— Гамион, на стены тройные посты. Никого без меня не впускать. Ни единой подводы, сестры поварихи или гонца. Никого. Кто сунется к стенам, встречайте стрелами и огнём. Орак, готовь десяток старших и десяток младших воинов. Конными. Живо.

***

Вечером, уже в сумерках, когда мы перекусили подогретыми у огня лепёшками, я с изумлением заметил в руках Наглого глиняный горшочек. Аккуратно зачерпывая, он мазал его содержимым рану на плече. Аромат мази чувствовался даже на моей стороне.

Я невольно привстал:

— Наглый, откуда это у тебя?

Исподлобья глянув на меня, он процедил:

— Если господин не может позаботиться обо мне, то что мне, гнить?

На миг я стиснул зубы, сказал жёстче:

— Я спросил не об этом. Откуда у тебя мазь? Ну!

— Достал.

— Это как ты достал, если я ничего не платил вам?

— Достал без денег, — скривив губы в ухмылке, Наглый добавил. — Я красивый и языкастый, господин.

— Чего?

Кодик буркнул:

— Да были у него деньги, господин. Что он, зря по деревне бегал?

Ещё не осознав ответа, я переспросил:

— Что? — а через миг, когда всё понял, в ярости уставился на Наглого. — Ты!

Он подобрался, цедя слова, спросил:

— Что? Да, утянул я пару ухоронок у деревенских, раз уж господин не может и серебряка нам заплатить. Что дальше? Выкинуть мазь? Ну ладно я, вы меня никогда и не жалели, гос-по-дин. Подхвачу гниль крови да и сдохну, слезинки не прольёте. А думаете, последняя рана у нас да, господин? Так и будем листики собирать, плевать на них, да к дырам лепить, да, господин?

Словно вторя ему, из темноты соткалась одна из моих теней, потянулась ко мне:

— Х-х-хоспо-о...

Я понял, что давно стою, нависая над Наглым. Сжав кулаки так, что отросшие за эти дни ногти врезаются в ладони.

Тени привычно сновали между моими людьми, костром и кустами то и дело закрывая их своими чернильными телами.

Разжав кулаки, я шагнул назад. Буркнул, не глядя на Наглого:

— Не забудь с Тощим поделиться, да Поварёнку ухо помазать.

Прихватив плащ, отошёл на три шага в сторону от костра и улёгся там. Можно ли считать возможность спать на голой земле и не окочуриться от холода ещё одним даром Хранителей? Да кто его знает. Но мне его очень не хватало в пещере уединённых тренировок.

За спиной у костра продолжали шептаться. Было бы желание, можно было бы разобрать слова, теперь-то, когда я полноценный идар, прошедший посвящение, а мои чувства обострились. Но желания не было.

Нужно что-то решать с деньгами на людей. Только что? Полдня бежали и хоть бы кого-то встретили. Эти реольцы словно к Безымянному отправились, да там и сгинули. Хоть самому возвращайся к деревне и ищи ухоронки крестьян. Как-то не так я представлял себе походную жизнь идара на службе у короля. В рассказах отца всё это выглядело... красивей и проще.

***

Терсия перегнулась с грауха ближе к Нумеро, перекрикивая поднявшийся ветер:

— Сколько можно?!

— Скоро!

Терсии осталось лишь поджать губы и плотней закутаться в плащ. Впрочем, нет, спустя несколько ударов сердца её пальцы заплясали, складываясь в печати. Дорога поднималась всё выше и выше. Замок уже давно скрылся за серым изгибом горы, а небо покрылось звёздами.

Мало того что поднялся ветер, так он, как и положено ему ночью, шёл с гор и нёс с собой холод их вершин и ледников.

Это Нумеро мог не обращать на него внимания, встречать грудью, но вторая кровь слабей. Даже третий дар, тот, который даёт телам идаров крепость, у них не так силён, как у первых детей.

Конечно, Терсия не раз встречалась с дочерями первой крови, которым судьбой и правом рождения была назначена дорога на Игры Предков. Но таких всегда рождалось мало, а уж тем более к ним не принадлежала она. И ей, чтобы Нумеро забыл меч с утра взять, холодно!

Хорошо хоть в Академии каких только внешних техник не давали. В том числе и таких, что позволяли не замечать холод. Если бы только этот Нумеро сказал правду, что они действительно едут в горы, а не делают крюк, чтобы сбить кого-то с толку.

Словно услышав, как она клянёт его по имени, Нумеро повернул к ней голову.

Она со злостью спросила:

— Что?

— Подсвети дорогу, что-то сёстры сегодня жалеют света.

Терсия фыркнула, но через десяток ударов сердца над растянувшимся на узкой тропе отрядом повисло два бело-голубых шара. По скале и камням побежали сотни странных, изломанных, дёргающихся теней, заставляя коней фыркать и косить глазом. И только граухи продолжали невозмутимо нести на спинах своих всадников.