В зумпфе {1} шахты № 4 толпились забойщики и откатчики. Электричество не горело — что-то случилось с динамо, — красные язычки стеариновых свечей беспокойно качались, завивая черные жала. По стойкам тревожно метались уродливые тени. Необычное явление — под ногами дребезжа катался жестяной фонарь, никто не потрудился поднять его. Стоял говор, горячие голоса раздавались в полутьме:

— Сматывайся, ребята!

Тревожные встречи и громкие разговоры в зумпфе начались с того самого дня, когда на прииске появились в богатых пальто с бобровыми воротниками, с трубками в зубах русские англичане, русские американцы, когда стало ясно, что весь край отходит в концессию «Лена-Голдфилдс-лимитед» {2} . Скоро на прииск привезут невиданную драгу {3} , ту единственную в мире по величине драгу с семнадцатифунтовыми черпаками, которую бывшие хозяева Витима и Олекмы — Лензото — не успели привезти из Америки до революции. Ненавистные личности шляются по приискам, выступают на собраниях, знакомятся, — хотя давно знакомы, — нежными голосами убеждают, что роль, которую сыграет концессия для возрождения Советской страны, необыкновенно значительна. Одним словом, явились хозяева…

— Руки отсохли браться за кайлу, — рассуждал в углу забойщик. С ним соглашались, он высказывал подземное общественное мнение.

— Э, будь же ты проклята, — крикнул кто-то с озлоблением и поддал ногой, как футбольный мяч, все ту же бленду {4} . — Вот, черт, привязалась!

Вдруг разговоры притихли. Из штрека {5} появился младший смотритель Мигалов. Крупное лицо, усеянное конопинками и старой, еще из Донбасса, угольной въедливой пылью, казалось забрызганным грязью. Глаза из-под белобрысых бровей задорно сверкнули, но сейчас же приняли начальственное выражение.

— Расходись по местам. Не на митинг спустились!

Кучки шахтеров зашевелились, звякнул сигнальный колокол. Новый окрик, более повелительный, заставил уйти курильщиков из укромных уголков за подхватами. Бадья с породой поплыла вверх, уменьшая днище в стволе шахты.

— Наше дело — подавай живее, — назидательно сказал смотритель. — Не нашего ума, что там делается.

В успокоенный зумпф все чаще вкатывались тачки. Черные откатчики торопливо громыхали камни в бадью, очередь у подъема накоплялась и таяла, растягивалась и сжималась. С довольной усмешкой на тонких губах Мигалов прислонился к стенке и поглядывал на ребят: они с каждой минутой ходили веселее, проворнее. Он вынул портсигар, достал папиросу, помял ее в пальцах, полез в карман за спичками и вдруг — улыбка исчезла с его губ, а папироса полетела на пол. По штреку необычно быстро приближался крик «берегись», будто скорый поезд, проходя станцию, непрестанно подавал тревожные гудки. В зумпф вынесся откатчик, озираясь, сверкая белками, опрокинул породу прямо на пол, выхватил у первого попавшегося парня рукоятки его тачки и стал на его место в очередь. Спустя несколько мгновений из штрека выбежал старший смотритель Пласкеев, заглянул на ходу в лицо одному, другому и, узнав, с руганью схватил за рукав только что выбежавшего из штрека огромного неуклюжего парня — Мишку Косолапого.

— Ты куда заехал? Ты почему бежал от меня? Ты в забое должен кайлить, а ты с тачкой катаешься по шахте! Сейчас же высыпь краденые пески! Где ты их взял? Опять за шуровку {6} взялись? Думаете — теперь можно. Нет, друзья, не так понимаете. Спасибо скажи своим ногам, черт косолапый, быть бы тебе наверху!

— Ты не кричи, — окинул его взглядом Мишка. — Когда поймаешь, тогда поговорим.

Мигалов отделился от подхвата, будто только что появился в зумпфе, и невинным тоном справился, в чем дело. Федор Иванович брезгливо скосил глаза на младшего смотрителя.

— Надо все-таки посматривать. Нас не касается, что там делается на белом свете. Не глупее нас, наверное. Подбери губы, если на деле стоишь.

Мигалов злым взглядом проводил начальника, а Мишка Косолапый беспечно рассмеялся.

— Нанесли же его черти. Так и думал нагонит. Он порожняком, а я с возом.

Мигалова не стеснялись. Возле кучи песка, только что вываленной на пол, ребята упали на колени и торопливо принялись выбирать на ощупь золотины. Остальную породу с богатым содержанием посовали по карманам и за голенища сапог.

— Крой, пока ярмарка, — усмехнулся Мигалов. — Только уговор — не попадайся.

— Мигалыч, приходи, вместе промоем, — пригласил Мишка.

— Мойте без меня, не надо.

Мигалов, поглядывая на ребят, незаметно вышел из зумпфа, шмыгнул в совершенно темный водоотлив, прошел по просечкам, наконец, остановился, нагнулся, пошарил под стенкой, нащупал лаз, отвалил камни и пролез сквозь тесную дыру. Рассеянный по стенкам длинного туннеля свет едва брезжил впереди. В отдаленном забое, запрещенном к выработке, было тихо, словно в могильном склепе, но привычный слух уловил мягкие шорохи. Прошел еще несколько шагов и уперся в невысокую стенку короткого отнорка {7} от забоя. Две свечи полыхали в подсвечниках, вколоченных в мякоть между камней. Тень шахтера, переломленная сводом, торопливо наклонялась, шарила под ногами. Чтобы не испугать приятеля, Мигалов кашлянул в ладонь. Молодой ловкий парень вытер грязь с лица рукавом рубахи и поставил кайлу к стенке.

— Ты, черт, подкрадешься и не услышишь.

— Ну, как дела?

— Идут. Контора пишет.

Мигалов зажёг от свечи свою бленду, присел на корточки и пристально вгляделся в искромсанную стенку. Не утерпел — потрогал рукой. Под пальцами осязались маслянистые выступы, ценность которых понятна лишь опытному шуровщику {8} .

— Тут и самородочки есть, оказывается. Ты как, Жорж, отдельно их выбираешь или с породой кайлишь?

— А ты поучи меня, как шуровать, я послушаю.