавер, ты, наверное, голодный!

— Спасибо.

Он ел медленно, сдержанно, хотя и чувствовалось, что голод давно уже мучил его. Я молчал.

Покончив с едой, Тавера достал папиросы. Мы закурили.

— Ну, рассказывай! — сказал я.

— Пойду я... Спасибо...

Мать с недоумением смотрела на нас.

— Мама, это мой школьный товарищ, Рамаз Корсавели. Помнишь? Мы его называли Таверой.

Мать улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Ну как ты не помнишь! Тавера Корсавели! У него водились голуби! Мне подарил двух почтовых голубей! С первого класса учились вместе. Вспомнила?

— Нет, не помню... — Мать направилась к балкону. — Я лягу там, а вы ложитесь здесь.

— Нет, нет! Я сейчас уйду! — встал Тавера.

— Останься, сынок! — улыбнулась мать. — Места хватит всем... — Она вышла.

Я не сводил с Таверы глаз. Он кончиком ножа собрал на скатерти хлебные крошки. Катал шарики, разрезал их, снова собирал. И молчал.