— А вот теперь ты сам убедился… ведь недаром же пословица есть: «Что имеем, не храним, потерявши — плачем». Петя Мельников, как я всегда замечала, так открыто и сердечно выражал Галинке свою преданность, что наша дочка даже не научилась это ценить. Ах, все это очень тяжелая история, милый!

Натэлла Георгиевна даже слегка всхлипнула, а Петр Семенович только сейчас заметил, как нарушилась за это время обычная ее женственная подтянутость уже с самого утра. Сейчас ее длинные косы опять были небрежно перевязаны на спине, а на плечи наброшен первый попавшийся ей под руку старый халат.

«И когда только кончим мы этак мучиться?» — вздохнул он про себя.

Утром его разбудил голос дочери:

— Мама!.. Папа!..

Галина смотрела навстречу Петру Семеновичу тусклым взглядом. Жар у нее заметно спал, щеки пожелтели, а от синеватой тени ресниц лицо ее казалось прозрачным, маленьким, а вся она — беспомощным ребенком.

— Папа, иди сюда… Папа, скажи, где Петя Мельников?

— Петя Мельников… ничего… работает… — И Петр Семенович растерянно запнулся.

— Ты говорил с ним? Он знает, что я больна?

— Н-нет еще… просто как-то не пришлось, дочка…

— Почему не пришлось?

— Ну… его нет в Москве… Он, знаешь, в командировке… Вот, когда приедет…

«За время болезни у ней в памяти многое потускнело, забылось… ее теперь больше тянет к хорошему и радостному… И даже не предугадаешь, о чем она еще будет спрашивать…» — растерянно думал Сковородин.

— Ну, спи, дружочек, спи… не волнуйся… — пробормотал он и вышел.

На другой день Галине стало легче. Когда сели обедать, она вышла в столовую, бледная, слабая, закутанная в пуховую шаль, и села против отца.

— Папа, — произнесла она, глядя на него лихорадочно-большими глазами. — Скажи, когда вернется Петя Мельников?

— Мельников… вернется? Откуда? А… да-да… — смущенно вспомнил Сковородин. — Нет, он еще не вернулся….

— Странно-о… — протянула Галина, — Прежде он никуда не ездил. Это ты его послал в командировку?

— Не совсем я, а и завод.

— Но Петя ведь работает в твоем отделе, — слабым, но упрямым голосом спрашивала Галина, — и ты, ты должен знать, когда он…

— Ох, тебе бы только ревизором быть, дочка. Говорю же тебе: человек в командировке…

— Ах, ты что-то скрываешь от меня, папа. И какой ты непонятливый! Мне нужно с Петей страшно серьезно поговорить, а его нет! Прошу тебя, очень прошу, узнай, когда он приедет!

— Узнаю, Галиночка… денька через два-три…

«Совсем заврался, старый пес!» — со злобой к себе подумал Сковородин и заторопился к себе в кабинет.

Сегодня заседаний вечером не предвиделось, и он решил приняться за чтение дневника бригады. Заперев на ключ дверь, он сел за стол и вынул папку, но не сразу развязал ее: сердце все еще нехорошо стучало и ныло от жалости к Галине. «Ну до чего жалконькая она стала… просто как ребенок…» — думал он, вспоминая ее бесконечно милое, но почти неузнаваемое лицо.

«А ведь с ней долго вот так завираться нельзя!» — подумал он, осуждая себя.

Придвинув к себе папку, Сковородин слегка взвесил ее в руках — тяжеловата. Папка сильно раздалась во все стороны от множества каких-то тетрадей, записных книжек, сложенных вдвое и вчетверо чертежей, схем, протоколов. Видно было, что все ее содержимое составлялось разными людьми, но все было заботливо собрано, вплоть до самых коротких записок. Быстро перебрав на глазок все эти неведомые ему материалы, Сковородин сказал себе; «Итак, приступим!..»

На первой же странице Петр Семенович прочел: «Наше идейное обоснование».

«В чем же эта идея? Так, понятно… Первое слово предоставляется, как «зачинателю», Петру Мельникову. «Когда наши спутники взлетели в космос и продолжали свой путь по исчисленной для них орбите, я, как и многие люди советской техники, все чаще стал задумываться: «Наша советская автоматика несется по орбите, заданной ей наукой здесь, на земле, — так с какой же смелостью мы, работающие среди машин и научных вычислений, должны мечтать о создании нашей, земной заводской автоматики!»…

Петр Семенович вдруг представил себе знакомое лицо Пети Мельникова, его взгляд, наливающийся синевой в минуты раздумья или волнения, и в памяти Сковородина замелькали воспоминания о тех годах, когда среди группы заводских юношей увидел и этого худенького светловолосого паренька.

Еще несколько страниц легло слева — и вдруг Сковородин словно споткнулся: в записи одной из осенних встреч «семерки» он прочел сообщение о себе самом. Достаточно ему было прочесть несколько строк, чтобы, представить себе теперь, в какой ответственный момент его имя было произнесено: он уехал в заграничную командировку, не только не одобрив чертежа, но и вообще не приняв этих первых помощников будущей Первой автоматической.