— Ладно, перееду как-нибудь. Рано или поздно, но надо же мне куда-то приткнуться, — улыбнулась она, тайком промокнув платочком глаза.

— Надо.

— Ты проводишь меня? Хотя…

— Обязательно провожу. Ты что… Вот еще!

— «Вот еще»… Совсем ребенок.

Он был рад вырваться из этих стен, больно было расставаться с матерью, ведь они так редко видятся. На вокзале, когда он помашет рукой вслед двинувшемуся вагону, станет еще тяжелее, но он был готов, с радостью ждал этой новой тяжести, только бы хоть немного отвлечься от того, что мучило, давило его в последние дни.

Лучилось в синеве хмельное солнце. Ветер шушукался с багряной листвой, тени ветвей мели влажный асфальт. Неслись к перекрестку машины — желтые, голубые, кофейные. У Юрия рябило в глазах. Он зажмурился и невзначай толкнул прохожего, извинился и пошел дальше. Из подворотни шмыгнула черная кошка, он зло цыкнул на нее. Кошка мяукнула, но дорогу все-таки перебежала.

…На заводе Юрий лишь замедлил шаг у дверей лаборатории. Замер, услышав короткие звонки и голос: «Алло! С Москвой? Да. Чеховская… Ой, кто это?..»

Не дослушав, пошел в контору.

У стола начальника цеха Надькин комкал шапку. Втянутая шрамом щека была словно прикушена изнутри, и это придавало лицу старика обиженный вид.

Юрий присел у дверей на край дивана.

— Ну, что дальше? — спросил Чугунов, не поднимая головы. Карандаш его словно выбивал морзянку по стеклу.

— А дальше, Митрий Петрович, — вдруг тонко выкрикнул Надькин, — дальше с таким начальником я не работник! Нет, Митрий Петрович. Раз за мою правду и старание мне «старым хрычом» в нос тычут, на людях! Я в цех вернусь, там приветят!

Карандаш утонул в темном кулаке начальника.

— Уйдете. А кого же на своем месте оставите? Потому-то ведь я и попросил вас зайти. Вы, конечно, вправе выбирать участок работы по сердцу. Но если от этого производство страдает?.. А с людей, что вас оскорбили, мы взыщем.

— Нет уж, извиняйте. — Надькин улыбчиво покачал седенькой головой. — И не уговаривайте. Я, конечно, вас уважаю. Вы добрый, даже чересчур, если все Грохоту прощается. Прежде начальство-то построже было, тогда такой ферт раз-два бы кувыркнулся… Он же рвач! Слыхивал я, почему так усердствует, где тут собака зарыта… Я за дело вторую ногу отдам, а терпеть от каждого желторотика — не-ет, у меня честь!

Слесарь смешно расшаркался здоровой ногой, нахлобучил кепку и, вскидывая скрипучий протез, вышел из кабинета. Чугунов собирался, видно, остановить старика, но крякнул в сердцах.

— Ну, а вы что скажете? Что это за «собака»? В чем подоплека? Возня мышиная! — Слова упали брезгливо. Юрий молчал, крепясь, Чугунов, отвернувшись, уже ронял в телефонную трубку: — Семен Гаврилыч! Когда у нас этот… техсовет? Не слышу! Что у вас голос такой — тоже заболели?.. Так вот, надо связаться с парткомом, поставить вопрос широко и принципиально — о дисциплине!..

Юрий усмехнулся, разлепив губы.

— Насчет подоплеки — самому нужно быть наблюдательней. Иначе не сработаемся. Уйду. И не я один.

— Склочник!

Подумал — ослышался. Карандаш хрупнул в кулаке Чугунова. Слова загрохали, оглушая:

— Вы мне смешочки бросьте! Понятно? Палки в колеса ставить, работу срывать… У этих палок есть и другой конец! Вы что, власть не поделили?.. А теперь уходить? Уйдете, только не по собственному желанию! Умник какой нашелся.

Огромное лицо Чугунова на миг расплылось в глазах.

Юрий только и смог прошептать:

— Как вам не стыдно…

Взгляды их встретились. Чугунов перевел дыхание. На скулах слинял багрянец, черты вновь обрели четкость.

— Это же все не так… Кто вам наговорил?..

— Я ничего против вас лично не имею, — глухо произнес Чугунов. Он глядел в стол, а Юрий на него. — Вот так! Но творческая работа требует здоровой атмосферы. Прежде всего. И тут мы разберемся.

— Вот я и пришел узнать, когда. Какого числа…

«Что делать? — думал Юрий, медленно идя по коридору. — Как готовиться к схватке? Поговорить с Надькиным, с ребятами из цеха? Ведь они же из-за нас всегда мучаются: доделки, переделки. Или в партком? Как это Петр назвал — «контрмеры»? — Сама мысль о перестраховке была противна. — Да что же это, черт побери! Ведь на совете будут умные люди. Сами не смогут разобраться? Буза какая-то!..

Вот тебе и буза. Получилась же, — будто изнутри прорвался шепоток. Это было невыносимо. — За Семеном — сила. И твердая формулировка. Если б хоть Чугунов относился иначе… Насолил ему, теперь расхлебывай».

В лаборатории он ожидал любопытных взглядов. Их не было. Петр, очевидно, никому ничего не сказал. Он шел мимо стеллажей, ему кивали, здоровались. Только закатывавший крышки корпусов Надькин остановил его, широко улыбаясь:

— С выздоровлением, Юра! Ну как там? — и подмигнул. Видимо, имел в виду Чугунова.