Шрифт:
Сиплая струя с шумом полилась из крана, я держала под ней наш красный чайник…
И лед сверкал под нами, Смеялись мы хи-хи… И мы по льду бежали Проворны и легки.Ура! Замечательно! «Проворны и легки»!
Я грохнула чайник на горячую плиту. Он зашипел, потому что был весь мокрый!
Ура! Здорово! «Смеялись мы хи-хи»! Так и назову это стихотворение!
Я на одной ножке поскакала в комнату.
Какое небо синее, И падает снежок, Пошли мы с Колей Лыковым…— С тобой заснешь, — застегивая халатик и сонно потягиваясь в дверях, сказала мама. — Что это ты расскакалась с утра пораньше?
— Дзы-ынь! — затрещал телефон.
Я схватила трубку.
— Нету тут никаких Сидор Иванычев! — закричала я. — Тут Семен Борисыч живет, а еще Лидия Сергеевна и Людмила Семенна!
— Ты чего орешь, с ума, что ли, сошла? — услышала я удивленный Люськин голос. — Слушай-ка, сегодня погода хорошая, пойдешь на каток?
— Ни за что на свете! Я ОЧЕНЬ ЗАНЯТА! ДЕЛАЮ ОДНО ЖУТКО ВАЖНОЕ ДЕЛО!
— Какое? — сразу спросила Люська.
— Пока сказать не могу. Это секрет.
— Ну и ладно, — сказала Люська. — Ну и не воображай! Без тебя пойду!
Пусть идет!
Пусть все идут!
Пусть катаются на коньках, а мне некогда на такие пустяки время тратить! Я стихи сочиняю. Понимаете, стихи! Они там на катке покатаются, и все, — утро пройдет, как будто его и не было. А я стихи сочиню, и они останутся. Навсегда. Синее утро, и белый снег, и музыка на катке…
И музыка гремела И мчались мы вдвоем, И за руки держались… И было хорошо!— Слушай, что это ты разрумянилась? — сказала мама. — У тебя не температура, случайно?
— Нет, мамочка! Я сочиняю стихи! Понимаешь, стихи!
— Стихи?!! — удивилась мама. — Что же ты насочиняла, а ну-ка прочти!
— Вот, слушай… — Я встала посреди кухни и с выражением прочла маме свои собственные замечательные, совершенно настоящие стихи:
Какое небо синее, И падает снежок. Пошли мы с Колей Лыковым Сегодня на каток. И музыка гремела, И мчались мы вдвоем, И за руки держались, И было хорошо! И лед сверкал под нами, Смеялись мы хи-хи, И мы по льду бежали Проворны и легки!— Потрясающе! — воскликнула мама. — Неужели сама сочинила?
— Сама! Честное слово, сама! Вот не веришь?..
— Да верю, верю… Гениальное сочинение! Прямо Пушкин!.. Слушай-ка, а между прочим, Коля Лыков — это не такой беленький, в синей куртке?
— Да, у него есть синяя куртка, а что?
— Так, неважно… Но мне показалось, что я его видела только что в окно. Могли они куда-то с Люсей Косицыной идти, скажем, на каток? У них вроде коньки с собой были?..
Какао встало у меня в горле.
— Что с тобой? — удивилась мама. — Подавилась, что ли? Давай я тебя по спине похлопаю.
— Не надо меня хлопать по спине, — сказала я. — Я наелась, не хочу больше. — И отодвинула от себя недопитый стакан.
В своей комнате я схватила карандаш, сверху донизу перечеркнула толстой чертой весь листок со стихами, скомкала его и бросила под стол.
Я вырвала из тетради новый листок, и вот что на нем написала:
Какое небо серое, И не падает вовсе снежок, И не пошли мы Hu с каким дурацким Лыковым Ни на какой каток! И солнце не светило, И музыка не играла, И за руки мы не держались, Еще чего не хватало!Я злилась, карандаш у меня сломался… и тут в прихожей опять зазвонил телефон.
— Люся, это тебя, — сказала мама.
Ну, что они меня все время отвлекают! Целое утро звонят и звонят.
— Алле! — с досадой буркнула я в трубку.
Откуда-то издалека донесся до меня Колин голос.
— Синицына, это ты? Пойдешь «Меч и кинжал» смотреть, мы тут с Косицыной на тебя билет взяли?
— Какой еще «Меч и кинжал»? Вы же на каток пошли!
— С чего ты взяла? Косицына сказала, что ты занята и на каток не пойдешь, тогда мы решили взять в кино билеты на двенадцать сорок. Ты освободилась уже?