На этом и выдохлось все красноречие свата.

Хозяйка раскраснелась, грустно улыбнулась, а у самой заныло сердце. Перед ней возник ее Митюха, непонятно за что и зачем убитый на страшной войне.

Она взглянула на Магдауля, увидела его молящий взгляд… Вскинулась жалостью:

— Я не потаскуха, чтоб так сойтись.

— Об чем разговор! Хы! До попа-то рукой подать!

— А он же нехристь, поп не согласится.

Магдауль вспыхнул:

— Пошто нехристь?.. Я люди…

Король рассмеялся. Расстегнул ворот рубахи и показал свой медный крест.

— Вот этой штуки у тя нет.

— Как нет? У бабая Воуля в сундуке лежит, — обрадованно ответил эвенк.

Долго смеялись Король с Верой.

— А пошто не носишь-то на шее?

— Как будешь носить? Совесть терял, скажут. Когда дома сидим — бурхану [7] молюсь, на охоту ходим — шаману молюсь. Обман делать худо.

Вера, все еще смеясь, разглядывала Магдауля: он приглянулся ей давно, когда правил вывихнутую ногу. У него такие сильные и ласковые руки. А вчера в мгновенной вспышке бешенства перед ней неожиданно открылась его мужественная красота.

— Ну, как, Верка? — строго спросил Король.

Вера вспыхнула, закрыла лицо фартуком.

Долгое молчание. Шипят трубки. Зафыркал самовар.

Магдауль, словно багряной осенью рогаль-изюбр, весь подался вперед, вытянул шею и превратился в слух.

Вера затряслась, зарыдала.

Волчонок сник. Надел шапку и двинулся к порогу.

Филантий схватил его за кушак; сбежались белесые колоски бровей, из-под которых сердито засверкали потемневшие серые глаза. Он решительно и грозно замотал головой:

— Эй, дуреха, самовар-то у тя без воды расплавится!

— О, господи! — вскочила хозяйка, опрометью бросилась к самовару, из которого бил пар и летели брызги.

— Ты!.. уж!.. дя Филантий! — сквозь слезы повеселевшими глазами взглянула на шутника.

— Ха-ха-ха! Спужал?

— Небось спускаешься.

— Дык когда к попу-то вас везти?

Вера стыдливо закрылась ладонями, тихо сказала настырному свату:

— Ладно… только пусть переедет ко мне.

Через рыбацкую деревушку Бирикан, где живет Король, извиваясь, как змей, проходит трактовая дорога, а за деревней окунается она в полумрак тайги. Дремуче нависли над той дорогой вековые сосны и кедры. Узенькая — двум телегам лишь разъехаться, да и то бодаясь трубицами колес. Одно название, что тракт, даже дорогой кликать-то совестно. Добрая баба развесит свой сарафан — и дороги не увидишь. А езда по ней! — болота, трясины, крутоярые хребты, один за другим. Был тракт когда-то тунгусской тропой. Чуток ее раздвинули воины Чингис-хана. А потом русские мужики подогнали ее под свои телеги. Вот она какая, эта дорога — знаменитый Баргузинский тракт.

Связывает она жилуху с золотым Баунтом, где гремят Ципикан, Каралон и другие прииски. Кого только не встретишь на этой болотистой, в ухабах дороге.

С покрова до пасхи тянутся по ней нескончаемые вереницы подвод, везущих всякую всячину в таежный край и обратно, мчатся на резвых рысаках слуги белого царя — чиновный люд, едут степенные купцы, идут бродяги в поисках фарта на знаменитый Каралон — там, говорят, золото само в руки просится, прикрыто лишь мхом. Под конвоем, проклиная все на свете, бредут по этой дороге ссыльные, большей частью опасные для империи и батюшки царя — политические. Когда-то по этому тракту тащились и декабристы — о братьях Кюхельбекерах и по сей день народ помнит. Из этих мест не улизнешь — надежные они для ссылки.

В темную ноль, крадучись, забредут в деревню беглые каторжане — нет, не воровать и не грабить. Есть неписаный закон тайги, по которому крестьяне на ночь ставят на столбах крынки с молоком, хлеб, соль, табак. При этом набожные крестьяне не скажут: «чтоб ты подавился», а сострадательно прошепчут:

— Дай бог вам здоровья! Спаси вас, горемышных, царица небесная!

Добрые люди живут в Бирикане…

Бирикан раскинулся как бурятский улус. Дворы вразброс шарахаются друг от друга. Одни прижались к реке-кормилице, другие к таежному тракту. Дворов от силы двадцать. Дома рублены в угол, одним топором, наспех — не до красоты, лишь бы только влезть в свое притулье. Стены низкие, окна маленькие, в некоторых вместо стекол — бычий пузырь, скудно пропускающий свет.

Во всем Бирикане только два дома спесиво красуются. Они высоки, крыты тесом, рублены уже в лапу, венец к венцу добротно подогнаны. И окна в них просторные, со стеклами, весело сверкают на солнышке, вызывают общую зависть.

Один дом — почтовая станция, второй — Ефрема Мельникова.

Жил когда-то и Ефрем в ветхой развалюхе, как и все бириканские. Нехлестко рыбачил. Может, так и истаскался бы по плесам Подлеморья, но судьба ему улыбнулась. Однажды нанялся он к купцу Новомейскому возить «груза» к охотникам. Старшим в обозе оказался приказчик Егор Краснобаев. Как-то в одном рыбацком стане подкатил Егор к местной девахе, проводил до соседнего табора, угостил конфетами и пряниками. Взъерошились парни: «Легавый нашу девку провожать удумал!» Прижали к саням Егорку.