Эйдзи сел подальше от шумной компании одноклассников и углубился в письмо.

«Дорогой брат!

Извини, что не сразу написала тебе. Мы благополучно добрались до места назначения. В деревне, расположенной среди красивых гор, нас встретили очень тепло. Часть детей разместили в буддистском храме, остальные живут в деревне. Здесь есть школа, и поначалу мы попытались наладить занятия; учебники и какое-то количество тетрадей мы привезли с собой. Но скоро выяснилось, что дети не могут заниматься. У нас очень плохо с едой, у двух мальчиков во время уроков случился голодный обморок. И теперь мы не чувствуем за собой морального права заставлять их сидеть над учебниками, где то и дело встречаются упоминания о съестном.

В местечке, где мы расположились, живут одни шахтеры, поэтому все, что удается раздобыть для наших детей, это карточная норма риса, немного соленой капусты и суп из соевой пасты. Я слышала, что долгое пережевывание пищи способствует появлению чувства насыщения, поэтому уговариваю своих ребятишек не глотать сразу же, а долго держать каждый кусочек капусты, каждый комок риса во рту…

Все, что родители смогли дать детям в дорогу, быстро кончилось, а нормы выдачи риса еще уменьшились. Группа самых маленьких находится на грани истощения. В городе нам тоже приходилось тяжко, но здесь ситуация несравненно хуже. Кроме того, выяснилось, что староста деревни и его подручные открыто похищают часть продуктов, предназначенных для детей. Пожаловаться на них нельзя: они действуют как будто бы по закону — берут себе рис или овощи и платят за них по официальному курсу. На самом деле за эти деньги нигде ничего приобрести нельзя. Я пыталась спорить с ними. Но они заявили, что оказали школе большую любезность, пустив к себе такую ораву, и, если их гостеприимство нам не по вкусу, можем возвращаться в город под бомбы. Я заплакала и ушла.

Теперь время от времени я, как нищенка, обхожу окрестные деревни и в прямом смысле прошу подаяния для моих ребят. Узнав, что происходит, кое-кто из родителей пытается прислать какую-то еду, но им самим негде ее взять…

Тяжелый комок стоит у меня в горле, когда я вижу, как голодные мальчики в закатанных по колено брюках ловят в холодной реке мелких раков, насаживают их на побеги бамбука и жарят на костре…

Голод, спартанские условия жизни, первое в жизни расставание с родителями послужили причиной постоянных заболеваний. Каждый день кого-то приходится вести к доктору. Лихорадка, понос, астма, ангина… Дети больше ничему не радуются и даже не просят еды. Они только спрашивают меня, когда приедут родители.

Один раз мы попробовали организовать экскурсию, чтобы посмотреть на старинную статую Будды возле водопада, высеченную из камня неизвестным мастером. Когда мы после трудного пути поднялись по ступеням, ведущим к статуе, нас буквально атаковала стая ос. Они искусали всех детей до единого. У одной девочки горло после укуса так распухло, что она не могла глотать. Дети были страшно напуганы. Я испугалась, когда доктор рассказал мне, что бывают смертельные случаи от шока, вызванного укусом…»

Эйдзи Хаяси плакал, читая письмо сестры. Он думал о детях, обреченных на безмерные страдания, потому что Япония окружена врагами, которые пытаются уничтожить ее. Эйдзи аккуратно положил письмо в карман ученической куртки — единственной своей одежды, полученной в школе по карточкам. Теперь письмо лежало рядом с повесткой. Послание из призывной комиссии как-то согревало душу Эйдзи. Скоро он попадет на фронт и будет защищать Сакико и ее голодных учеников от кровожадного врага.

Идзуми Арима было грустно. Он в последний раз присутствовал на торжественной церемонии поднятия флага в своей школе, а затем на зачтении императорского рескрипта в актовом зале, где висел большой портрет императора. Идзуми Арима заканчивал школу. Он прощался с товарищами, преподавателями и священным достоянием школы — текстом рескрипта и портретом Сына Неба. На уроках говорили, что Япония — уникальное государство-семья. Император, ведущий свое происхождение от богов, воплощает в себе единство народа и государства. Основа японской семьи — почитание предков, власть старших, подчинение и почтительность младших. С сыновней почтительностью должен японец относиться не только к главе семьи, но и к тем, кто выше его по положению — к начальнику, военному командиру, государству. «Любимые родители дали мне возможность появиться на свет, чтобы я мог служить Его Императорскому Величеству».

На еженедельных уроках морального воспитания изучался главный принцип, стержень мировоззрения японца: «почитание императора, любовь к родине». Подъем национального флага, созерцание императорского портрета и чтение рескрипта превратились в важнейшую церемонию, требующую безукоризненного соблюдения ритуала.

Читал рескрипт обыкновенно сам директор. Он вносил его в актовый зал не дыша, на руках обязательные белые перчатки. Читать следовало с выражением и без ошибок. Предыдущий директор, об этом было известно в школе, во время чтения рескрипта пропустил целый абзац. В тот же день, чтобы искупить позор, он покончил жизнь самоубийством. В случае пожара или землетрясения рескрипт и портрет следовало спасать в первую очередь, если надо — ценой собственной жизни.

Выпускников приветствовал директор школы.

— В момент прощания следует грустить, — говорил он, глядя из-под очков на сидевших перед ним юношей и девушек. — Но я расстаюсь с вами, исполненный чувства радости. Ибо вы вступаете в жизнь любящими родину и императора, готовыми исполнить великие предначертания наших предков. Школа закалила вашу волю и ваш характер, снабдила вас знаниями, необходимыми японцу. Осуществление великой миссии Японии зависит от каждого из нас. Вам повезло: вы вступаете в жизнь в тот момент, когда страна достигла огромных успехов в создании сферы совместного процветания Великой Восточной Азии. Вам предстоит закрепить успех.

Дождь шел всю ночь и прекратился только к утру. Новобранцев подняли в половине шестого утра и, не покормив, сразу погнали на станцию. Идзуми Арима с сожалением смотрел на испачканные в грязи новенькие ботинки, неделю назад выданные в казарме. Такой прекрасной обуви у него еще не было. И он сам, и его родители, да и все жители деревни ходили в тэта, которые делали себе сами из деревянного обрубка, куска ткани и веревки. У отца Идзуми (и еще у нескольких человек в деревне) были брезентовые сапоги на резиновой подошве, но их носили только в очень холодную и дождливую погоду. Кожаной обуви в деревне ни у кого не осталось. Вся кожа и резина шли на изготовление обуви для армии и флота, поэтому еще до войны правительство стало убеждать сограждан носить исключительно патриотическую обувь — тэта. С началом войны хорошая обувь исчезла совершенно, ее нельзя было получить и по карточкам. На черном рынке в городе, правда, продавалось все, но в деревне не было никого, кто мог бы себе позволить что-то там купить. Они не голодали и уже за одно это были благодарны судьбе.