Было так тихо, что слышалось тиканье часов в соседней комнате, и Холмс думал о бомбах с таймером, заложенных под все фундаменты Лондона, в недрах острова, всех островов и материков; он ощущал себя одним из обречённых, с минуты на минуту ждущих смерти во всех каменных мешках земли и в одной железной плавающей бочке на дне океана.

– ...... Профессор,....... вы были влюблены?

– Ещё как!

– ... Леди отравила мужа?...

– Нет. Мы познакомились на новоселье Невермора. Она была бесконечно печальна: скорбела по Дориану. Между ними так ничего и не состоялось...

– Иначе бы она скорее радовалась.

– Пожалуй.

– ... Ну, а вы-то преуспели?

– Представьте себе - да.

– Каким же образом?

– Я сразу дал ей то, чего она прежде не знала, и, разумеется, не представляла, как это хорошо.

– !??

– Я не острил в беседе.

Так они просидели полдня, унимая дрожь в сердце разговорами, пустыми и лёгкими, как мыльные пузыри. За окнами разошёлся ливень с грозой; в незакрытое окно летели брызги и прохлада. Мориарти отошёл туда, где пахло водопадом, подставил лицо под капли и забредил:

– Пусть болезнь придёт раньше, пусть научит их ценить жизнь, дорожить близкими...

– Болезнь только нагонит страху, а когда она отступит, немцы или чехи обязательно решат, что французы или австрийцы ослабели больше их...

– Тогда пусть вымрут все! Пусть царица чумы выйдёт замуж за короля стафилококков, а бацилла антрацис - за холерного вибриона; пусть они повенчают своих детей, и первой же тысяче внучат подарят на рождение вот это тело - прежде, чем свалиться и издохнуть, оно обойдёт столько людных мест, сколько сможет!...

– Прекратите этот вздор!

Стемнело быстро. С крыш всё капало, в небе урчало.

Холмс бродил по студии в обнимку со стонущей скрипкой.

Заходила Хетти с лампой на оливковом масле, спрашивала, не голодны ли джентльмены.

Наконец вернулся мистер Грей, принёс вечернюю газету. В ней сообщалось, что правительство постановило ответить на террористический акт капитана Немо карательным походом в его родной город. У Мориарти началась самая бесстыдная истерика, а Холмс выскользнул в коридор и помчался в комнату со шкафом, где хранилась или была давно забыта шкатулка с гашишем... Под доносящиеся из-за трёх стен вопленные умоляния о смерти он глотал кусок за куском, понимая, что превышает дозу... Наконец из подмышек с треском вырвалась вторая пара рук, отняла у первой коробку и нож, захлопнула шкаф и осыпалась догорающими головнями на паркет. Угольный палец, коченея, указал на дверь, и Холмс вылетел из комнаты, как чёртов рождественский дух.

В эженовой мансарде творилось неладное - пол стал совсем топким, живность вся перевелась. На столе лежали те же перо и бумага. Зачем же всё-таки?... А вот и он... Он?...

Перед Холмсом сидел человек с тем же лицом, только волосы его отросли, а глаза - погасли и были тем страшнее, что не моргали, но мерцали сизыми дисками вокруг узких зрачков. Руки он разложил по сторонам, ногтями вверх. На правой замер белый богомол, на левой - чёрный скорпион.

– Главный разумник крещёного мира, не бойтесь.

– Как мне не бояться!?...

– Просто припомните их имена, - к столу с потолка спустились тридцать светящихся пауков, лист из серого стал бледно-бирюзовым, - Представьте, что признаётесь другу.

– Зачем... ему?...

– Ему и вам пора избавиться от обольщения; пора понять, насколько ваша жизнь неправомерна. Его лёгким путём сведёт в могилу разочарование, отвращение от того, чему он соучаствовал; а вас - раскаяние.

– Ты - не тот! Тебя нет! ..........Чем писать? А, ясно, - левая пригоршня Холмса превратилась в ковшик крови; он обмакнул в ладонь перо, - Что они сделали, надо?...

– Нет.

– ... В каком порядке: алфавитном? хронологическом?

– Всё равно.

Величайший ум, безупречная память - Шерлок Холмс поимённо, погодично и помесячно, одного за другим заносил на бумагу преступников, пойманных им и осуждённых на смерть; всего набралось тридцать два, известных мне и неизвестных.............................................