— Но… Если можно построить здесь бассейн и лечить людей, то почему этого не делают?

— От глупости! Капиталистам жаль денег, которые они не хотят — как некоторые из них утверждают — утопить в воде. Кроме того, здешний врач не желает, чтобы это мое открытие, этот мой проект… Да что тут говорить! Миллионы злотых плывут этим оврагом уже много лет, и никого это не интересует, никого! Я подозреваю, что здесь имеются такие же минеральные источники, как в Чехоцинке. Лишь доктор Вайнерт меня понимает, но что он может?

— К тому же здесь такой упоительный воздух… — согласилась Анна. — Тут столько липового цвета, и его никто не собирает. У нас остаются только верхушки крон для пчел, а остальное снимают и продают. Дед Ианн утверждает, что от омелы и лип у него почти такой же доход, как от продажи вишни. Правда, абрикосы ценятся дороже.

Доктор Корвин поднял голову и посмотрел на одну из лип, гудящую от пчел, всю в солнце, в золоте, в пыльце, летящей с цветов. Потом опустил глаза на стоящую рядом с ним девушку. Впервые он заметил сапфировые белки ее глаз и пробормотал:

— Здоровье и рассудительность. А ему как раз нужна такая жена.

— Кому? — не поняла Анна.

— Это не имеет значения, нам пора уже идти домой. Значит, ты говоришь, что можно иметь деньги и с этого ручья, и с лип? Неглупо, дитя мое, совсем неглупо! Но в «Мальве» никто в это не поверит.

— Даже маршальша? Ведь она же все знает.

— О других. О мире. Да что там говорить! Труднее всего быть пророком в собственном отечестве.

Они вошли в аллею мальв, и неожиданно доктор удивил ее вопросом:

— Ты говоришь, что в ваших друидских рощах снимают омелу со всех деревьев. А не знаешь зачем? Только как украшение в рождественскую ночь?

Она ответила, ни на минуту не задумываясь:

— У нас никто не занимается такими глупостями. Омела — это лекарство. Прабабка утверждает, что она понижает давление и спасает лучше всяких таблеток от кровоизлияния в мозг.

— Гм… — буркнул доктор Корвин. — Очень жаль, что эта каштановая роща в Круазике, о которой ты говоришь, так далеко. Твоя прабабка, похоже, стоит нашей.

Они вошли на террасу такие довольные друг другом, что пани Рената спросила удивленно:

— Что случилось, Кароль?

— Знаешь, — ответил он оживленно, — Анна тоже считает, что у здешней воды привкус железа.

— Ох, снова ты о своем ручье… — устало вздохнула она.

Доктор помрачнел, но не сдался. И, обращаясь к Анне, сказал:

— Сама видишь. Деньги здесь валяются на улице, висят на деревьях, и никто их не хочет брать. Что о таком расточительстве сказали бы у вас, в умеющей считать каждый грош Франции?

— Не знаю, я из Бретани, — уклонилась от ответа Анна. Но была уверена, что тот пожилой господин, выходивший из автобуса на улице Батиньоль, уверенно сказал бы: «Oh, ces Slaves! Ces Slaves!»

После этой прогулки доктор стал относиться к ней весьма дружелюбно, а прабабка уже представляла Анну знакомым как будущего члена семьи. В результате она познакомилась с милой женой доктора Вайнера Марией и ее двумя дочками, младшая из которых дружила с Данутой. Начала бывать в доме Ирены Пасхальской, всегда полном молодежи, и в вилле «Юлия» клана Махлейдов, которые стали ей особенно близки из-за того, что они происходили из старого, восходящего к кельтам шотландского рода Мак-Леод. Их семья давно уже полонизировалась, что собиралась сделать сама Анна, и Махлейды вспоминали замок Dunvegan Castle на острове Skye еще реже, чем она средневековый город Геранд. Маршальша смеялась, что глава рода МасLeod из Данвегана является ее единственной конкуренткой в долголетии и, хотя ей уже девяносто лет, она в качестве двадцать восьмого главы клана принимает в своем замке на острове Скай и монархов, и обыкновенных туристов, сама спускается в подземелье, чтобы показать посетителям цепи и орудия пыток, а также демонстрирует фамильный флаг, помнящий еще крестовые походы.

— Она сидит там с незапамятных времен, издает путеводители по замку и собственный журнал, в котором описывает судьбы родственников, разбросанных по всему миру, и в том числе живущих в Польше под искаженной на польский лад фамилией Махлейд. А я… Памятные вещи, связанные с восстанием, пропали, у меня осталась только металлическая брошка-якорь, сделанная из кандалов, и ладанка Эразма Корвина, моего мужа. Скажи, разве это не до смешного мало?

Но наперекор всему она высоко подняла голову и смотрела куда-то в пространство, на бледные звезды. И Анна должна была признать, что это «мало» было целым миром для нее и к тому же ценным и важным для друзей дома Корвинов. Она видела сама, с каким почтением приветствовали маршальшу старые и молодые, словно главу клана с туманного острова Скай. Прабабка стала легендой, она была единственным живым свидетелем давних событий, а кроме того, всех удивляли ее необыкновенная жизненная сила, ее неожиданные суждения и ее странный образ жизни. В тени этого огромного дуба трудно было заметить другие низкие деревья, кусты и растения. И Анна неожиданно почувствовала себя в ее доме в такой же безопасности, как когда-то рядом с Марией-Анной ле Бон. Она старалась только подальше обходить виллу, где жила Людвика. Как-то раз Анна встретила ее в сосновом лесу, и ей стало страшно от взгляда, каким та окинула ее. Придя в себя, Анна начала вспоминать, в чьих еще глазах она видела подобную ненависть, и мысль эта не давала ей покоя, ей уже было не до прогулки по нагретому солнцем, источающему аромат лесу, и когда она вошла в тень, в аллею розовых мальв, ее вдруг осенило. Так на нее смотрел только один человек: дядя Стефан.

Они нанесли официальные визиты ближайшим родственникам в Варшаве — Корвинам, Лясковецким и Градам, хотя Адам считал эту последнюю ветвь настолько далекой, что никогда не мог найти общий язык ни с дядей, ни с его сыном. Зигмунт был почти его ровесником, но встречались они только на семейных съездах по случаю различных бракосочетаний или очередных юбилеев прабабки.

— Разве они никогда не приезжают в Константин?

— Очень редко. Юзеф Град, отец Зигмунта, родом из деревни. Кончил курсы бухгалтеров и работает в фабричной конторе, где-то на Воле [14] .