Салли требовательно вытянула ладонь. Старик снял с полки коробочку и с поклоном отдал её Салли. Дара вытянул шею, чтобы рассмотреть, но старик отвлёк его.

– Чаю?

– Спасибо, – сказал Дара.

– Спасибо да или спасибо нет?

– Спасибо нет. Я сыт. То есть…

– Завидую, – сказал старик. – А то я вечно голоден. Фигурально.

Дара помотал головой.

– До всего голоден. До ощущений. До знаний. До высокий этажей. До кофе и метальных ножей. До удовольствий и боли. Охота пуще неволи. – Мёрфи говорил, будто декламировал стихи, но не слишком выспренно.

Салли открыла коробочку, опустила в неё мизинец, достала его обратно перепачканным в белом порошке и критически осмотрела порошок.

– Ну вот зачем? – сказал ей Мёрфи. – О штаны не вздумай вытереть.

– Что такого? – спросила Салли.

– Порошок чистый, я старался. А ты пальцами. На пальцах всегда жир. Ну!

Салли нахмурилась. Дара подобрался и сжал кулаки. Старик достал с полки салфетку и протянул её Салли, Салли аккуратно поставила коробочку на стол и стала вытирать палец.

– Я человек искусства, – сказал старик, поворачиваясь к Даре.

«Он под кайфом» – понял Дара и решил не конфликтовать – вдруг Мёрфи ударит его ножом или что он там упоминал. Сейчас Дара аккуратно выведет Салли за дверь и тогда уже с ней поговорит как следует.

– М-м-м, – сказал Дара. – Художник?

– Да. Нет. Да. Больше того. Я человек искусства. Я сам искусство. Кто-то рисует, кто-то играет, а я живу искусство.

– М-м-м, – сказал Дара, продолжая одним глазом следить за Салли, а другим намечать путь к двери.

– Знаете, – спокойно продолжил рассуждать старик, – почему меня прозвали городским сумасшедшим? Почему я не вписываюсь в представления о здравом смысле?

– М-м-м? – вежливо сказал Дара.

Старик действительно не вписывался. Он странно одевался – всегда во всё белое, здоровался с незнакомыми людьми, осенью побирался на городской площади, а весной раздавал деньги прохожим. Иногда громко пел старые песни, иногда воевал с городскими репродукторами. Иногда перекрашивал городские скульптуры и фонтаны, иногда рисовал граффити.

Гаррет и Шон как-то прилюдно заключили пари, что смогут дать пинка деду Мёрфи и удрать от него на велосипеде. Чем закончилась история, Дара не помнил. Кажется, оба попали в полицию, но Дед Мёрфи, конечно, попадал в полицию чаще их всех. В первый раз, наверное, ещё до рождения Дары.

Даре стало неуютно.

«Знаешь, Салли, я тебя люблю, но…» – подумал он.

Старик пошарил на полке и протянул что-то Даре. Дара осторожно взял: это была небольшая гипсовая статуэтка мальчика, державшегося за ногу.

– Микеланджело как-то спросили, – сказал Мёрфи, – как он делает скульптуры. Тот ответил, что берёт мрамор и отсекает всё лишнее. Так же музыкант сочиняет музыку: выбрасывает лишние ноты. Или, если угодно, лишнюю тишину. А я выбрасываю лишнее из жизни.

– Ладно, мы, пожалуй, пойдём, – сказала Салли. – Спасибо.

– На здоровье. Не испортишь?

– Постараюсь, – сказала Салли. – Пальцы совать больше не буду.

– Правильно, – сказал Мёрфи. – Только шприц и чистая ложка.

– И здесь меня учат, как жить, – сказала Салли, – посмотрела на Дару и улыбнулась.

Дара криво улыбнулся в ответ.

– Так вот и я выбрасываю из жизни всё ненужное, – сказал старик, давая интонацией понять, что заканчивает речь. – Ненужные правила, ненужных людей, ненужные приличия, ненужные слова. Бумаги, бланки, аттестаты. Модную одежду, пустую музыку и собрания. Ух, как я ненавижу собрания.

Дара вежливо кивнул и повернулся к двери.

– Видишь, Дара, – сказала Салли, улыбаясь. – Мы с тобой – нужные.

– О! Само собой, – улыбнулся старик. – Разумеется.

– Хорошего вечера, – сказала Салли.

– А я вам желать не буду, – сказал дед Мёрфи. – Он у вас и так хороший. Вы, небось, выбрались из постели, чтобы прийти ко мне.

– Это зависть? – покосилась на него Салли.

Мёрфи помолчал и ответил с видимой неохотой:

– Зависть.

– Это была проверка, – ответила ему Салли. – И вы прошли.

– А катитесь вы, – сказал старик добродушно.

Салли показала ему язык и они с Дарой вышли за дверь. Некоторое время они шли молча, Салли пару раз беспечно пнула камешек, лежавший на дороге. Дара перебирал в голове услышанное. Когда деревянная мостовая сменилась асфальтом, он, наконец решился.